Я танцевал с Зоей. Она расспрашивала, куда я поеду служить. Я сказал, что не знаю: о своем рапорте с просьбой направить меня на Северный флот умолчал. Зачем ей об этом знать?

- У вас усталый вид, - заботливо сказала мне Зоя и предложила посидеть. Мы ушли в фойе, сели на диван в укромном местечке. Мне это относительное уединение не нравилось: я не знал, о чем буду говорить. Выручили Ира и Марат. Они появились неожиданно, я уступил Ирине место, а она, сверкая счастливой улыбкой, вдруг оповестила бойко и торжественно:

- Внимание, сейчас будут вручены подарки.

Она открыла сумочку, достала конверт, и мы увидели фотографии, те самые, что были сделаны пять лет тому назад на даче. Я не ожидал такого сюрприза и был, естественно, обрадован. Мы тут же сделали надпись на обороте и обменялись карточками.

Марату я написал: "Море любит сильных, смелых и честных. Будь достоин этой любви". Тогда мне казалось, что в этих простых словах кроется другой, тайный смысл. А может, мне в тот вечер просто хотелось говорить о любви и само слово "любовь" доставляло особенное наслаждение. Ирине я написал:

"Дорогой доктор! Человек - это самое великое создание природы. Любите человека, оберегайте его".

Не знаю, что ей Марат написал. Мне же он написал очень не так, как хотелось, до обидного легкомысленно, словами популярной песни: "На память о службе морской, о дружбе большой". И размашисто расписался.

Зато Ирина написала кратко, просто и тепло: "Милый Андрюша, будь счастлив".

Не всякий умеет желать человеку счастья так искренне.

Марат с Ирой вскоре ушли, а мы с Зоей остались сидеть на диване. Она спросила, почему я такой невеселый. Я пробовал возражать.

- Но я же вижу! - убеждала она.

- Это вам кажется. Вы не знаете меня, - не сдавался я.

- Да, верно, я вас не знаю, - скромно согласилась она и, состроив мечтательно-печальные глазки, сообщила: - А Марат сделал Ирушке предложение.

Меня точно по голове чем-то тяжелым и мягким оглушили.

- Когда? - выпалил я и тут же добавил деланно-равнодушным тоном: - Она, разумеется, согласна?

- Представьте себе - нет, попросила на год отсрочку. Впрочем, - поправила Зоя, что-то смекнув, - это пустая формальность: все равно они этот год проведут вместе.

Почему? - усомнился я.

- Потому, что Марат остается в Ленинграде на курсах подводников, - пояснила она, довольная тем, что сообщает мне интересную новость.

Ерунда. Как Марат может знать, где будет служить. Распределения еще не было.

- Но он уверен.

Подошел Валерка, неловко поздоровался с Зоей. Пряча за спину маленькие, не мужские свои руки, спросил, почему мы не танцуем.

- Не хочется, - ответил я, сдерживая нечаянный зевок. -Пойдите с Зоей повальсируйте, а я похандрю.

Когда они ушли, я достал фотографии. Ира смотрела на меня. Мягкие волосы ее рассыпались в сиянии лучей заходящего солнца. Море бежало вдоль высокого соснового берега ровное, как степь. По его глади выступали две торопливые строчки, написанные на обороте: "Милый Андрюша, будь счастлив!"

- Благодарю, Иринка, постараюсь, если счастье зависит только от меня.

…Приятные воспоминания растаяли, как первый полярный день. В сумерках я возвращался на корабль. Дежурный доложил, что Козачина и Струнов прибыли из отпусков. Я приказал послать ко мне Козачину. Он явился тотчас же, подтянутый, возбужденный, с довольной улыбкой в глазах, доложил о том, что отпуск провел без замечаний. Я спросил о здоровье матери.

- Ничего… Лучше стало, - ответил он, не вдаваясь в подробности.

- А как дела в вашем колхозе? - поинтересовался я.

- Да какие дела? Только-только на ноги начинают становиться. Года через три, а может и больше, дела наладятся, - выпалил он довольно весело и невозмутимо. А вообще он о своем отпуске говорил скупо и неохотно. Поэтому я не стал досаждать ему вопросами.

Зато Струнов подробно рассказывал мне о Москве, о большом строительстве, о необычном оживлении, о том, что над столицей витает какой-то "новый дух", но в чем конкретно он выражается, старший матрос так и не смог мне ответить, хотя и говорил с откровенной непринужденностью.

- Люди на все другими глазами смотрят, - пытался он объяснить свои впечатления, и в словах его слышались оттенки новых мыслей.

- И что это - лучше или хуже?

- Конечно, лучше, - говорил он, и по лицу его расползлась довольная улыбка.

Я предложил ему выступить перед матросами, рассказать о своих впечатлениях. Его это не очень воодушевило.

- А я уже рассказывал, так, по-простому. А выступать не умею, таланта ораторского нет. Пусть лучше Козачина, у него язык подвешен лучше моего.

Бывают дни, похожие друг на друга, как воробьи - серые до того неприметные, что трудно запомнить их. Этот же день выдался особенным, редкостным, и состоял он из одних неожиданностей, среди которых всякие были: и отрадные и неприятные.

В конце дня меня вызвал к себе в штаб командир базы. Такое случалось очень редко: большей частью мы виделись с адмиралом здесь, на кораблях. Старик недолюбливал свой кабинет, небольшой, квадратный и совсем неуютный. Он встретил меня у порога очень приветливо - так он встречал всех, - но сесть не предложил, и сам не сел. Это меня немного насторожило. По беспокойным трепещущим морщинкам у глаз я понял, что старик в хорошем расположении духа. Он без особой торжественности, но очень деловито достал из лежавшей на столе тонкой коричневой папки два приказа и ознакомил меня с ними. Одним приказом мне присваивалось очередное военное звание капитана третьего ранга (я стал старшим офицером). Вторым приказом я назначался на новую должность - командира дивизиона больших охотников.

- С чем и поздравляю вас, Андрей Платонович, - сказал адмирал, кончив чтение и крепко пожав мне руку.

Все это для меня было большой неожиданностью, особенно назначение командиром дивизиона. Уже полмесяца эта должность оставалась вакантной, но, насколько я понимал обстановку, на нее претендовал начальник штаба дивизиона, офицер, старше меня и по возрасту и по опыту морской службы. Правда, он ничем особенно не отличался, и товарищи в шутку о нем говорили: "Такого в планетарий пускать не страшно: звезд с неба не хватает".

После этого адмирал предложил мне сесть и сам сел. Сначала он советовал, с чего начать работу в новой должности, и совет этот для меня оказался неожиданным:

- Начните с определения взаимоотношений с подчиненными. Да-с, с первой же минуты. Иначе будет поздно. Особенно важно это для вас: вчерашние ваши товарищи, равные с вами по должности, - сегодня уже ваши подчиненные. Вчера вы для них были Андрюша, а сегодня - Андрей Платонович, товарищ капитан третьего ранга. Вот так-с.

Сидели мы долго. Не желая отнимать его времени, я дважды пытался уйти, но всякий раз он задерживал меня. Наконец спросил, почему я не обзавожусь семьей? Я смутился и ответил что-то невнятное.

- Не думаете ли вы подражать Нахимову? - сказал он, испытующе взглянув на меня сбоку. - Не следует. Павлу Степановичу можно подражать во всем, только не в семейных делах. Не советую. Без семьи человек сирота. Да-с, сирота, если хотите.

Говорил он решительно, но не очень уверенно, словно высказывал мысль, не додуманную до конца.

Я слушал его и думал - почему же в самом деле я до сих пор один? Потому ли, что таков мой характер? Потому ли, что я за время службы на флоте не встретился с женщиной, которую мог бы назвать женой? Или потому, что много лет назад увидел стройную синеглазую девушку и с тех пор не могу забыть ее?

Мне бы хотелось просто и доверчиво высказать все это адмиралу, но я не мог этого сделать потому, что он был отец той самой девушки и потому, что теперь она жена человека, с которым я вместе учился.