Франсуа и норманн скорой рысью миновали церковь Святого Патерна; их собственное дыхание и дыхание их коней вилось клубами во влажном воздухе, насыщенном запахами гниющих водорослей — дорога шла вдоль берега моря. Копыта их лошадей цокали по подмороженной почве. Всадники опаздывали, а сумрак сгущался. Если они не поторопятся, городские ворота запрут, и их не выпустят обратно. Они въехали в город через ворота той башни, где была тюрьма.

Франсуа обратился к привратнику, угрюмому бровастому мужчине, закутанному с ног до головы в побитый молью плащ, не по росту длинный.

— Вернемся через час. — Франсуа сунул стражнику монетку. — Получишь еще одну, если дождешься нас и выпустишь из города.

— Хорошо, дождусь.

Их целью был узенький проезд к югу от собора Святого Петра; там располагалась мастерская златокузнеца Томаза. Франсуа заказал ему подарок для жены. Он передарил ей уже немало подарков, но она по-прежнему оставалась холодной и далекой, хотя, замерзнув, она порой сама прижималась к нему в постели, чтобы быстрее согреться. Франсуа надеялся, что в один прекрасный день Элеанор все-таки переменится.

Франсуа брал что мог от Лены, служанки старой графини. Лена пускала его в любое время, и с нею Франсуа чувствовал себя повелителем. Однако, несмотря на любовное умение и пыл, Лена не была ему ровней, и Франсуа мечтал получить любовь фригидной Элеанор. Он обожал свою редкостно красивую и образованную жену и пытался подобрать ключи к ее сердцу. Она, хоть и была холодна, но поддерживала его в меру своих возможностей и следила за тем, чтобы мужу прислуживали, как положено. Она и сама страстно желала подарить ему сына, который был так необходим для продолжения рода. Уже не раз и не два графиня Мари предлагала, чтобы Франсуа отослал бесплодную Элеанор и взял другую жену. Но Франсуа не мог выбросить ее словно пару старых башмаков, Его привязанность к Элеанор была его слабостью, но он не мог вытравить ее из своей души.

Простые вкусы Элеанор приводили в ярость ее мужа. Большинство его даров она откладывала про запас в ларец розового дерева, стоящий в их спальне. Никто и никогда не видел подаренную вещь с той ночи, как он вручал ее своей супруге. Поэтому, заметив, как зачастила его жена в часовню, как привержена она набожной жизни, Франсуа загорелся идеей преподнести ей золотой крест с отделениями для частиц мощей. Он заказал крест Томазу. В него должны быть вставлены отборные жемчужины, но не из самых дорогих, так как Элеанор не любила излишнее украшательство. Франсуа думал вручить свой подарок на праздник Сретения, до которого оставалось несколько дней. А уж если бы ему удалось заполучить какой-нибудь святой лоскуток, чтобы сунуть внутрь…

Через несколько минут Франсуа де Ронсье и Отто Мале были уже около непритязательной деревянной постройки, которая служила златокузнецу одновременно домом и мастерской. Дверь ее выходила прямо на улицу. Ставни мастерской и жилых помещений были наглухо закрыты. Дом выглядел заброшенным.

Франсуа решительно направил своего коня прямо к жилью, привстал в стременах и заколотил в ставни верхнего этажа рукоятью своей плети.

— Томаз! Открывай! Томаз!

Прошло несколько минут.

— Томаз! Томаз! О дьявол, неужели его куда-то унесло?!

— В доме кто-то есть, монсеньёр, я слышу шаги…

Откинулся засов, дверь со скрипом отворилась, и в проеме показалась неуклюжая, обросшая волосами ручища. Франсуа всегда удивлялся тому, как такие нескладные, пугающего вида руки могли изготавливать столь замысловатые и красивые безделушки. Во всей Бретани не было златокузнеца, который мог бы сравниться с Томазом в мастерстве.

Томаз настороженно смотрел на своих гостей. Он был бледен, под глазами лежали черные круги, веки покраснели.

— Господин?.. Вообще-то у меня сегодня неприемный день. Но для вас я открою. К счастью, утром я закончил ваш крест, иначе он не был бы готов. — Он открыл дверь и посторонился, чтобы Франсуа мог пройти.

Спешившись, Франсуа бросил поводья капитану и вошел.

— Что, мог быть и не готов? Это непохоже на тебя, Томаз! Что-то случилось? — Он прошагал к верстаку, который был необычно пуст — на нем лежали только плавильный тигель и пучок сушеных травок. От нечего делать Франсуа повертел тигель в ладонях. — У тебя выключен горн. Ты сегодня не работал, Томаз?

Тот не ответил и, выбрав ключ из висевшей у его пояса связки, пошел открывать один из металлических ящиков, которые были, как знал молодой граф, привинчены болтами к полу. Он вытащил оттуда что-то, обернутое в бархат.

— Вот, господин. Уверен, это вам понравится.

— Похоже, что-то стряслось с твоей женой, Томаз? Я не ошибся, Эвелина заболела? — спросил Франсуа. До женитьбы на Джоан, он неплохо знал Эвелину. Это была белокурая рослая красавица, дочь богатого торговца. Именно с ней Франсуа впервые познал прелести греховной любви, и когда их связь подошла к концу, они расстались добрыми друзьями. Франсуа никогда не забывал свою первую учительницу и был рад, когда услышал, что она вышла замуж за кузнеца.

— Да, монсеньёр. Она… одним словом, захворала… — Кузнец устало моргал и тер глаза. — Поначалу всего только простуда, — продолжил он, — но потом что-то попало ей в легкие. Мы попробовали каждую травку и каждый отвар из травника Пьера, но ничего не помогало. — Томаз сглотнул слюну. — Я три дня нянчил ее как малое дитя, не работал. Вроде бы она пошла на поправку.

— Дай Бог, — отозвался Франсуа.

Томаз пристально следил за тем, как заказчик разворачивал крест.

— Ну как, монсеньёр? — заинтересованно спросил он.

Франсуа осторожно вертел в руках дорогую игрушку. По кромке креста Томаз сделал петельки из зерненой проволоки и вставил в них жемчужины. С обратной сторона крест частично был пустотелым, а крышка реликвария сделана из горного хрусталя, на котором Томаз выгравировал имя Элеанор.

— Кто показал тебе, как нужно писать? — спросил граф. Он знал, что Томаз был неграмотен.

— Отец Марк. Вам нравится, господин?

— Великолепная работа. Как и все, что ты делаешь. — Он отвязал кошель от пояса, отсчитал условленную сумму и, немного подумав, прибавил еще несколько монет.

— Господин! Вы щедры…

— Это для твоих детей, Томаз. Это поможет вам продержаться, пока болеет твоя жена. — Франсуа аккуратно уложил драгоценный крест в сумку и вышел из дома, оставив за своей спиной ошеломленного Томаза, бормочущего слова благодарности.

В часовне вдовая графиня Мари, как ее будут теперь называть, застыла рядом с открытым гробом, который был установлен перед алтарем. Ее черные глаза не отрываясь смотрели на лицо мужа. Новый зеленый халат ее больше не интересовал. На ней были скорбные вдовьи одежды, которые ей предстоит теперь носить до конца своих дней.

Сгорбившись и опираясь на клюку, она стояла, не обращая внимания на то, что вокруг снуют слуги, а соратники покойного графа входят в часовню один за другим, чтобы отдать усопшему последние почести. Щеки Мари де Ронсье были даже не восковой бледности, как раньше, а казались просто прозрачными — кровь совершенно отлила от них. Кожа туго обтянула скулы, а орлиный нос еще более заострился. Вдовая графиня не произнесла ни слова с той минуты, как Арлетта принесла весть о кончине графа Роберта, ее мужа.

Новый граф, сын покойного, еще не вернулся из Ванна и до его возвращения Мари хотела бодрствовать в полном молчании у изголовья покойного.

Ее ночное бдение разделяли графиня Элеанор и леди Арлетта; графиня — на своей скамеечке для молитвы, девочка — на каменной скамье у южной стены.

Через час Арлетта поднялась и вышла, а через несколько минут вернулась с табуретом.

— Бабушка, вам нужно сесть.

Моргнули черные глаза. Графиня все также молчала.

Лишь когда Арлетта коснулась бабушкиной руки, пожилая женщина вздрогнула.

— Арлетта? — Мари де Ронсье говорила так, как если бы она была не рядом с внучкой, а где-то далеко, за сотни миль. Ее взгляд блуждал.