— Знаем, знаем, — нахально перебила мещанка. — На Прокопьевском и на Крутом тоже бунтовали. На забойных работах прибавку вздумали просить. Дали им всем там «прибавку» по первое число, — усмехнулась она и, зевнув, истово перекрестила рот.

— А я, милая, о другом, — сказала старуха. — Ко мне брат в марте приезжал, так страшную историю об одном старателе рассказывал. Напал этот старатель со своим товарищем на богатую жилу, и стало ему вдруг жалко найденным золотом с товарищем делиться. Он взял его да и убил. А то такой еще случай был…

День клонился к вечеру и за окном мелькали холмы, перелески, станции, полустанки.

Сергей лежал на полке и, глядя в окно, рассеянно слушал рассказ старухи, в котором нельзя было разобрать, где выдумка, где явь. На одной из станций провожали большую толпу новобранцев.

истошно выкрикивал кто-то в толпе под гармошку. Прощаясь с мужьями и сыновьями, плакали, причитая, женщины. Какую-то молодайку в розовом полушалке, съехавшем на спину, плечистый унтер силком оттаскивал от круглолицего, румяного парня.

— Миленький ты мой!. Ой! Миленький ты мой!.. — голосила в отчаянии женщина, судорожно уцепившись обеими руками за пиджак мужа.

Поезд был далеко, а Сергей всё не мог забыть эту картину.

— Не знаете ли, молодой человек, какая станция сейчас будет? — спросила мещанка.

— Не знаю, — ответил Сергей.

Следующая остановка оказалась маленьким безлюдным разъездом, на котором, к удивлению Сергея, поезд остановился.

— Встречного ждем, — пояснил, проходя через вагон, рыжебородый кондуктор.

И действительно, минут через десять Сергей увидел, как мимо окон с грохотом и ревом прошел паровоз. Мелькнули его огромные колеса с красными спицами и потное черное лицо кочегара. Затем потянулись один за другим белые с красным крестом вагоны санитарного поезда. Раненые солдаты с забинтованными головами и руками выглядывали из вагонных окон. На плечах у них были накинуты серые байковые халаты, некоторые стояли у окон запросто в одних нижних полотняных белых рубахах.

— Ой, — батюшки, какие бледные да худые! — пригорюнилась старуха, видимо вспомнив своего сына Петрушу.

— От моего уж месяц, как писем нет, — ни к кому не обращаясь, тревожно сказала вслух молодая женщина с ребенком на руках.

«Сколько еще будет длиться эта проклятая война!» — с гневом подумал Сергей.

Промелькнул последний вагон санитарного поезда.

— Сейчас, наверное, и мы поедем, — сказал Иван.

Раздался свисток — и поезд тронулся.

Сквозь пыльные стекла фонаря замерцал тусклый и печальный свет.

Сергея укачивало однообразное постукивание колес, пришептывание старухи и колыбельная песня, которую тихонько напевала молодая женщина.

«Ехать еще четверо суток! Завтра под вечер, кажется, будет Сызрань… А потом — город Екатеринбург, — медленно и сонно тянулись мысли Сергея. — Начнется Уральский хребет. Там, по рассказам Никонова, стоит каменный столб, где с одной стороны написано: „Европа“, а с другой — „Азия“. Азия! — уже совсем засыпая, думал Сергей. — Я еду в Азию!.. А перед Томском будет Омск. — „Ученик Костриков, на какой реке стоит Омск?!“ — спросил кто-то строго над самым его ухом. — „Город Омск стоит на реке Иртыше“, — стал отвечать Сергей… „На диком бреге Ир-ты-ша си-дел Ермак, объя-тый ду-мой“, — запел, наклонившись над ним, учитель Морозов…»

Сергей спал.

На пятые сутки, рано утром, поезд прибыл на станцию Тайга.

— Ну теперь мы дома. Отсюда до Томска рукой подать, — сказал Сергею Никонов, слезая с полки.

Когда в Томске они вышли с вещами на перрон, там уже царила шумная сутолока, которая обычно сопровождает отходы и приходы дальних поездов в больших городах. Носильщики в белых фартуках тащили багаж, со всех сторон раздавались приветствия, восклицания, смех. Кто-то в толпе раздраженно ругался, кто-то плакал. Мальчишка-подросток в рваном картузе, с большим плетеным коробом, толкаясь и мешая всем, предлагал купить у него кедровые шишки.

У входа в вокзал стоял высокий носатый жандарм, заложив руки за спину. Он сонно и равнодушно рассматривал проходящую публику. Среди приехавших в это ясное августовское утро было много молодежи. Одни возвращались после летних каникул, другие приехали в Томск поступать в университет и в технологический институт.

Никонов только успевал раскланиваться. Он учился на третьем курсе института, и на вокзале у него оказалось немало знакомых студентов.

То и дело слышалось:

— А! Иван, здорово!

Увидев в толпе некрасивого, болезненного студента в очках, Никонов приветливо махнул ему рукой и громко крикнул.

— Павлуша! Дружище, как себя чувствуешь?

Студент в ответ виновато улыбнулся, поправил очки и хотел что-то сказать, но в это время какая-то румяная толстуха с лиловым зонтиком заслонила его. Когда она проплыла мимо, сопровождаемая высоким рыжим семинаристом, который нес на плече огромный узел, студента в толпе уже не было.

— Прекрасный товарищ! Я с ним вместе в одной комнате больше года прожил, — сказал Никонов. — А какой замечательный оратор! Жалко парня: долго не протянет — чахотка у него!

Когда они уже выходили из вокзала, их обогнал кряжистый усатый студент-технолог. Он с трудом тащил большую ручную корзину, из которой торчал край вышитого цветами полотенца. Увидев Никонова, студент закланялся и заулыбался. Никонов сухо ответил на его поклоны.

Сергей узнал, что фамилия этого студента Крестовоздвиженский. За неповоротливость и тупость его в институте прозвали Тюленем. Тюлень жаден и очень любит угощаться за чужой счет.

— Одним словом, — кутья, — отрезал Никонов.

Разговаривая и медленно продвигаясь в толпе, они, наконец, вышли на площадь. Неширокая улица, вымощенная булыжником, вела в город. Называлась она Вокзальной. Таких улиц, параллельных друг другу, было пять, и все под номерами. Отличались они от главной Вокзальной только тем, что были немощеные, с глубокими канавами, заросшими травой и лопухами, с узенькими деревянными мостками.

Сергей шагал рядом с Никоновым, с любопытством глядя по сторонам.

Вот он, Томск, сибирский лесной Томск — город, где он теперь будет жить, работать и учиться.

Недаром Никонов сказал, что «тайга ворвалась» в город.

За высокими бревенчатыми заборами, похожими на крепостные стены, по обочинам мостовой и перед окнами домов — всюду росли вперемежку пихты, сосны и липы. Попадались целые кварталы нетронутого сплошного леса, обнесенного низкой, полуразрушенной изгородью.

Всё было ново и интересно Сергею: громоздкие деревянные дома, с частыми окнами и со ставнями в нижних этажах; старинная кержацкая церковь с разноцветным деревянным куполом; громкий сибирский, окающий говор прохожих и студенты, студенты на каждом шагу, бородатые и безусые, в тужурках и в черных суконных крылатках.

Как всегда бывает с человеком, впервые попавшим в новое место, Сергей не успевал как следует разглядеть одно, как уже перед ним возникало другое.

Сергей не заметил, как дошли до Болота: так называлось низкое, сырое место, где каждую весну вода заливала кривые и грязные улочки. Эта часть города считалась окраиной; здесь жили мастеровые, рабочий люд и неимущие студенты. Тут, на Кондратьевской, обитал и студент Никонов.

Квартирная хозяйка, пожилая, благообразная вдова, встретила их на пороге:

— Здравствуйте, здравствуйте, Иван Александрович! А я думала, что вы послезавтра приедете!.. Как хорошо, что вчера Паша у вас пол вымыла… А это кто же такой молоденький, не брат ли ваш?

— Товарищ, Сергей Костриков… Он со мной будет жить!

Она вышла из комнаты и тотчас же вызвала Ивана в коридор.