Когда некоторое время спустя чертовски заинтригованный Буиле пожелал все-таки узнать, испробовал ли Флобер банных наслаждений и какой эффект на него это произвело, тот ответил ему: «Да, и с молодым парнишкой с маленькой оспочкой в огромном белом тюрбане. Мне было смешно — и все. Но я попробую еще. Чтобы опыт был удачным, он должен быть повторен».

Впрочем, кажется, Флобер на этом остановился. Некоторое время спустя, проезжая в Константинополе мимо мужского публичного дома, он ограничился лишь тем, что посмеялся над молодыми греками с длинными волосами, которые там находились: «Я видел педерастов, которые скупали конфеты, несомненно, за деньги, заработанные задом: анус дает желудку то, что последний обычно затем возвращает анусу».

«Возможно, это извращенный вкус, — признавался Гюстав Флобер, — но я люблю проституцию ради нее самой и независимо от того, что за ней скрывается. Я никогда не мог без сердцебиения наблюдать, как при свете газовых фонарей под дождем проходит одна из этих женщин в декольте, так же как монахини с их поясами в узлах возбуждали меня в неизвестно каких тайных и аскетичных углах». Вот признание, которое не может не застать врасплох тех, кто не желает видеть ничего, кроме банального профиля великих людей, который принято гравировать на медалях.

Александр Дюма оказался сильным во всех отношениях: запершись в комнате с пятью женщинами, бумагой, перьями и чернильницей, написал одновременно пять актов и овладел пятью женщинами.

Так гласит запись в дневнике братьев Гонкур. Скорее всего, это анекдот, но — весьма близкий к правде.

Среди девочек, которые представляли собой украшение вечеров, виденных нами ранее, представительницы театральных профессий занимали почетное место, ибо рынок торговли телом в обилии поставлял актрис, певиц и танцовщиц. В действительности театры того времени были очень многочисленны, и знаменитым сводницам приходилось долго ломать голову, чтобы составить свой каталог. Существование публичных домов, «специально предназначенных для актрис второго и третьего плана, а также для других женщин из сферы театра», было притчей во языцех во всем мире.

Сцена также служила местом для охоты. Месье Вестри, хозяин Оперы, побуждал своих танцовщиц к поиску любовников: «Нужно, чтобы во время и после вашего па вы внушали любовь и чтобы партер и оркестр хотел переспать с вами!» Несомненно, причиной того было одно событие 1849 года, когда Алиса Ози догола разделась в роли Евы в спектакле, поставленном в театре Порт-Сен-Мартен». Виктор Гюго хотел завязать тесные отношения с этой женщиной, ставшей впоследствии любовницей его сына. Что касается Стендаля, то интерес, который испытывают мужчины по отношению к танцовщицам, с его точки зрения, поддерживался химерическим желанием. «Вот почему дурнушка, которую на улице не удостоили бы взгляда — особенно люди, потрепанные жизнью, — появляясь часто на сцене, сплошь да рядом становится содержанкой, притом дорогостоящей». Жофруа говорил, что театр — пьедестал для женщины. Чем более знаменита и истаскана танцовщица, тем выше ее цена; отсюда закулисная поговорка: «Не удалось отдаться — сумеет продаться».

Братья Гонкуры приводят слова, сказанные в 1854 году г. Хильтбрюнером, директором Театра Развлечений (Золя приведет этот анекдот в «Нана»): «Мой театр — это бордель!..»

Тому, что к сценическим профессиям принадлежали самые шикарные шлюхи, достаточно легко найти причину. Тогда как у Жюльена Сореля, героя «Красного и черного», не обладавшего ни состоянием, ни знатным происхождением, было только два выхода изменить свое положение — армия и церковь, у женщины не было и такой альтернативы. Лишь театр давал бедной девушке возможность чего-то добиться в жизни и обрести минимальное благосостояние. Сделать свою дочь актрисой, танцовщицей или певицей — такова была мечта, которую лелеяла каждая консьержка Парижа. Не столько потому, что они надеялись, что из их потомства выйдет звезда первой величины или великая трагическая актриса, сколько потому, что они думали (с полным на то основанием), что так как театры посещают состоятельные банкиры и богатые иностранцы, именно и только там можно изменить свое положение в обществе и вдобавок обеспечить старость своей матери. Красавица-дочь еще больше разжигала мечты о безбедной старости этих, как мы сказали бы сегодня, недостойных родителей. «Продается девственность девицы Лефевр, молодой певицы из певческой школы, принятой в Оперу на прошлую Пасху, обращаться по этому поводу к ее матери, Порт-Сен-Мартен», — можно было прочитать в «Пти Журналь дю Пале-Рояль». Подобных объявлений мы встретим множество и в других изданиях, они были обычным явлением.

Благодаря свидетельству одной из таких актрис, Сюзанны Лажье, Флобер в «Воспитании чувств» описал сцену, в которой мать продает девственность своей дочери толстому господину, с которым она должна была встретиться в отдельном кабинете ресторана.

Потерю невинности возмещали потерей своих предрассудков, как цинично съязвил племянник Рамо, герой одноименного произведения Дидро.

«Комедиантки так же опасны для здоровья, как и публичные девки, и даже еще опаснее из-за их бесконечной алчности, — писала мать Альфреда де Виньи своему сыну. — Я очень надеюсь, что если ты их и увидишь, то только в свой бинокль». Бедная мамаша! Она плохо знала своего отпрыска, который любил Мари Дорваль.

…1 февраля 1840 года Шатобриан встретил на улице своего друга. После нескольких ничего не значащих банальностей, друг спросил его, куда он направляется так рано.

— Я иду на свадьбу Александра Дюма. Я его свидетель.

— О, очень забавно, — сказал его собеседник. — Значит, на свадьбу месье Дюма. Любопытно, что месье Дюма женится.

— Возможно, это и смешно, но это так!

— И на ком же он женится?

— На мадемуазель Иде Феррье.

— Мадемуазель… актрисе? Но…

Известие произвело действительно сильный эффект. То, что этот известный соблазнитель, который менял любовниц чаще, чем обувь, и который в один день переходил от портнихи к известной актрисе, женился, уже было неприлично, но то, что его невеста это известная шлюха Ида Феррье, переходило все возможные границы.

Он встретил Иду семь лет назад за кулисами зала Вантадур, когда та репетировала его последнюю пьесу под названием «Тереза». Молодая актриса не оказала никакого сопротивления его ухаживаниям. «Это хрустальная статуя! — заявил Дюма. — Вы верите, что лилии белые, что снег белый, что алебастр белый? А я вот не верю. В мире не существует белого, кроме рук мадемуазель Иды Феррье». Как всегда, немного запаздывая в своем подхалимстве, Теофиль Готье поместил ее в свой список «Самые прекрасные женщины Парижа» и сочинил трогательную хвалу ее красоте.

В свои семнадцать лет Ида, которую на самом деле звали Маргаритой-Жозефиной Ферран и которая была ученицей страсбургских канонис, отправилась покорять Париж. Она дебютировала в пригородном театре и получала пятнадцать франков в месяц. Скромность ее гонораров не позволяла ей удовлетворить свою любовь к кружевам и хорошим тканям, и она стала поступать так же, как ее коллеги, то есть заниматься проституцией после спектаклей. Прелесть ее глаз, напоминавших голубой фаянс, бледность ее лица и кудри привели к ней серьезных клиентов. И среди них она нашла богатого покровителя, господина Жака Доманжа, хозяина Генерального предприятия по очистке выгребных ям и передвижных клозетов без запаха. Золото ассенизатора (а в Париже того времени, не имевшем канализации, это была крайне прибыльная профессия) позволило ей комфортно поселиться в апартаментах на улице Каде и взлететь еще выше, в гораздо более престижные круги. Уже став одной из любовниц Дюма, она не оставила совсем своей ночной активности куртизанки, как может показаться на основании их переписки, хранящейся в Исторической библиотеке Парижа.

И после семи лет «помолвки», буквально испещренных разрывами и воссоединениями, Дюма, окруженный двадцатью любовницами, женился на Иде. Почему? Вероятнее всего, потому, что она принесла ему сто двадцать тысяч франков в качестве приданого. Если верить злому языку Ораса де Вьель-Касте-лю, то дело устроил не кто иной, как Доманж. Он же, выдавая себя за опекуна красавицы, перекупил долговые обязательства, подписанные Дюма, в то время, когда под напором кредиторов он чуть было не угодил в тюрьму де Клиши. Поставленный перед альтернативой — жениться на бывшей любовнице или торчать на влажной соломе, — Дюма, особенно не раздумывая, склонился к первому. Пара поселилась во Флоренции.