— Да-да, — произнес Лакман. — Очень хорошо. А если Боб в случае крайней необходимости прямо на шоссе от души выжмет газ, чтобы резко получить максимум от редуктора? Тогда карбюратор включит понижающую передачу и даст такие обороты, что разорвет к ебеням передний сальник — или хуже того, куда хуже. Взорвет весь мотор.

— Боб увидит скачок стрелки тахометра и осадит назад, — терпеливо отозвался Баррис.

— При обгоне? — спросил Лакман. — Почти обогнав какой-нибудь блядский полуприцеп? Блин, да он волей-неволей должен будет мчать дальше на полной, высокие там обороты или нет. Боб скорее рискнет взорвать мотор, чем осадит назад, потому как, если он осадит, ему уже никогда этот полуприцеп не обогнать. Он аккурат под него зароется.

— Инерция, — возразил Баррис. — У такой тяжелой машины хорошая инерция. Она пронесет Боба дальше, даже если он осадит.

— А как типа в гору? — спросил Лакман. — При обгоне в гору инерция далеко Боба не пронесет.

Баррис обратился к Арктуру:

— Сколько эта машина… — Он нагнулся посмотреть, какой она марки. — Этот… — Баррис шевелил губами, — «олдс»…

— Этот «олдс» весит порядка пятисот кило, — брякнул Арктур. Чарльз Фрек заметил, как он подмигнул Лакману.

— Тогда ты прав, — согласился Баррис. — При таком легком весе большой инерционной массы не получится. Или получится? — Он принялся искать ручку и что-нибудь, на чем писать. — Пятьсот кило, передвигающиеся со скоростью сто двадцать километров в час, создают силу, равную…

— Пятьсот кило, — уточнил Арктур, — если считать всех пассажиров, полный бензобак и большую коробку кирпичей в багажнике.

— А сколько всего пассажиров? — невозмутимо осведомился Лакман.

— Двенадцать.

— Считая водителя?

— Ага.

— Тогда шесть рыл сзади, — сказал Лакман, — и шесть…

— Нет, — возразил Арктур. — Одиннадцать рыл сзади и только один водитель спереди. Так будет больше нагрузки на задние колеса для лучшего сцепления с дорогой. Тогда машина не будет вилять хвостом.

Баррис настороженно поднял взгляд.

— А что, эта машина виляет хвостом?

— Если только сзади одиннадцать рыл не сидят, — ответил Арктур.

— Тогда лучше нагрузить багажник мешками с песком, — посоветовал Баррис. — Хватит трех стокилограммовых мешков с песком. Тогда пассажиры смогут распределиться более равномерно, и им будет удобней.

— А как насчет трехсоткилограммового ящика с золотом в багажнике? — спросил у него Лакман. — Вместо трех стокилограммовых…

— Ты не отдохнешь? — пробурчал Баррис. — Я тут пытаюсь вычислить инерционную силу этой машины, передвигающейся со скоростью сто двадцать километров в час.

— Она не даст ста двадцати, — заметил Арктур. — У нее цилиндр сдох. Я хотел тебе сказать. Когда я прошлым вечером ехал домой от универсама 7-11, оттуда поршень вылетел.

— Тогда зачем мы карбюратор разбираем? — поинтересовался Баррис. — В таком случае надо было всю голову разбирать. И даже больше. Вполне возможно, у тебя блок цилиндров треснул. Ага, так вот почему она не заводится.

— А что, твоя машина не заводится? — спросил Чарльз Фрек у Боба Арктура.

— Она не заводится, — объяснил Лакман, — потому что мы с нее карбюратор сняли.

— А зачем мы карбюратор сняли? — озадаченно спросил Баррис. — Я уже забыл.

— Чтобы заменить пружины и всякие мелкие фигулеч-ки, — напомнил ему Арктур. — Чтобы машина снова не наебнулась и нас нечаянно не угрохала. Так нам механик со станции «Юнион» посоветовал.

— Если вы, мудозвоны, прекратите трещать как куча торчков навинченных, — прорычал Баррис, — я все-таки смогу завершить свои вычисления и сказать вам, как эта конкретная машина с ее конкретным весом будет справляться с четырехбаррелевым карбюратором «рочестер», модифицированным, разумеется, меньшими по размеру жиклерами холостого хода. — Теперь он явно не на шутку озлился. — Так что ЗАТКНИТЕСЬ!

Лакман раскрыл книжку, которую притащил с собой из дома. Затем вдохнул побольше воздуха, раздувая свою и без того мощную грудь. Бицепсы его тоже вздулись.

— Хочу тебе, Баррис, кое-что почитать, — сообщил он и принялся довольно бегло декламировать. — «Он, кому дано узреть Христа более реального, нежели всякая иная реальность…»

— Что-что? — переспросил Баррис.

Лакман продолжал читать:

— «…нежели всякая иная реальность в Мире, Христа всюду сущего и всюду приумножающего величие, Христа как конечное определение и плазматический Принцип Вселенной…»

— Что это за потетень? — спросил Арктур.

— Шарден. Тейяр де Шарден.

— Бли-ин, Лакман, — протянул Арктур.

— «…такой человек воистину пребывает в зоне, где никакая множественность его не тревожит, но коя тем не менее суть наиактивнейшая мастерская универсального самоосуществления». — Лакман захлопнул книжку.

Испытывая сильнейшие опасения, Чарльз Фрек встал между Баррисом и Лакманом.

— Остыньте, парни.

— С дороги, Фрек, — скомандовал Лакман, занося кулак для убийственно-размашистой плюхи Баррису. — Ну, Баррис, сейчас ты у меня такой пизды огребешь. Нехуй старших говном обкладывать.

С диким и жалобным блеянием Баррис выронил фломастер с блокнотом, а затем неуверенно драпанул к открытой передней двери дома, вопя на бегу:

— Я слышу, как звонят насчет подержанного карбюратора!

Все трое смотрели, как он исчезает за дверью.

— Я же просто пошутил, — пробормотал Лакман, потирая нижнюю губу.

— А что, если он прихватит свой пистолет с глушителем? — спросил Чарльз Фрек. Его нервозность перешла все границы. Он начал мало-помалу пододвигаться к своей машине, чтобы в темпе залечь за нее, если Баррис опять появится и затеет беспорядочную пальбу.

— Ладно, продолжим, — предложил Лакману Арктур. И они снова по самые уши погрузились в работу с машиной. Чарльз Фрек тем временем опасливо слонялся вокруг своей машины, недоумевая, какого черта его вообще сегодня сюда понесло. Сегодня здесь и не пахло той славной атмосферой, какая тут была раньше. Он сразу почувствовал в шутках какой-то скверный подтекст. Что же тут, блин, не так? — задумался он, а потом с мрачным видом забрался в свою машину и завел мотор.

Неужели здесь тоже все становится скверно и тяжело, размышлял Чарльз Фрек, как было последние несколько недель в доме Джерри Фабина? А раньше здесь было славно — все торчали и оттягивались, тащились от кислотного рока, особенно от «Стоунз». Донна сидела в своей кожаной курточке и сапожках, наполняя капсулы, Лакман забивал косяки и рассказывал про семинарские занятия которые он планирует вести в Калифорнийском университете Лос-Анджелеса на предмет курения дури и забивания косяков, и как он в один прекрасный день забьет идеальный косяк, который затем поместят под стекло, в заполненный гелием демонстрационный ящик Зала Конституции как часть Американской истории, рядом с другими подобными предметами примерно такой же значимости. Если оглянуться назад, подумал Чарльз Фрек, даже когда мы с Баррисом недавно сидели в «Фиддлерсе»… даже тогда было лучше. Все началось с Джерри Фабина, подумал он. Сюда обрушивается то же самое, что унесло Джерри. Как могут такие славные дни, события и моменты так скоро сделаться отвратительными, причем без всякой причины, без всякой реальной причины? Вдруг раз — и перемена. Которую ничто не вызвало.

— Я сваливаю, — сообщил Чарльз Фрек Лакману и Арктуру, которые наблюдали, как он заводит машину.

— Брось, приятель, оставайся, — с теплой улыбкой сказал Лакман. — Ведь ты нам брат.

— Не, я порыл.

Тут из дома опасливо вышел Баррис. В руке у него был молоток.

— Ошиблись номером, — прокричал он, приближаясь к ним с величайшей опаской, то и дело останавливаясь и приглядывась, будто инопланетный краб в фантастическом боевике.

— А молоток зачем? — поинтересовался Лакман.

— Мотор чинить, — предположил Арктур.

— Подумал, что захвачу его с собой, — объяснил Баррис, осторожно приближаясь к «олдсу», — раз уж был в доме, и он мне на глаза попался.