Ставни на окнах приладили заново, а узенькие оконные проемы затянули бедняцким стеклом — промасленной овечьей кожей.

Анна и Клара, бывшая служанка Сен-Клеров, притащили себе соломенный тюфяк, один на двоих, и бросили на пол в горнице. В оборудованном таким образом пристанище Анна и собиралась ждать возвращения Раймонда.

Проходили месяцы.

Анне начинала нравиться ее новая жизнь в Кермарии — насколько это позволяла разлука с милым. Странно было находиться в обширном доме лишь вдвоем с Кларой, словно две горошины в пустом стручке. Мебели почти не сохранилось, и Жафрез сколотил для девушек грубые козлы вместо стола. Старая мебель была вся или разбита, или сожжена солдатами графа. Местные жители подкармливали ее, принося время от времени то корзиночку яиц, то пойманной рыбешки. Хотя Анна верила, что Мадалена и Джоэль держали языки за зубами, слух о том, чьим ребенком она беременна, как-то распространился по деревне. Этого было достаточно для того, чтобы поселяне смотрели на нее, как на свою госпожу.

После того, как Жафрез закончил работу в комнатах, Клара самовольно взяла на себя заботу прислуживать ей в качестве служанки и горничной. Джоэль снова зачастил на кухню, и вместе они готовили пищу и себе, и ей. Мадалена сказала, что ее брат потерял было веру в лучшее после той ночи, но теперь, когда она поселилась в Кермарии, его сердце снова начало оттаивать. Он один справлялся с приготовлением пищи на всех. Кроме того поселяне приносили ему тесто, и он пек для них хлебы в круглой господской печи, сложенной из кирпича.

Анна, привыкшая к грубой физической работе, не знала, куда приложить руки, и Мадалена, научила ее резать камыши и тростник. Она брала ее с собой в устье реки, где были основные заросли ивы, и учила, как нужно обрезать молодые гибкие побеги. Правда, оберегая здоровье беременной, она не позволяла девушке самой делать эту нелегкую работу. Анне показали, как очищать ветки ивы от коры, чем она и занималась до тех пор, пока ее пальцы не начинали кровоточить. Она не отказывалась ни от какой работы, так как чувствовала себя счастливой с ними в Кермарии и была готова чем могла отплатить Мадалене за проявленное участие. Она научилась плести корзины и вентери на угрей, а также особые сетки для продажи раков по заказу рыбаков из Локмариакера. Она также сплела пару стульев из лозняка для себя и для Клары, которые они поставили в пустой горнице.

Живот все больше выпирал вперед. Ее тело стало бесформенным, прямо-таки отвратительным. Клара, как могла, ухаживала за ней. День святого Андрея был уже на носу, и малыш мог появиться на свет в любую минуту.

Анне теперь запретили работать, и поэтому она часто совершала прогулки на болота. Прокладывая себе путь по тропинке, она заметила, что ветер совсем утих. Анна подумала, что едва ли какую роженицу у них в Локмариакере оберегали в последние месяцы беременности так, как ее в Кермарии. Она тяготилась вынужденным бездельем. Даже знатная барышня, и та без дела сидеть не должна — в хозяйстве всегда найдется работа ей по силам — чинить белье, сшивать портьеры и тому подобное. К сожалению, Анна не была обучена шитью: мать в свое время научила ее лишь сметывать грубой ниткой куски домотканого холста, превращая их в простую рабочую одежду для нее самой и для ее отца.

Одежду для малыша пошили задолго до родов из тайком присланного матерью полотна, которое доставил в Кермарию опять-таки отец Иан.

Почву, обычно зыбкую, теперь прихватило морозцем, и ледяная корочка приятно хрустела под башмаками Анны. Ее дыхание поднималось в холодном воздухе облачком белого пара, словно дымок из коптильни, которую смастерил Джоэль в господском дворе. Вереница гусей пролетела неровным клином по осеннему небу, на горизонте клубились серые облака. Анна подумала, что может пойти снег. Но тучи были достаточно далеко, да и особого мороза не было, хотя ее кончики пальцев, высовывающиеся из шерстяных перевязей, намотанных ею себе на руки в виде перчаток, посинели. Пальцы на ногах превратились в ледышки, несмотря на то, что она напихивала вместо стельки солому, чтобы было хоть чуть потеплее.

Справа от тропинки показалась березовая рощица. Белые стволы выделялись на фоне темного ноябрьского леса, а тонкие черные веточки расчертили небо затейливой узорчатой сеткой, точно в беседке в саду знатной госпожи. Дойдя до самого высокого из деревьев, девушка свернула с дорожки. Вчера она поставила там ловушку на угрей. Мадалена сообщила ей, что поздняя осень было самое подходящее время для этого промысла, и угри теперь самые упитанные.

Присев на корточки на краешке болота — с таким раздутым животом она уже не могла наклониться вперед — Анна вытащила вентерь. Он был тяжелым, полным-полнехонек. Два… нет, три черных гладких извивающихся угря. Толстые, плотные — хватит и для Джоэля, и для его супруги, и для Клары, и для нее самой. Испекут на ужин. Что не доедят, то закоптит повар — копченый угорь прекрасно дополнит их рацион в холодные зимние дни, предстоящие впереди.

Крепко держа ловушку одной рукой — сегодня у нее слегка кружилась голова, — она решила, что отнесет пойманную рыбу прямо Джоэлю, и повернулась, чтобы идти назад. И в этот момент она услышала звук. Сперва еле заметный, скорее существовавший в ее воображении, чем наяву. Словно шелест ветра в ветвях берез, эолова арфа, нежно раздающаяся в холодном ноябрьском воздухе.

Затем он прозвучал снова, похожий теперь на легкое журчанье, подобное тому, с которым вода перекатывается через угловатые камушки на стремнине.

Анна осмотрелась. Впереди нее были заросли ольхи. Рядом с деревьями тянул свои ветви-пальцы к темным небесам куст крушины. Шелестели камыши, по чистой, гладкой, как шелк, воде проскользил, шлепая своими перепончатыми лапами, селезень. Анна вглядывалась в переплетение ольховых кустов, у корней которых лежала глубокая тень.

Звук еще раз взлетел над болотом. Легкий и солнечный, он странно гармонировал с холодной сыростью пасмурного дня. Девушка направилась в ольшаник. Теперь темная тень была ясно различима: под пятнистым холстом, натянутым на два шеста, на расстеленном одеяле сидел, словно в палатке, молодой человек. Скрестив ноги, он тихо перебирал струны арфы. От костерка вился серый дымок.

Звуки музыки привлекали, манили ее. Она забыла о всякой осторожности и спохватилась только в нескольких шагах от странного болотного арфиста. Тот настолько углубился в свое занятие, что пока не заметил ее.

Его растрепанные волосы были каштанового цвета, а длинные пальцы так и сновали вверх-вниз по арфе, словно лаская ее. Инструмент был окрашен в алый цвет, цвет крови. Взгляд музыканта был устремлен в бесконечность.

— День добрый, — поздоровалась Анна, сама удивляясь собственной неосторожности. Обычно она не заговаривала первой с незнакомцами. Но почему арфист должен причинить ей вред или боль? К тому же, стоя на холмике, она ясно видела за деревьями верхушки домов Кермарии. Если что, она будет кричать, и на крик прибегут Джоэль или Жафрез.

Арфист вздрогнул и прекратил игру, скользнув взглядом по животу Анны, словно спелый арбуз выпиравшему из-под одежды. Она поплотнее закуталась в плащ, и музыкант улыбнулся. Глаза его были голубыми, словно летнее небо. Одет он был в овчинный полушубок и кожаные шаровары, на голове — побитая молью бархатная тюбетейка.

— Добрый день. — Голос был приятный и дружелюбный, а пальцы его вновь пробежали по струнам арфы, так, что музыка сопровождала его слова. — Откуда ты?

Анна махнула рукой в сторону тропы, ведущей к усадьбе.

— Местная. Живу в господском доме в Кермарии. Мне нравится твоя игра.

— Ты из усадьбы? Хозяйка, что ли?

Анна засмеялась.

— Если бы.

Арфист вздохнул и поднял ласковые голубые глаза на собеседницу. Его пальцы тем временем извлекали из красной деревяшки волшебные звуки.

— Как жаль, милая госпожа. А я собирался попросить у тебя немного денег, ты бы дала их мне, и я бы славил твою щедрость до конца зимы.

Музыка прервалась на середине аккорда, и незнакомец положил свой инструмент на траву. Гостеприимным жестом он пригласил Анну сесть подле него.