Фрэнсис Бэкон писал:

«Я вспоминаю очень депрессивного Теннеси Уильямса. Он проводил время в обществе молодых марокканцев и не понимал, почему они не влюбляются в него. Это были проститутки, и нужно было признать, что они нас обманывают».

Среди милых лореток, деливших постель с представителями художественного мира XIX века, актрисы, певички и натурщицы, танцовщицы занимали особое место. Нужно заметить, что в то время существовало множество разного рода театриков и концертных залов, а их работники зарабатывали очень мало. Несмотря на это, сценические профессии крайне привлекали бедных девушек, которые надеялись благодаря им найти богатого покровителя и выбиться таким образом из окружавшей их нищеты. Короли театра (а Виктор Гюго и Александр Дюма действительно были настоящими королями театра) более чем кто бы то ни был, поддавались попыткам соблазнения со стороны молодых дебютанток. Дюма женился на актрисе-куртизанке, Сезанн — на натурщице Ортанз Фурьез, а Гюго сделал одно из этих созданий любовницей всей своей жизни.

Рафаэль, по преданию, умер оттого, что переусердствовал в любви к женщинам…

Джоржо Вазари рассказывает две истории о жизни и смерти Рафаэля: «Будучи человеком горячего темперамента, он был очень привязан к женщинам и проявлял свою любовь к ним, служа. Когда он предавался удовольствиям, его друзья видели в нем слишком много понимания и любезности. Когда он рисовал для своего друга Агостино Сиги его дворец, он не мог спокойно работать из-за любви к его любовнице. Агостино очень страдал от этого. С многочисленными сложностями он все-таки устроил так, что эта женщина стала жить рядом с тем местом, где работал Рафаэль, и все закончилось благополучно…» «Ему дали понять, что когда зала, которую он расписывал, будет закончена, папа в качестве вознаграждения за его работу и за его талант подарит ему сан кардинала во время ближайшего назначения, так как остальные кандидаты имели гораздо меньше заслуг. Однако Рафаэль, по-прежнему привязанный к своей страсти, продолжал тайно предаваться без меры любовным наслаждениям. Однажды позволил себе пылкости больше, чем обычно; он вернулся к себе в сильной горячке, и врачи констатировали гиперемию. Так как он не хотел признаваться в своем беспорядочном поведении, врачи неосторожно пустили ему кровь, тогда как ему, ослабевшему, нужно было восстановить силы…»

А чего искал в грязных борделях Уэппинга великий Джозеф Уильям Мэллорд Тернер, знаменитый художник и член Королевской Академии? Наверное, каких-нибудь вуайеристских удовольствий или подпитки для своей меланхолии, той меланхолии одинокого человека, которая объединила и медленную агонию его дорогой Венеции и непрочность его меркантильных связей в одном и том же отчаянии.

После смерти Тернера в декабре 1858 года в его наследстве, оставленном государству, была обнаружена серия рисунков, изображавших сцены разврата, подписанные на имя Раскина, хранителя Национальной галереи; они были уничтожены, о чем свидетельствует следующее послание R. N. Wornum, цитируемое в книге «Turner et son temps, Paris, Denoël, 1987»: «Так как власти не посчитали возможным инвентаризировать пакет «Блокноты» Тернера, отложенный в сторону, и не дали никаких директив относительно того, как следует с ними поступить, и так как рисунки, которые там находятся, совершенно непристойны и не могут быть легальной собственностью частного лица, я убежден, что вы приняли единственно возможное решение, решение сжечь их, одновременно для сохранения репутации Тернера (а они, несомненно, были нарисованы в состоянии своего рода помешательства) и для успокоения вашей совести. Я рад, что могу вам сообщить об их уничтожении, и, как следствие, я утверждаю, что это я вскрыл пакет с этими «Блокнотами» и что все непристойные рисунки, которые там содержались, были сожжены в моем присутствии в декабре 1858 года». Подпись: Дж. Раскин.

…Пленительный образ соловья — поэту кажется, что во время пения он выпил свое отражение в реке — 200 лет спустя привлечет внимание Поля Верлена. И он также посвятит этой птахе взволнованные строки.

Современник Сирано писал:

Эти слова с полным основанием можем отнести к де Бержераку. Он происходил из мелкой, захудалой семьи. По окончании коллежа Бовэ при Парижском университете вынужден был ограничить знакомства обществом молодых поэтов. С ними он и проводил время в тавернах Латинского квартала. Отец пришел в ужас, узнав о бесконечных обильных возлияниях и пьяных драках, и отрекся от сына. Лишившись денежной поддержки родителя, Сирано поступил на военную службу. Испания, как и в веке XVI, по-прежнему претендовала на мировое господство, и в Европе шла Тридцатилетняя война. Де Бержерак храбро сражался, несколько раз был ранен, но карьеры так и не сделал. Выйдя в отставку и возвратившись в Париж, он снова зажил жизнью литературной богемы.

Ростан сделал из него романтического героя. Действительность куда грубее. Основанием легенды послужили знаменитые письма де Бержерака к женщинам, и только. Они действительно были прекрасны, но в них больше беллетристики, чем живого чувства. Более того, постоянно нуждаясь в деньгах, Сирано за символическую плату брался сочинять от имени какого-нибудь недалекого ловеласа любовные записки и стихи. И всегда успех был обеспечен.

Рассказывают, что он, как достойный предшественник Казановы, умел подобрать к сердцу каждой дамы свой «ключик». Зная ее характер, склонности, привычки, он находил для женщины особенные, неповторимые слова. И те, кого Сирано называл возлюбленными, но к которым у него не было настоящего чувства, бились в истерике, рыдали и готовы были наделать глупостей, сойти с ума, читая поистине обжигающие и ранящие строки.

Сатирический талант поэта в полной мере раскроется во время Фронды. Разжиганию антимонархических настроений среди простого люда во многом способствовали мазаринады — анонимные сатирические памфлеты. В них остроумно высмеивались духовенство и светская власть. В авторстве Сирано никто не сомневался: «По когтям узнают льва».

Да, Сирано был отмечен уродством. Он был неисправимый задира и скандалист. Но он был и тем, кого называют самородком. Недоучка, он прилагал серьезные усилия для самообразования. Впрочем, не менее страстно тянулся он и к чарующей роскоши высшего света, куда вход ему был заказан. С этим обстоятельством он так и не смирился… Сколько было в конце XVII века атеистов — нам теперь судить трудно. Они предпочитали за благо помалкивать и не высовываться. В отличие от них Сирано бравировал своими богоборческими настроениями и не скрывал их ни от кого.

После военной службы, не найдя себе знатного покровителя, де Бержерак стал бреттером (bretteur). С этим страшным ремеслом он зарабатывал себе на хлеб. Всадить ночью человеку кинжал в спину — это был удел совсем уж опустившихся личностей. С бреттерами дело обстояло иначе. По приказанию вельможи требовалось вызвать на дуэль его обидчика и прикончить во время поединка. Исход такого рандеву понятно, был непредсказуем.

Дуэли тогда находились под строжайшим запретом и карались смертной казнью. (Все мы помним «Трех мушкетеров» А. Дюма-отца, где такого рода смертельная опасность сплачивает друзей для их клятвы и становится пружиной действия в романе.) Профессиональные «обязанности» отнюдь не мешали Сирано считать себя учеником и последователем философа Пьера Гассенди. Де Бержерак чрезвычайно гордился тем, что после знакомства с Томмазо Кампанеллой духовно обогатил себя общением с этим замечательным ученым. Сирано слушал лекции Гассенди в доме откупщика Люилье. Это был отец его приятеля, молодого поэта Шапеля.