И отвернулся. А я-то думала поговорить с ним о нуждах больницы, на его помощь рассчитывала, а он отмахнулся, как от мухи. Я об этом решила никому, даже Плуговым, не говорить. Разбитое в кабинете врача оконное стекло кое-как сама заставила осколком. Наступали уже холода, надо было печь починять, дровами запастись. Как-то встречаю его на улице, поздоровались, а он уже совсем другим тоном:

- Ну, как работается, доктор? Бежать не собираешься?

- Куда бежать? И почему?

- Ну, мало ли почему! Тут у нас не всем нравится.

- Не знаю, как всем, а мне лично нравится. Хотя и не все гладко идет.

- Вот как? А что, например, не гладко? И от кого это зависит?

- В частности, и от вас.

- Интересно! А почему я об этом ничего не знаю?

- Да я как-то на ходу хотела переговорить с вами…

- Кто хочет, тот добьется, - перебил он, - а на ходу, уважаемый доктор, даже высморкаться как следует невозможно, не то что более серьезное дело справить. Ты заходи в канцелярию, там и потолкуем.

Это было сказано таким теплым человеческим тоном, что можно было простить все его грубоватые манеры.

И вот я сижу в кабинете Михаила Новоселищева, торопливо выкладываю свои нужды и просьбы. Он слушает меня внимательно, сидит неподвижно и смотрит мне прямо в лицо. А потом вдруг:

- Вас кто-нибудь ждет?

- Нет, - отвечаю удивленно.

- А куда вы так спешите - тысячу слов в минуту? У нас с вами в запасе еще сто лет на двоих.

- Вы оптимист, - говорю я ему.

- Если вы со мной не согласны, тогда какой же вы доктор? Человек должен жить без докторов сто лет, а с вашей помощью и все сто пятьдесят.

Я достала приготовленное мною заявление, в котором были изложены все мои просьбы. Он взял карандаш, подчеркнул самое главное и вернул мне заявление обратно со словами:

- Все, что вы просите, сделаем. А бумажку заберите. Не люблю этой канцелярщины.

Неожиданно он протянул свою крепкую руку через стол, положил на мою руку и, не сводя с меня тихого упрямого взгляда, сказал негромко, но внушительно:

- И вообще, прошу вас, заходите в любой час дня и ночи - отказа не будет. Можете мной располагать. Председатель всегда к вашим услугам.

Я поблагодарила и собралась уйти. Он сам на прощание первым протянул мне руку, крепко сжал ее, задержал в своей руке и спросил:

- Вас там хозяева ваши по квартире не обижают? Не стесняете их? А то переезжайте ко мне - у меня дом совершенно пустой. Как-нибудь уживемся.

Это неожиданное предложение, прозвучавшее так просто и естественно, сначала привело меня в растерянность, я даже возмутиться не успела. Просто ушла, ничего не сказав ему. Я долго не могла понять: что это - нахальство или "простота душевная"?

Слово свое Новоселищев сдержал: был произведен довольно быстрый ремонт больницы, заготовлены дрова, словом, сделано все, о чем я просила, и даже больше. Я чувствовала, что председатель оказывает мне больше внимания, чем положено по моей должности. Раза два он заходил в больницу, смотрел, "как мы живем", поинтересовался, не нуждается ли в чем доктор. Нет, я ни в чем не нуждалась.

- Что ж не заходите? В канцелярию, а то просто домой, посмотрите, как живут руководящие товарищи. Поскучаем вместе.

- А мне не скучно, - ответила я.

- А вы все-таки зашли бы.

- Предлога нет, - шутя сказала я. - Вот когда заболеете…

Примерно через месяц в субботу вечером ко мне на квартиру забежал соседский паренек:

- Ирина Дмитриевна, вас председатель просит зайти. Он заболел. Дома лежит.

- Что с ним?

Паренек пожал плечами, сказал равнодушно:

- Не знаю. - И ушел.

Я быстро оделась, взяла свой чемоданчик и, предупредив Лиду, что я ушла к больному председателю, вышла на улицу. Стояла полярная ночь, с моря дул ветер, падал сырой снег. Было темно, лишь в бухте, в центре поселка возле клуба да у зданий научно-исследовательского института горело несколько лампочек. Их матовый неяркий свет с трудом пробивал пелену падающего снега. И хотя не светил, но был своего рода ориентиром-маяком. Я довольно легко нашла дом председателя: деревянный, добротно срубленный, крытый шифером, он стоял недалеко от сельского клуба. В занавешенных окнах горел свет. Дверь не была заперта. Я надеялась увидеть больного лежащим в постели. А он, одетый по-домашнему, в темно-синем морском кителе, расстегнутом на все пуговицы так, что была видна полосатая тельняшка, сидел один у стола, на котором горделиво возвышались две бутылки: неоткрытая - шампанского и открытая - водки. Кроме того, тут же в тарелках стояла всякая чисто оленецкая закуска: семга собственного засола, нарезанная неумело, толстыми кусками, маринованные грибы, засахаренная морошка, рыбные и мясные консервы, колбаса, корейка, сыр - словом, весь ассортимент нашего магазина. Не трудно было догадаться о наивной хитрости председателя: врачу здесь решительно нечего было делать. Он ждал женщину. "А ведь это я случайно подала ему такую мысль, когда сказала, что могу навестить лишь больного", - мелькнуло в сознании, и я невольно улыбнулась. Он, наверно, не так понял мою улыбку, поднялся навстречу, нарочито развязно сказал, чтобы скрыть неловкость:

- Все-таки пришли навестить больного. Спасибо, уважаемый доктор, милости прошу, раздевайтесь и присаживайтесь к столу.

Он не суетился, жесты его были спокойны и уверенны, и это невозмутимое спокойствие, как ни странно, действовало в какой-то мере обезоруживающе.

- Постойте, постойте! - решительно воспротивилась я. - Что все это значит? Мне сказали, что вы больны, а я пока что вижу совсем обратное.

- Увидите, все увидите. Я действительно болен. Только вы не волнуйтесь, не возмущайтесь. И разрешите мне за вами поухаживать.

Он довольно проворно помог мне снять пальто и опять пригласил сесть. Я наотрез отказалась.

- Вы сначала объясните, что все это значит? - я кивнула на стол.

- Это значит, что мы с вами сейчас выпьем и закусим, а потом поговорим о болезни. О моей болезни, - повторил он с неизменным спокойствием и вполне серьезно.

- Ну, если вы действительно больны, то, может быть, мы поступим наоборот, - сказала я, несколько теряясь, - сначала поговорим о болезни?

- А потом закусим?.. - добавил он.

- Там видно будет. Все зависит от состояния больного.

- Хорошо, пусть так. - Он вздохнул, опустил глаза, что-то соображая, продолжал: - А вы все-таки присядьте. И поставьте подальше свой чемоданчик. Тут градусники и прочие ваши причиндалы не пригодятся.

- Вот даже как! - Я села. - А все-таки?

- Душа у меня болит, уважаемый доктор, - сказал он тихо, с трагическими нотками и посмотрел на меня взглядом, полным бездонной тоски. - Понимаете, ду-ша-а.

- Случай действительно из редчайших. Тут медицина бессильна, и я вам ничем не могу помочь, - стараясь говорить полусерьезно, но строго, сказала я. Можно было подняться и быстро уйти. Но я не спешила: чисто женское любопытство, что ли, задерживало меня: что же будет дальше? - Скажите, больной, где, по-вашему, причина болезни?

- Пусть врачи ищут причины болезней, это их дело, а вам я скажу не как врачу, а как женщине, потому что ждал вас не как врача, нет. Я ждал человека. Очень хорошего человека, красивую женщину. Я вам скажу, только вы послушайте меня, не перебивайте. Может, выпьем для настроения?

- Нет, нет, я пить не буду, - запротестовала я, но он, не обращая на меня внимания, выстрелил шампанским в потолок и, поливая деревянный, не очень чистый пол, наполнил граненый стакан и подал его мне. В другой стакан налил водки.

- Выпьем за ваше здоровье, дорогой доктор, за то, чтобы вы здесь жили не тужили.

Он залпом опрокинул стакан и закусил семгой. Я пить не стала.

- Что же вы, пейте быстрей, пока все градусы не убежали. Шампанское положено пить, пока оно шипит, - настойчиво предлагал он. - Ну что ж, как хотите, насиловать не могу. Брезгуете компанией? Понимаю, не то общество.

- Да просто я не привыкла к такому… - резко ответила я и подумала: какой нахал. Противно, грубо. Увидел смазливую одинокую женщину и решил приволокнуться. Да еще как - сразу быка за рога, без всяких там увертюр. Начальство, мол, вызвал, приказал.