Женя была одета в подаренный Емельяном кожаный костюм, сразу полюбившийся ей. И действительно, костюм этот, если не считать, что он был в партизанских условиях очень практичен, придавал девушке романтичность. И Емельян со своей непосредственностью сказал по этому поводу, глядя на Женю восторженно-влюбленными глазами:

- Ты, Женечка, знаешь на кого сейчас похожа? На героиню из кинофильмов о гражданской войне.

- Я вижу, ты в восторге от моего костюма, - преодолевая смущение, сказала Женя. - А я от твоих усов. Тебе они к лицу.

- Может, мне и бороду уже за одно отпустить?

- Нет-нет, - вполне серьезно запротестовала Женя. - Ты сейчас на Лермонтова немного похож. Правда.

- Жаль, что стихов не пишу.

- Давно бросил? - спросил Иван. - В школе, помню, ты что-то сочинял.

- А кто в школе не писал стихов? Ты, Женя, писала? Признавайся.

- Писала.

- Я не писал, - сказал Иван.

- Ты готовился быть начальником штаба, - беззлобно съязвил Емельян. - А штабная работа поэзии не терпит.

- А разведка? - спросила Женя со значением.

- Разведка - романтика, - ответил Емельян.

Помолчали.

- Я на вас обижена, мальчики, - деланно-капризным тоном сказала Женя и смешно надула губки.

- На нас обоих обижена? Или только на брата? - спросил Глебов. Ему было приятно разговаривать с Женей.

- Почему вы меня ночью с собой на операцию не взяли?

- Потому, что ты еще дите, - поддразнивая сестру, сказал с нарочитой небрежностью Иван. Но даже такие безобидные шутки Емельяну казались неуместными и недопустимыми отношении девушки, которая ему нравилась. И он сказал, чтобы смягчить реплику Ивана:

- У тебя, Женечка, впереди еще сотни боевых операций. Ты же теперь разведчица, главная моя помощница, можно сказать, правая рука.

- Лучше левая, - буркнул, посмеиваясь, Иван.

- Почему? - спросил Емельян.

- Ближе к сердцу, - ответил Иван, уколов друга озорным взглядом.

Емельян смутился, лицо его предательски порозовело. Заговорил быстро и серьезно, чтобы замять остроту:

- В истекшую ночь разведке, Женечка, не повезло.

- Твой начальник потерял половину своего личного состава, - пояснил Иван. - Считай, что тебе повезло - он мог и тебя потерять.

Дверь отворилась без стука. Вошел Свиридочкин в мокром бушлате и в кепке, сбитой на затылок, отчего высокий лоб его казался непомерно большим.

- Доброе утро, товарищи. Комбриг спит. Я не стал его беспокоить.

- Снимай свою кожу и грейся у печки. Женя, подкинь дров, - распорядился Иван. А Глебов уже атаковал вопросами:

- Гурова моего не встречал? Здоровый такой парень.

- Нет, - ответил Свиридочкин. - Мы отходили последними. Ждали погони. Ночью немцы не решились. Да к тому ж бездорожье, на машинах не очень-то напреследуешь.

- А может, он с отрядом Законникова ушел? - строил догадки Глебов. Он все еще не мог поверить, что Гуров попал в руки немцев.

Николая Гурова гитлеровцы схватили в темном коридоре. Допрашивал его сначала сам командир корпуса. Гуров отвечал, что он из Ярославской области, в эти края попал случайно в канун войны. Партизаны его насильно мобилизовали и ночью погнали в бой. Отряд их небольшой, постоянной базы не имеет, но большей частью находится на хуторе Седлец. (Называть этот хутор Емельян рекомендовал разведчикам в случае провала, поскольку все жители этого хутора ушли в партизаны, и фактически он был ложной базой отряда Булыги.) Имя командира отряда Гуров также придумал. Больше он ничего не мог рассказать, прикидывался наивным простачком и где-то в глубине души лелеял мечту о побеге.

Потом его допрашивал в гестапо штурмбанфюрер Кристиан Хофер. Гуров повторил то, что говорил до этого. Ему не поверили и жестоко пытали. Гуров молчал. Между прочим, показывали фотографию Емельяна Глебова, допытывались:

- Ты знаешь этого человека?

Николай Гуров отрицательно и безразлично качал головой.

- Это наш агент. Он работает у партизан. Он нас обо всем информирует! А ты врешь. Врешь, врешь! - кричал Хофер, и на Гурова сыпался удар за ударом. Хофер догадывался, что от этого человека никаких других показаний ему не добиться, и визжал от досады.

Наконец на последнем допросе Хофер сказал ему, пристально глядя в глаза:

- Сегодня вечером мы расстреляем твою семью. Мы арестовали их вчера. - Гуров не верил этому и ни одним жестом не выдал своего волнения. Жена его и сын-дошкольник жили в одной из деревень в зоне действия отряда Законникова. - А с тобой, ты знаешь, что мы сделаем?

- Знаю, расстреляете, - спокойно ответил Гуров.

- О, нет! - театрально воскликнул Хофер. - Мы не доставим тебе такого удовольствия. Филантропией мы не занимаемся. - И деланно расхохотался. Потом сразу насупился, зло, тупо, по-бычьи уставился на Гурова кровяными глазами, процедил: - Так что мы с тобой сделаем? Ну, отвечай!

- Повесите. На это вы великие мастера, - сказал Гуров и посмотрел на Хофера презрительно.

- Не-ет! - взорвался штурмбанфюрер и стукнул кулаками по столу. Потом, понизив голос до шепота, пропищал прямо в лицо Гурову: - Ты будешь гореть. В аду… В ад его! В ад!..

Николая Гурова заперли в холодной теплушке вместе с другими "особо важными" узниками и под сильной охраной отправили на запад в один из лагерей смерти.

Исчезновение Николая Гурова тревожило не только Глебова. Егоров тоже был серьезно обеспокоен, тем более что Гуров знал расположение основной базы партизанской бригады. Если фашисты добьются от него подлинных показаний, они, несомненно, попытаются либо разбомбить штаб бригады с воздуха, либо захватить его крупными наземными силами. Егоров это понимал. Правда, штаб, как и отряды, имел еще и запасные базы с хорошо оборудованными землянками и блиндажами, складами боеприпасов, продовольствия и одежды. Однако это не меняло дела. Сила и неуязвимость партизан как раз и заключалась в их невидимости для врага.

Егоров приказал Глебову связаться с городскими подпольными группами и попытаться через них разузнать что-нибудь о Гурове.

Вторая забота - принять самолет и отправить генерала. Утром Егоров и Титов осмотрели большую лесную поляну в пяти километрах от штаба бригады - нужно было на месте решить, сможет ли здесь приземлиться самолет. Еще в пути Захар Семенович обдумывал и такой вариант: если поляна в связи с дождями окажется непригодной для посадки, то придется пойти на риск - принимать самолет на шоссе, предварительно блокировав его с двух сторон. Мысль эту он высказал Титову, и тот с воодушевлением за нее ухватился. Но от этого варианта вскоре отказались, так как оба они, и комбриг и начальник штаба, пришли к заключению, что самолет вполне может приземлиться на поляне.

На поляне Егоров спросил Титова, кто, по его мнению, может сопровождать генерала.

- Мы с Глебовым уже обсуждали этот вопрос, - сказал неторопливо Титов и озабоченно насторожился, готовясь к чему-то очень важному.

- И что решили? На ком остановили свой выбор?

- Представьте себе, Захар Семенович, единодушно прошла кандидатура старшего лейтенанта Титова.

Иван не знал, как к этому отнесется комбриг, чувствовал себя неловко, и это заметил Егоров. По губам его скользнула легкая ухмылка, а глаза не улыбались, напротив, сделались грустными. Не глядя на Титова, он сказал:

Что ж, я тебя отлично понимаю. Так и быть - лети.

- Спасибо, Захар Семенович. - Это было сказано от всего сердца.

- А насчет замены не подумали, конечно?

- Почему ж? Думали, - ответил Титов. - И пришли к выводу, что самой подходящей кандидатурой на должность начальника штаба будет Иванькович.

Егоров молчал, ничем не выказывая своего отношения к этому предложению. В его молчании Титов уловил нотки сомнения и поспешил аргументировать свое предложение:

- Иванькович - кадровый военный, капитан, командовал стрелковым батальоном…