- У тебя дурной вкус, крошка, - ревниво заметил Хофер.

- А разве ты сам себе не нравишься? - кокетливо улыбнулась Галя, подставляя Хоферу губы.

Больше она не расстреливала, Хоферу объясняла:

- Не люблю покойников, они мне по ночам снятся.

Когда штурмбанфюреру Кристиану Хоферу доложили, что убит у себя на квартире его агент Лев Шаповалов, он пожелал немедленно и лично допросить убийцу. Женю Титову ввели в кабинет со связанными руками. Пистолет, который ей дал Анатолий Шустриков и из которого она стреляла в провокатора, положили на письменный стол перед штурмбанфюрером вместе с анализом отпечатков пальцев на нем. Не глядя на Женю, словно ее вообще не было здесь, Хофер неторопливо погасил сигарету, смяв ее в пепельнице, кивнул конвойному эсэсовцу, чтоб он удалился, и стал рассматривать анализ отпечатков пальцев. Вид у Хофера был вялый, равнодушный, во всех его движениях и жестах, скупых, ленивых, сквозила апатия и усталость человека, которому осточертела его собачья служба и вообще все на свете. Это была игра, рассчитанная на Женю, которая внимательно изучала холеное, в здоровом румянце лицо Хофера, освещенное холодным блеском недобрых маленьких глаз. Женя мельком взглянула на сидящую на мягком кожаном диване Галю Шнитько и поймала во взгляде девушки, одетой в гестаповскую форму, иронию и любопытство молодой хищницы. Женя подняла голову и выпрямилась, уставившись печально-ожесточенными глазами в стену, на которой висел портрет Гитлера. Стена казалась ей огромной и какой-то голой, а тот, в рамке, с кирпичиком черных усов и прядью волос, закрывших половину лба, маленьким, похожим на крысу. Женя не заметила, как Хофер быстро взглянул на Галю и взглядом дал команду начинать допрос.

Галя бесшумно встала, так же тихо и незаметно подкралась к Жене сзади и, положив ей руку на плечо, процедила небрежно:

- Фамилия, имя, отчество?

Еще по пути сюда Женя дала себе слово не разговаривать со связанными руками. Где-то она читала или смотрела в кино, что так поступали настоящие борцы, сильные и смелые. Резким движением плеча она попыталась сбросить ненавистную руку и потребовала:

- Сначала развяжите мне руки.

Галя ухмыльнулась и перевела ее слова. Хофер кивнул, не поднимая на Женю холодных глаз. Галя достала из кармана тужурки финский нож и ловко разрезала веревку на руках Жени. Затем повторила свой вопрос. Женя ответила:

- Емельянова Любовь Ивановна.

- Где живешь?

- В Ярославле.

- Почему оказалась в нашем городе?

- Ездила к бабушке на каникулы.

- Где живет бабушка?

- В Минске.

- Адрес?

- Ленина, пять, квартира восемь.

- Фамилия?

- Бабушки?

- Ведьмы! Кого же еще! - повысила голос Галя. Она атаковала вопросами без передышки, и Женя отвечала без запинки заранее придуманное. Никакой бабушки в Минске у нее не было. Она знала, что в столице Белоруссии где-то в центре города должна быть улица Ленина, - в каждом крупном городе есть улица, носящая имя Ильича, слышала, что Минск, особенно центр его, дотла разрушен фашистской авиацией, и вряд ли уцелел дом номер пять. Поди проверь. Впрочем, она не подумала, что могли уцелеть домовые книги. Женя ответила с достоинством:

- Фамилию ведьмы не знаю, а бабушки - Глебова Анна Сергеевна.

Почему именно это имя пришло ей на язык, Женя не могла объяснить. Впрочем, в объяснении здесь не было нужды. Сейчас она пыталась догадаться, понимает ли стоящий перед ней фашист по-русски и кто такая эта девушка - русская или немка? Какова ее здесь роль, что она за человек?

Галя подошла к столу, не садясь, а наклонившись рядом с Хофером, что-то записала на листке бумаги - Женя решила, что записывает адрес и имена, - потом, резко вскинув на Женю иронический взгляд, сказала, щуря улыбчивые глаза:

- Дальше известно: шла в Ярославль, задержалась здесь - война. Так говорят все партизаны и большевистские подпольщики. Ну а как и за что убила Шаповалова? Только всю правду. В твоих интересах. Соврешь - будет хуже.

Хофер вышел из-за стола, уступив свое место Гале Шнитько, сам сел на диван, где перед тем сидела Галя, закурил сигарету и молча уставился долгим изучающим взглядом на Женю, стоящую к нему в профиль. Женя чувствовала на себе его леденящий взгляд, какая-то неведомая сила все время подмывала ее повернуться, взглянуть на Хофера, но она взяла себя в руки и, преодолев соблазн, начала рассказывать Гале заранее сочиненную легенду.

- С ним мы познакомились на улице. Он подошел ко мне и спросил, чем я расстроена. Я ответила, что мне негде ночевать. Он пригласил меня к себе.

- И ты вместе с Шаповаловым пошла в его дом? - быстро перебила Галя. Она уже успела приобрести некоторые приемы следователей типа Хофера.

- Нет. Он дал мне адрес и велел прийти попозже, - спокойно ответила Женя. Она была настороже, боясь оговориться или проронить лишнее слово.

- Почему не вместе? - спросила Галя, что-то записывая.

- Не знаю. Наверно, соседей стеснялся или хотел навести порядок в своей холостяцкой квартире.

- Дальше? Рассказывай дальше! - торопила Галя, и Женя рассказала, что Лев Шаповалов сообщил ей, что он связан с партизанами, и приглашал ее работать против оккупационных властей в пользу Советов, но она, Женя, решительно отказалась и попыталась уйти, не желая оставаться в доме подозрительного человека. Да, да, она хотела уйти и заявить о нем в полицию. Но он пригрозил ей пистолетом, пытался изнасиловать. И у нее не было иного выхода, как пристрелить этого большевистского агента.

Женя рассказывала спокойно и неторопливо, а Галя повторяла ее слова по-немецки. Женя поняла: главная здесь не девушка в пилотке и мундире, а розоволицый офицер с тонкими нервическими губами и холодными, с металлическим блеском глазами, которые продолжали сверлить Женю беспощадно и глубоко. Хофер поднялся таким же манером, как и прежде Галя, мягко, вкрадчиво, по-кошачьи, зашел к ней сзади и встал за спиной. Женя чувствовала его присутствие всем своим существом, угадывала нечто зловещее и ждала с возрастающим напряжением чего-то нового и ужасного. У нее было такое ощущение, точно над головой повесили тяжелый груз на гнилой веревке, которая вот-вот оборвется. Долго ждать не пришлось: сильная рука Хофера привычно вцепилась в Женины волосы и резко повернула на сто восемьдесят градусов голову девушки. Женя вскрикнула от внезапной боли и еле удержалась на ногах. Теперь они стояли лицо в лицо, глаза в глаза, в упор - палач и его жертва. Взгляды их скрестились. Глаза Хофера казались неживыми, застывшими. Лишь тонкие края ноздрей нервически вздрагивали. От него пахло отвратительным перегаром и табаком.

- Хватит! Спектакль окончен! - не крикнул, а, сдерживая себя, проскрежетал белыми ровными зубами Хофер. И затем, повысив голос и все еще сжимая до боли Женины волосы, потребовал: - Ты будешь говорить все - кто дал тебе задание убить Шаповалова, кто твой начальник? Всю правду?

Галя переводила его вопросы. Женя сказала Гале:

- Пусть он отпустит волосы: я не могу так говорить.

Галя не стала переводить Хоферу требования Жени, сказала ей, ухмыльнувшись с угрозой, но без злобы:

- Ничего, привыкай. Еще не то будет.

Женя молчала. Хофер ждал. Потом спросил Галю:

- Что она сказала?

- Просит отпустить волосы.

- Скажи ей, что, если не будет говорить, я велю подвесить ее за волосы к потолку.

Галя перевела, бесстрастно, машинально, сонливо зевая. Она и в самом деле устала от подобных зрелищ, от всего. Ей хотелось спать. Все чаще на нее находила хандра и апатия. Желание забыться, уснуть и не проснуться все чаще посещало ее. Она еще не жила и не знала настоящей жизни. Позади были годы постоянных тревог, напряжения нервов и воли, ежеминутного ожидания ареста, наконец сам арест, тюрьма, допросы, суд, смертный приговор сестре и десять лет заключения ей. Она сидела всего лишь один год, который показался ей целой жизнью, ненужной и пустой. Жизни не было, потому что не было надежды. Она существовала. Служба у немцев вернула ей надежду - то было что-то неясное, бесформенное, как сновидение. Она тешилась злорадством и местью к людям, представляющим враждебное ей общество, чуждый строй. На ее глазах в застенках гестапо грубо и жестоко ломались судьбы этих людей. Она радовалась чужому горю. Но это прошло. Она чувствовала, как постепенно стынет ее душа и охладевает мозг. Алкоголь уже не помогал, не действовал на нее. Иногда к ней приходило отвращение к себе самой, к грубо истерзанной плоти и оплеванной душе. В такие минуты она презирала Хофера и готова была пустить ему пулю в лоб. В нем она видела животное, дикое и жестокое, и понимала, что и она ему нужна в роли самки. Ей казалось, что временами он ненавидит и ее, разгневанный неудачами, и готов повесить ее, как вешал других. А неудач было много, и Хоферу приходилось нервничать довольно часто. Бесследное исчезновение отряда Бориса Твардова вызвало в нем приступ бешенства.