Мэри склонила голову, светло-каштановые волосы, которые ей никак не удавалось уложить в аккуратную прическу, волной рассыпались по плечам.

— Выходит, я — трусиха, госпожа?

— Нет. Ты просто пошла по единственному пути, который оставался для тебя.

— Я не хочу, чтобы вы думали, будто я не благодарна вам, ваша светлость. Я очень рада, что вы взяли меня своей прислужницей. Вы — добрая христианка. Но все же я желала бы знать, как долго меня будут держать здесь?

Элеанор прикусила губу.

— Пожалуйста, не спрашивай меня об этом, Мэри.

— Почему я не могу ни на шаг выйти из замка? Пусть я не столь благородного происхождения, как вы, госпожа, но ведь моя семья всегда была свободной. Господин граф не имеет права удерживать меня здесь против моей воли!

— Тише, Мэри, тише! — Графиня снова наклонилась вперед и приглушенно сказала: — Будь благодарна графу за то, что ты сейчас здесь, а не в подвале. Будь благодарна, что мне была нужна еще одна служанка, и я остановила свой выбор на тебе. Но не отчаивайся. Будь терпелива. Вспомни, что сказал наш Господь: блаженны нищие духом, ибо они унаследуют царствие небесное. Если ты докажешь свою преданность дому и делу де Ронсье, стража у ворот может получить другие приказы. И тогда ты снова обретешь свободу.

Мэри горестно кивнула.

— В ваших словах много здравого смысла, моя госпожа. И кроме того, мне некуда податься. Мой старый хозяин в могиле, а его дети…

— Что? — голубые глаза графини впились в Мэри. — Тебе что-то известно о детях старого Жана Сен-Клера? — спросила она нежным голосом.

Мэри пожала пухлыми плечиками. Графиня ей нравилась, и их объединяла общая страсть к молитве, но Мэри никак не могла выкинуть из головы, что мужем ее госпожи было то жестокое чудовище, которое уничтожило Жана Сен-Клера и разорило его поместье. Она должна и дальше распространять свою легенду, чтобы защитить его крохотного сына и наследника.

— Я показала вашему норманну могилку малютки, — сказала она. — А что касается дочерей Сен-Клера, то я не знаю, где они теперь. — Мэри заметила, что бледные глаза графини опечалились, и вспомнила, как той хотелось самой зачать и родить. — Надеюсь, им удалось спастись, — добавила она. — Они были добрые женщины.

Мэри надоело прогуливаться в садике Элеанор и она решила немного поразмяться и пройтись хотя бы по замковым дворам — внутреннему и внешнему. Если ее не выпускают за пределы замка, она могла хотя бы глянуть на волю с высоты стен. Уж в этом-то они не могут ей помешать. Вероятно, стража позволит ей прогуляться по дозорной тропе поверх крепостной стены. Оттуда видно лес. Должно быть, листья на деревьях уже совсем распустились и отцвели дикие гиацинты. Мэри просто мечтала погулять в тиши и тени деревьев.

Щебет ласточек, пролетавших над замком, был хорошо слышен даже сквозь шум, царивший во дворе. Они гнездились рядом с навесными бойницами на западной стене крепости. Их птенцы, должно быть, уже подросли, если судить по тому, что ласточки-родители не ловили мошек, а вольно летали в голубом небе. Мэри предположила, что соколы Моргана заперты в своих клетках, раз ласточки так беспечны. Молот кузнеца Градлона изредка заглушал крик ласточек.

Мэри, смирившись с тем, что в лес ее все равно не пустят, направилась к внешнему дворику. Если бы не ограничение свободы, она могла бы быть вполне счастлива своей жизнью в Хуэльгастеле.

Конечно, она никогда не простит графа Франсуа де Ронсье, ведь тот был бесчестным и бессовестным негодяем, вполне заслуживающим кары небес. Мэри считала вопиющей несправедливостью, что его бесчисленные грехи пока не наказаны, и если бы она знала средство отправить графа в преисподнюю, то без колебаний прибегла бы к нему. Но ей очень нравилась Элеанор, она все больше и больше восхищалась ею. Мэри гордилась своей беспристрастностью и прекрасно понимала, что было бы в высшей степени несправедливо переносить на ее госпожу грехи мужа. Поработав на Элеанор всего пару недель, Мэри узнала многие сложности жизни графини. Было ясно как Божий день, что графиня Элеанор не любит своего злобного и мужиковатого супруга, и предпочла бы ему кого-нибудь другого. Но Мэри никогда не слышала, чтобы хоть одно слово упрека сорвалось с ее губ, не заметила даже намека на недовольство.

Очевидно, заключила она, новый граф де Ронсье правит Хуэльгастелем железной рукой. Но и у него есть свои слабости. Мэри заметила, насколько близко к сердцу он принимает малейшие пожелания графини. Вот почему Элеанор удается иногда спасти от жестокой расправы какого-нибудь провинившегося бедолагу. Графиня без сомнения считала проявление милосердия богоугодным делом, и Мэри была готова служить ей верно и преданно.

Она немного помешкала у подножья лестницы, ведущей на верхний ярус укреплений, а затем окликнула дозорного, который, прислонившись к зубцу крепостной стены, дремал, изредка окидывая невидящим взглядом окрестности. Его товарищи, несущие стражу у ворот, привычно переругивались, но он не участвовал в их перебранке. Мэри тоже старалась пропускать мимо ушей те ругательства, которыми обильно уснащали свою речь разгоряченные собеседники. Эти люди слишком часто упоминали священные имена всуе — видит небо, они немногим лучше язычников.

— Эй, сторож! — закричала она, приложив руки рупором ко рту.

Это был все тот же пожилой воин с роскошными усами. Увидев Мэри, он скользнул по ее груди таким похотливым взглядом, который больше подошел бы мужчине лет на десять моложе его.

— Моя госпожа? — Он отвесил преувеличенно галантный поклон.

В ответ на его бесстыдные жесты Мэри состроила брезгливую гримасу.

— Мне бы хотелось погулять по стене, — высокомерно сказала она. — Надеюсь, это не запрещено?

Еще один поклон, на который служанка постаралась не обращать внимания. Он прислонил копье к стене и оторвал от каменной подпорки свой толстый зад.

— Конечно, дамочка! Вас подсадить?

Взрыв ужасных богохульств донесся от подвесного моста, где несли службу несколько молодых мужчин.

Мэри поставила башмак на ступеньку.

— Спасибо, я справлюсь сама. — Она отвела в сторону руку, с готовностью протянутую ей.

— Как хочешь, милая, — осклабился дозорный. — Он взял копье и, заняв прежнее положение у зубца, стал вслушиваться в перебранку у ворот.

— Ты что, мужлан, нахлебался мочи Господа нашего?! Немедленно пропусти меня, болван! — сердитый мужской голос донесся до нее с дороги, ведущей к воротам.

Она похолодела до кончиков пальцев, ее ноги отяжелели. Этот голос… Звонкий голос молодого мужчины… Он, конечно, богохульствует, но Мэри никогда в жизни уже не надеялась услышать этот голос. Как же это могло случиться, ведь Мэри знала, что Раймонд Хереви мертв, она сама видела его бездыханное тело. Его голова была разрублена надвое, он лежал в луже крови на тростниковой подстилке в доме своего отца.

Ее смятение заметил усатый стражник.

— Клянусь Богородицей, госпожа, это просто ужас, как ругаются эти остолопы! Они думают, что чертям в аду не хватит масла, чтобы хорошенько поджарить в сере их языки. Масло и сера, не так ли, милочка?

— С вашего места видно подъемный мост? — спросила Мэри.

— Да, а что?

— Можно мне посмотреть? — И, раньше чем сладострастный стражник успел ответить, она уже отодвинула его в сторону локтем.

На деревянном мосту стоял мужчина в плаще с капюшоном, его руки были скрещены на груди, ноги расставлены широко в стороны. Перед ним, загораживая дорогу, торчал неопрятный копейщик, бессмысленно таращась на пергаментный свиток, который держал в руках.

— Меня зовут Гвионн Леклерк. Тебя что, читать не учили? — напирая путешественник.

Дыхание Мэри застыло в горле, и она истово перекрестилась. Имя, конечно, выдуманное, но голос… юношеский голос. Или День Страшного Суда уже состоялся и мертвецы восстали из могил? Мэри по пояс высунулась в бойницу между зубцами, чтобы получше рассмотреть его лицо. Однако его почти полностью скрывали складки капюшона. Если бы он взглянул наверх…