– Хорошо! – Лена вдруг утихомирилась. – Прав. Меняю формулировку: раньше у тебя секретов от меня не было. Так больше устраивает? – Уголки ее губ чуть поднялись.
– Да, так больше. – Вадим почувствовал, что эта ее едва заметная улыбка неожиданно сняла все напряжение, раздражение, растерянность, которые навалились на него от перспективы вновь оказаться участником процесса об изнасиловании.
Вадим пересказал Лене разговор с Марленом. При этом основной упор сделал именно на то, что хотя Николай и признался в изнасиловании и это, похоже, вовсе не самооговор, но отказаться от его защиты он не может. И из-за Марлена, и из-за отношения к нему матери Николая.
К удивлению Вадима, Лена его полностью поддержала. «Это – особый случай, и твой обет не защищать убийц и насильников здесь не действует!» – будто отпуская ему грехи, вынесла свой вердикт Лена.
Через час в кабинет к Вадиму, изучавшему досье, переданное ему Марленом, неожиданно зашла Лена, бросив готовку на кухне, где к приходу гостей работа шла полным ходом. И это при том, что дверь была закрыта! «Вопиющее нарушение семейных традиций», – сказала бы Машка, заметь она это безобразие.
– Извини, я на секунду.
Вадим мрачно посмотрел на Лену, положил раскрытую папку на стол, откинулся в кресле и раздраженно бросил: «Слушаю!»
Беседу супругов, закрывшихся в кабинете, несколько раз пыталась прервать дочь, но каждый раз слышала из-за двери: «Маша, подожди! Мы разговариваем!» Наконец у нее появился убойный аргумент прервать родительскую беседу, и Машка им воспользовалась с открытым злорадством.
– Вы меня, конечно, извините. Я раньше пыталась предупредить. Но мясо сгорело окончательно. Уже дым по всей квартире!
Лена выскочила из кабинета с такой скоростью, что даже обычно очень расторопная Маша полностью увернуться от удара дверью не смогла. Правда, обошлось без слез, но легким синяком на локте…
Лена и Оля уже полчаса сидели в метро на скамеечке станции «Площадь Революции» под скульптурой революционного рабочего с револьвером. Дуло револьвера, отполированное тысячами мальчишеских рук, обожавших потрогать хоть не настоящее, но оружие, поблескивало на фоне темного металла всей скульптуры. Правда, говорившим было не до того.
– Ну объясни ты мне, как такое могло случиться? – мягко, но настойчиво напирала Лена. – Ты сама говоришь, что Коля тебя любит. Говоришь, что он пьяным не был. Что вы давно встречаетесь. Как в такой ситуации он смог тебя изнасиловать?
– Не знаю, – тихо отозвалась Оля. – Смог.
– А почему тогда ты не сопротивлялась? Почему не звала на помощь? – не отставала Лена.
– Потому… Потому что я тоже его люблю! – Ольга разревелась. Неожиданно, бурно и не сдерживая себя. – Люблю! – почти выкрикнула девушка. – Очень люблю, – уже тише, шмыгая носом, добавила Оля.
– Ну а если любишь, помоги. Не ему, а мне, моему мужу – понять, что произошло. Мой муж – очень хороший адвокат, если он будет знать правду, он обязательно что-нибудь придумает! – Лена понимала: слезы красноречиво свидетельствуют о том, что девочка вот-вот сломается и заговорит.
– А со мной что будет? Меня кто защитит?! – со слезами запричитала девушка.
– От кого? От Коли?
– При чем здесь Коля? Чего меня от Коли защищать? Он мне никогда ничего дурного не делал!
Следующие полчаса Оля говорила, не переставая, а Лена лишь изредка перебивала ее уточняющими вопросами. Ну а к концу разговора плакали они уже вместе, успокаивая друг друга по очереди… А москвичи, пробегая мимо этих странных девушек, на пару ревущих на скамеечке в метро, оборачивались и, не останавливаясь, неслись дальше по своим делам.
Вечером, дома, Вадим и Лена обменивались результатами работы за день.
Вадим был злющий, как никогда, поскольку Николай на контакт никак не шел. Мало того, к концу беседы прямо заявил Вадиму, что, если тот будет копать, он официально заявит ему отвод. Вадим спокойно объяснил, что адвокату заявить отвод нельзя. С одной стороны, это было правдой, поскольку отвод заявляется только судьям, прокурору или эксперту, а с другой стороны – обманом. От адвоката можно было отказаться, заявив соответствующее ходатайство суду. Такой отказ для суда носил почти обязательный характер. Единственным аргументом, немного успокоившим Николая, стало то, что его мама Осипову, и только Осипову, доверяет. Даже у Марлена дело забрала! Конечно, это было, мягко говоря, неправдой, но Вадим искренне считал, что сейчас он использует ложь во спасение.
Лена же, наоборот, пребывала в состоянии полета. Она со скоростью пулемета строчила полученной информацией. А удивленный, ошарашенный вид Вадима еще больше ее распалял. Щеки горели. Обычно мало курящая, Лена прикуривала одну сигарету от другой. И говорила, говорила, говорила…
За час до начала процесса Вадим постучал в дверь кабинета судьи.
– Здравствуйте, Николай Серафимович! Моя фамилия Осипов. Вадим Михайлович, – протокольно представился Вадим. – Я у вас в процессе защищаю сегодня Спицына.
– Да, – не очень приветливо, а скорее сугубо официально откликнулся судья. – Я знаю – видел ваш ордер в Деле.
– Я бы хотел с вами поговорить. Так сказать, неофициально.
Брови судьи медленно поползли вверх. В глазах появился оттенок неприязни, голова откинулась назад, а пальцы правой руки начали выстукивать дробь по столу.
– А может быть, будет правильнее все обсуждать в рамках процесса? Как это предусмотрено Уголовно-процессуальным кодексом? – Николай Серафимович даже не пытался скрыть раздражение, вызванное бестактностью еще достаточно молодого, но уже и не совсем юного адвоката.
– А это смотря какую цель вы преследуете. Если докопаться до правды – то лучше сейчас, если постановить обвинительный приговор во что бы то ни стало – то безразлично! – неожиданно для самого себя, а про судью и говорить нечего, огрызнулся Вадим.
– По какому праву вы так со мной разговариваете? – вспылил судья.
– По праву вашего защитника! А может, точнее, врача-сомнолога. Это те, что здоровый сон обеспечивают! – продолжал хамить Вадим, понимая, что при таком начале разговора выход только один – шашки наголо и вперед.
Несколько секунд судья с интересом рассматривал Осипова. Ему понравился злой азартный блеск в глазах Вадима. Кроме того, Николай Серафимович пытался вспомнить, где он раньше слышал эту фамилию. Точно! Кто-то из коллег, причем уважаемых им, рассказывал о встрече с Осиповым в процессе.
– Хорошо. Любопытно, что же такого вы сможете мне поведать, что в рамках процесса полагаете неуместным, – чуть более миролюбиво согласился судья.
– Я просто собираюсь вам полностью раскрыть карты, – приняв сигнал к примирению, начал Вадим. – Я хочу рассказать вам, что и как я попытаюсь в процессе доказать. Это – если вам нужна истина. – Вадим выжидательно смотрел на судью. Помолчали. Вадим продолжил: – Не хочу играть…
– Вспомнил! – вдруг воскликнул судья. – Вы работали в процессе у Косыгиной! И три месяца валяли дурака, делая вид, что не знаете дела. – Николай Серафимович радостно и как-то по-доброму рассмеялся. Даже по коленке ладонью себя хлопнул. – Ох, хитрец, нашу «старую волчицу» обманул.
– Она не старая. – Вадим улыбнулся.
– Я в другом смысле, – смутившись, поправился судья. – Так со мной вы решили не играть?
– Я хочу просить вас о помощи! – в упор глядя в глаза судье и размеренно выговаривая слова, произнес Вадим.
– Что вы имеете в виду? – Лицо Николая Серафимовича стало не просто серьезным, а жестким, отталкивающе жестким.
– Ничего лишнего. – Вадим понимал, чего так испугался судья. – Только то, что прямо предусмотрено Уголовно-процессуальным кодексом.
– Слушаю! – вновь подчеркнуто официально разрешил говорить судья.
– На самом деле у вас не две потерпевших, а одна…
– У меня пока, слава богу, потерпевших нет! – без тени улыбки перебил Николай Серафимович.
– Да, извините. Оговорился. Волнуюсь. – Вадим посмотрел на судью, но лицо того оставалось абсолютно непроницаемым. – Я имею в виду – у вас в деле.
