Перед лицом такого успеха Жером быстро сделал из ателье своего рода фабрику по выпуску полотен небольшого размера, выполненных в несколько небрежной манере, в которых нельзя было не заметить шаблонности и руки сдельно оплачиваемых «негров». Тема купающейся женщины была заезжена до тошноты.

Впоследствии появятся и подражатели, такие, например, как Деба-Понсан и Лекомт дю Нуи. Однако самое исключительное полотно, развивающее восточную тематику, будет выставлено на Салоне 1891 года Рошгроссом под названием «Последний день Вавилона». Эта картина, изображавшая нагромождение обнаженных тел и бородатых (на манер Третьей республики) господ, будучи синтезом всех «выделений» ориентализма, представляла собой подходящее прикрытие для изображения безумных ночей, которые тогда проходили на улице Шабанэ, под видом сцены из истории. Являясь наследником «Сарданапала» Делакруа и «Саламбо» Флобера, эта великолепная мазня стала апофеозом бордельной темы в живописи.

Говоря, что Дега лишь смотрел, как его балерины танцевали, тогда как Пикассо сам отплясывал с ними, Элия Фор замечательно выразил животную сторону художника, который, кстати говоря, никогда не отказывался от того, чтобы потанцевать с чужими танцовщицами.

«Мы, испанцы, — это месса утром, коррида после полудня и бордель поздно вечером», — любил говорить Пикассо. Случайно ли, что проститутки сыграли значительную роль в возникновении голубого периода, и случайно ли, что именно благодаря их портретам Пикассо вошел в живопись XX века?

Он лишился девственности, тогда ему было четырнадцать лет, в борделе Барри Чино в Барселоне, куда его привел друг Палларес, который был на семь лет старше. Согласно легенде, он оплачивал услуги девочек, украшая стены заведения. Скорее всего, это неправда, однако он сохранит яркое воспоминание об этой платной инициации. Укрепилось ли из-за этого его женоненавистничество? Многие верят в это, ссылаясь при этом на его нахальство и наглость в отношениях со своими любовницами, которые нередко были шлюхами.

Так и длилась его жизнь в Барселоне, будучи разделенной между мастерской и вечеринками, которые начинались в кафе, а заканчивались в борделе в компании его друзей, среди которых был Газажемас, всегда плативший, но никогда не пользовавшийся: несколько лет спустя он покончит с собой, оставив Пикассо безутешным. В Париже, куда он приехал в день, когда ему исполнилось девятнадцать, Пикассо постоянно ошивается но местам, где торгуют удовольствиями, и рисует картины в духе Ту луз-Лотрека, изображающие шлюх и сцены праздников, которые хорошо продаются. Там он встречает Боттини, художника с Монмартра, который специализировался на портретах молодых проституток, которых Жан Лоррен описывал как «маленьких зловредных и больных животных (…), маленьких чашечек цветов с душком, оплаканных Жаном де Тинаном и прославленных Морисом Барресом». Смешивая гуашь и акварель с виноградной водкой из кафе и с йодной настойкой, используя в качестве основы мятую бумагу, он разработал развязную манеру, которая покорила Пикассо, всегда безумно заинтересованного в живописной кухне. Именно у него он позаимствовал этих синеватых проституток в огромных шляпах, выделяющихся на матовом и темном фоне.

Вольности, которым научился в Париже, он пустил в ход в Испании, куда возвратился в 1901 году. Его скитания по les casa d’amor, или, попросту говоря, по публичным домам, как, например, публичный дом Лоло ла Чата в Малаге или Карлота Вальдива в Барселоне (там он нарисует свою «Селестину», Париж, музей Пикассо), выльются в многочисленные эскизы, которые наполнят его папки и записные книжки, а также в несколько картин, одна из которых, «Женщина в голубом», хранится сейчас в музее Мадрида.

Но если слишком часто посещать этих «дам», может случиться, что Венера нанесет вам коварный удар исподтишка. Именно это, по нашему мнению, и произошло с Пикассо. Этот удар был тяжелым, и болезнь, которая подточила силы этого великого любовника, повергла его в настолько глубокую депрессию, что по возвращении в столицу он даже собирался порвать со своей Бланш, первой парижской женой. Оказалось, что доктор Жюльен, лечивший его венеролог, был в то же время врачом в женской тюрьме Сен-Лазар. Это заведение было очень широко известно в то время, что случилось во много благодаря написанной Аристидом Брюаном песне, которую пели хором во всех кабаре Монмартра, где проводил свои вечера в компании приятелей и сам Пикассо.

Это было мрачное здание, и перестройка, которую оно пережило во времена Июльской монархии, не смогла избавить его от этой мрачности. Проститутки, больные венерической болезнью или же только подозреваемые в том, что они больны, помещались туда на основании простого административного решения, равно как и женщины, пойманные за торговлю своим телом в общественных местах. Сестры Сен-Жозефа, одетые в голубое и черное, заботились о заключенных и поддерживали железную дисциплину. Заключенным разрешалось оставлять у себя ребенка только до тех пор, пока он нуждался в материнской груди.

Пикассо добился разрешения посетить эту тюрьму-больницу с целью, как он сам позже рассказывал, найти там дешевых натурщиц. Как бы там ни было, доктор Жюльен открыл перед ним двери и повел его через комнаты. Впечатление было ужасным. Кошмарное зрелище этих женщин в абсолютной тишине, как того требовал распорядок, потрясло художника. Черный дрогет, в который были одеты женщины, и белые колпаки, более или менее напоминавшие фригийские, при помощи которых указывали сифилитичек, глубоко отпечатались в его памяти, так же как матери-проститутки, пытавшиеся защитить новорожденных детей складками униформы от ледяного холода темных коридоров. Вернувшись в мастерскую, он закрепил свое впечатление об этих матерях и белых колпаках в рисунках. «Из рисунка, который я тебе посылаю, я хочу сделать картину «Две сестры». Этот рисунок, я сделал его с одной шлюхи из Сен-Лазара, а также с матери, которую я видел там», — напишет он Максу Жакобу в июле 1902 года (набросок хранится в Эрмитаже).

Так из венерического заболевания родился знаменитейший «голубой период».

Выполненные почти в одном тоне, подпитанные многочисленными заимствованиями (в частности, у Эль Греко) и нарисованные с манерностью, иногда доходящей до крайности, мизерабилистские образы проституток, превращенных в мадонн, нищих, бродяг, слепых и сумасшедших, заняли полотна Пикассо вплоть до 9 августа 1904 года, когда красавица Фернанда Оливье наткнулась на него в Бато-Лавуар и привела в цирк, немного обновив таким образом тематику его творчества. Арлекины и циркачи его розового периода вылечили от отравления голубым цветом Сен-Лазара.

Однако в 1906–1907 годах тема борделя снова возникает в его творчестве с особенной силой. Воспользовавшись в качестве предлога желанием написать закрытый дом, который он несколькими годами раньше посетил в Барселоне, Пикассо ликвидировал свое торговое дело приятного художника, чтобы устроить скандал, нарушив все условности. Начав с большой композиции, названной «Заложники греха», которая изображала двух мужчин в борделе в окружении обнаженных женщин, он закончил пятью женщинами вокруг блюда с фруктами. Но каких женщин! Великих шлюх Апокалипсиса!

Стоя перед этой картиной, так и оставшейся незаконченной после почти года работы, Апполинер и Андре Сальмон чувствовали ошеломленность и удручение. «Это введение сифилиса в живопись». Оправившись от потрясения, они приняли ломать голову, чтобы подыскать подходящее название для этого странного произведения. Сальмон предложил «Авиньонский бордель», Апполинер — «Философский бордель»; наконец они сошлись на названии, которое могло бы шокировать торговцев картинами, — «Авиньонские девушки» (находится в Нью-Йорке, в музее современного искусства).

«Это была моя первая картина-заклятие», — скажет впоследствии Пикассо. Но кого заклинал он? Кого пытался уничтожить? Живописный синтаксис его предшественников или свою неуемную страсть к борделям? Он так и не дал ответа на этот вопрос.