И думал в это время почему-то об Ирочке Пряхиной, а не о Марине. Это получалось у меня как-то подсознательно, помимо моей воли. Когда я ловил себя на этом, мне становилось как-то неловко. Я не хотел признаться, что Ирина по-прежнему сидит в моем сердце и не желает уступать места никому другому, даже Марине. И я тут ничего не могу поделать.

Днем в густой туман на острове Палтус предупреждающе выла сирена, а у скалистого мыса у входа на рейд глухо и сонливо куковал наутофон.

Однажды, когда туман рассеялся и ветер, разорвав в лохмотья и разметав во все стороны серые мокрые облака, обнажил низкое блеклое небо, Валерка посмотрел на высокую скалу, что лежит между причалом и маяком, и сказал:

- Опять она стоит и смотрит на корабли. Может, шпионка какая-нибудь?

Я вскинул бинокль: на скале стояла Марина. А Валерий продолжал пояснять:

- Уже в четвертый раз замечаю: стоит нам уходить в море или возвращаться в базу, как она тут как тут. Будто встречает и провожает нас.

- А может, и впрямь встречает и провожает друга своего, - заметил я, пытаясь хоть таким образом рассеять его подозрения.

У меня было желание рассказать Марине о "подозрительной" девушке, но, боясь ее обидеть, я промолчал. Моими друзьями она никогда не интересовалась. Только однажды спросила будто невзначай:

- Скажи, пожалуйста, этот капитан-лейтенант со смешным именем твой приятель?

- Марат, что ли?

Она кивнула.

- Бывший приятель. А что такое?

- Ничего. Просто так. Воображала ужасный.

Она отказалась что-либо добавить к своим словам, только брови ее задвигались негодующе и беспокойно. Я не стал расспрашивать. Впрочем, на второй или третий день после этого разговора Марат ни с того ни с сего сообщил мне:

- Выписал жену.

- Для занятия вакантной должности?

- Скучно, старик. А что ты не женишься на этой чернокосой?

- Ты же мне не советовал.

- Это вообще. А на такой жениться можно: она покажет, где раки зимуют.

- Ты говоришь так, будто тебе она уже показала.

Он понял намек, но промолчал.

Я подумал тогда: а в самом деле - почему я не женюсь на Марине? Прежде я как-то старался уйти от этого вопроса, избегал давать на него ответ, потому что во мне не было его этого твердого, определенного ответа. В Марине я видел просто друга, с которым мне приятно было поговорить, поспорить, помечтать. С ней было интересно, легко. Но всякий раз расставшись с ней, я тотчас же забывал об этой интересной и умной девушке. Она была действительно интересной, возможно, даже красивой, но красота ее не задевала в моей душе тех струн, которые звенели лишь от одного имени - Иринка. Впрочем, когда-то, в первое время нашего знакомства с Мариной, во мне вспыхнуло нечто очень серьезное, желанное и большое и, казалось, заслонило образ Ирины. Но ненадолго - очень скоро все улеглось, определилось и стало тем, чем было сейчас, - какими-то ровными, чисто дружескими отношениями с полным доверием и уважением друг друга.

Что такое любовь - я, наверно, решительно не знаю. А может, наши отношения с Мариной и есть та самая любовь? Зачем обманывать себя самого: Марина мне нравится, мне часто хочется видеть ее, говорить с ней, выслушивать ее удивительно прямые и непосредственные суждения о жизни, о прочитанных книгах, видеть в ее глазах отражение сильного характера и воли, любоваться ею. И все-таки каким-то десятым чувством я понимал, что в наших отношениях не хватает чего-то неуловимого, что нельзя словами выразить, именно того, что очень часто воскрешал в моем сердце и памяти образ Ирины, того, чему не было сил и возможностей противиться, потому что происходило это помимо моей воли и желания. Но оно, очевидно, и было главным и, наверно, имело какое-то название, которого я не знал.

Я уже достиг того возраста, когда нормальные люди обзаводятся семьей, и чей-то голос уже говорил мне: "Пора, мой друг, пора". Да я и сам знал, что пора, потому-то после лобового вопроса Марата: "А что ты не женишься?..", я впервые заставил себя подумать и дать ответ самому себе. И тут же передо мною возникал, точно подкарауливавший где-то мои мысли, другой и очень каверзный вопрос. Он смотрел мне в душу прищуренными колючими глазками и спрашивал с этаким сухоньким вызовом: "А Марину ты спросил? Что она думает о тебе?"

Да, действительно я не знал, что думает обо мне Марина, ничего мне не было известно о ее чувствах. Я мог лишь догадываться. Но догадки в таком тонком деле не всегда бывают точными. Признаться, я не ждал от Марины любви, тем более не добивался ее, мне даже было как-то боязно, что она может влюбиться. Я чувствовал, что ей также хорошо со мной, и это меня несколько успокаивало.

До чего же сложен человек!

Наконец приехал новый командир базы, контр-адмирал Инофатьев. Уже после первой встречи с ним мы поняли, что это волевой, решительный человек, любитель крепких, соленых слов, для которых он не щадил своего зычного голоса. С непривычки это резало ухо и заставляло все чаще вспоминать Дмитрия Федоровича Пряхина. Инофатьев, конечно, имел не только характер, но и свой подход к людям. В любви и уважении он не нуждался, но был твердо убежден, что бояться его они должны. На людей он смотрел холодно, издалека, разговаривал с подчиненными всегда в полный голос. Как он разговаривал с начальством, мне было неизвестно, но, думается, голоса и там не понижал. Квадратное каменное лицо постоянно выражало самоуверенность, властность и силу, оно было бронзовым, жирным, но не рыхлым.

Через несколько дней новый командир базы решил проверить подготовку охотников. Моему дивизиону и подлодке Марата было приказано выйти в море и разыграть обычную и не очень сложную задачу: подводная лодка "противника" пытается прорваться в базу. Наша разведка обнаружила ее в таком-то квадрате в такое-то время на таком-то курсе. Трем большим охотникам приказано выйти в море, найти, атаковать и уничтожить лодку "противника", которая, в свою очередь, имела задачу во что бы то ни стало прорваться в базу и нанести мощный торпедный удар по стоящим там кораблям.

При получении задачи от адмирала Марат, вызывающе посмеиваясь, бросил в мою сторону:

- Ну, держись, старик. "Противник" сегодня будет действовать по всем правилам.

Из этой реплики я понял, что Марат намерен блеснуть перед отцом мастерством "матерого подводника", которым он считал себя, и уж попытается любой ценой прорваться в базу. Меня это не очень волновало: подобный прорыв в наших условиях я считал маловероятным, тем более что охотники пользовались услугами самолета-разведчика.

Погода стояла неплохая для полярной осени: в меру облачно, в меру ветрено, волна средняя, примерно на четыре-пять баллов. Иногда накрапывал дождь, но неспорый и нерешительный.

Адмирал шел на флагманском корабле, и я отлично понижал взволнованность Валерия Панкова. Инофатьев имел привычку высказывать свои мысли вслух, ничуть не заботясь о подборе слов. Он недовольно ворчал, делал замечания всем кто попадался ему на глаза, начиная от матроса и кончая мной, бросал тяжелые взгляды направо и налево. Вообще он вел себя шумно, и это создавало в экипаже нервозность. Впрочем, Панкову он не сделал ни одного замечания и со всем, что касалось корабля, обращался ко мне.

Самолет кружился над морем: он должен был указать место обнаружения подводной лодки. Охотники суматошно расталкивали волны, полным ходом приближались к месту предполагаемой встречи с "противником". И вот уже поступило сообщение с одного корабля: получен первый контакт с лодкой. Перешли на малый ход, начали поиск. А через несколько минут донесение того же командира: произошла ошибка, молодой акустик принял кильватерную струю за шум лодки.

Адмирал бросил на меня недовольный, полный укоризны взгляд, сочно выругался и спросил:

- У вас все такие акустики, собственный хвост за чужой принимают?

Я ответил:

- Никак нет, на других кораблях опытные акустики.