Иван Матвеевич поджарил печенку. Такого кушанья — вкусного, ароматного и сытного — давно не было!

Поспав несколько часов, мы стали собираться в дальнейший путь. Первым долгом Крутов сбросил с нарты один мешок с рыбной мукой.

— Пусть лемминги питаются, если им понравится! На место мешка встал ящик с нерпичьим мясом.

Каюр забинтовал Лису лапы, а потом обул собаку в кожаные чулки. Чтобы чулки не спадали, он привязал к каждому по полоске кумача, оторванного от сигнального флажка, а свободные концы полосок связал на спине Лиса. Чтобы полоски не съезжали со спины, каюр скрепил их третьей полосой, а ее привязал к ошейнику.

Лис чувствовал себя смущенным. Широко расставив лапы, он долго стоял на месте, потом пошел, но медленно и осторожно.

Светило солнце. Термометр показывал + 5°.

Мы взяли направление на следующий ледяной мыс и быстро поехали по морскому льду.

Лис шаркал чулками по льду и бежал, выбрасывая лапы далеко в стороны. Тузя, бежавший в одной паре с Лисом, посматривая на него, сторонился. Бельчик полаивал, оборачивал голову назад и вопросительно смотрел на каюра. Так мы проехали около двух часов и достигли мыса.

Выступ ледникового языка широкой лопастью полого вдавался в море и так незаметно сливался с морским льдом, что, если бы не приливно-отливная трещина, нельзя было бы сказать, где кончается ледник.

Некоторое время мы продолжали путь по морскому льду. Снег, покрывавший лед, с каждым шагом становился глубже. Повидимому, этому способствовали торосы, — они защищали снег от сдувания.

Дни стояли теплые, снег рыхлел. Он едва держал собак, а полозья нарты вреза́лись иногда на высоту копыльев.

Мы свернули на ледник, — здесь ветры гуляли свободнее, снежный покров становился всё тоньше и тоньше. Вскоре пришлось остановиться на отдых.

Быстрый бег по морскому льду, потом тяжелое и медленное волочение нарты по глубокому снегу измучили собак.

Кожаные чулки Лиса наполовину сползли с лап, протерлись и порвались. Ранки на подушечках его лап опять кровоточили.

Старуха, едва ее выпрягли, повалилась на бок и не подняла головы даже через три часа, когда Крутов раскрыл ящик с мясом.

Мы давно перестали отличать день от ночи. Да нам совсем и не важно было, что иногда приходилось спать днем, а работать ночью. Теперь же я решил работать и продвигаться только ночью, потому что, когда солнце спускалось к северу, снег подмораживало и он покрывался настом, способным выдержать и лыжника и нарту.

В маршрут я выезжал на шести собаках. Лиса и Старуху Крутов оставил у палатки.

Залив пересекли быстро. Я сошел с нарты у первого обнажения. Покончив с наблюдениями, по компасу я взял направление на следующую скалу. Счетчик одометра показал расстояние. Еще один участок берега лег на карту.

Вдруг на белом льду залива показались два темных пятнышка: они быстро приближались. Мы не трогались с места и ждали. Не прошло и пяти минут, как стало совершенно ясно, что это Лис и Старуха.

— Милые работяги! — растроганно сказал Крутов. — И полдня не пролежать без работы!

Однако собак он не запряг; они налегке бежали за нартой.

На одной из остановок я поднялся на высокую морскую террасу. Она местами уже вытаяла, и мне хотелось собрать коллекцию морских раковин. Нагнувшись, я шел и извлекал из песка крупные толстостенные раковины, — всё, что осталось от жизни того древнечетвертичного моря, в котором они жили.

Внезапно я остановился. Нет, здесь присутствовала и настоящая жизнь! Маленький серо-коричневый комочек — лемминг — перебежал от одного пятна лишайника к другому. Лемминг присел, обхватил передними лапками кустик лишайника и стал быстро грызть. Он был так занят своим делом, что не замечал меня. Я подошел, взял его рукой, одетой в меховую рукавицу, и опустил зверька в другую варежку. Лемминг притих, спрятавшись в самой глубине.

Что с ним делать? Я бы с удовольствием взял его (лемминги быстро становятся ручными), но мне было не до него, да и собаки не дали бы ему долго прожить.

Я осторожно вытряхнул лемминга на песок. Он отбежал несколько шагов и остановился, беспокойно озираясь. Я бросил рядом с ним рукавицу. Спасаясь от опасности, он юркнул в теплую и уже знакомую рукавицу. Я стоял над ним и смеялся, а лемминг и не думал вылезать. Снова я вытряхнул его в заросли лишайника и пошел дальше.

Возвращаясь, чтобы спрямить путь, мы снова поехали по заснеженному льду бухты. Было только шесть часов утра, но уже заметно потеплело. Снежная корочка не держала нарту. То один, то другой полоз проваливался и тормозил движение. Я сошел с нарты и пошел сзади вместе с Лисом и Старухой. Скоро с нарты спрыгнул и Крутов. Проваливаясь в снег по колено, мы медленно приближались к ледяному берегу, на котором стояла наша палатка. На середине бухты стали проваливаться и собаки.

Я шел и думал, что рано или поздно, а нам придется сворачивать на ледник. Так не лучше ли это сделать здесь, где удобно на него подняться?

Своими мыслями я поделился с Крутовым.

— Больше нам ничего не остается делать, — согласился каюр.

По леднику собаки бежали быстро, и вскоре берег скрылся из глаз.

В глубине острова лежала большая овальная котловина. Она имела не меньше пятнадцати километров в длину и со всех сторон была окружена крутыми склонами ледника.

Край ледникового щита, по которому мы двигались, был окаймлен холмами морен. К противоположному склону ледника прижималось длинное узкое озеро. Над озерным льдом возвышались небольшие айсберги. К озеру стремились несколько ручьев, они пенились в глубоких ущельях.

До нас, двигавшихся на высоте четырехсот метров над дном котловины, едва доносился очень слабый, но живой и волнующий шум талых вод. На леднике же было тихо. Только время от времени начинала шелестеть поземка. Порывы ветра зарождались где-то в глубине ледникового щита; они заставляли струиться и перемещаться мелкий пылевидный снег.

Проехав по леднику над всей котловиной, мы остановились. Крутов установил палатку и принялся варить обед, а я стал спускаться и сразу почувствовал: в котловине гораздо теплее, чем на леднике.

Внизу, в нагромождении морен, я увидел тонкослоистые суглинки и пески с морскими раковинами. Повидимому, в далеком прошлом, в одну из межледниковых эпох, остров был дном моря. После того как отложились глины и суглинки, остров начал подниматься, — море схлынуло. В ледниковый период, когда климат стал суровее, на острове возник ледник. Раковины меня интересовали по той простой причине, что по ним ученые определяют точный геологический возраст породы, среди которой они найдены.

На отвесных скалах сидели чайки. Много птиц летало вокруг. Всюду шумела вода. На небольших площадках между ручьями, шурша и оседая, таял снег, образуя озерца голубой воды.

Светило и пригревало солнце, а над ледниковым щитом собиралась мгла. Там, повидимому, уже мела поземка.

Закончив работу, я отправился к палатке, и, чем выше поднимался, тем яростнее и сильнее становился ветер. Поземка обволакивала ноги, иногда поднималась до уровня груди. В глазах рябило, немного кружилась голова.

Вскоре всё закрыла воющая и быстро несущаяся белесая мгла.

Я шел, доверяясь компасу. На одной из остановок, вглядываясь в дрожащую стрелку, я услыхал выстрел. Это Крутов беспокоился обо мне. Я пошел увереннее. Еще час борьбы с ветром и снегом — и сквозь метель показалась палатка.

У ее подветренной стенки сгрудились собаки. Здесь же копошился и Крутов, — рыл для собак яму.

Слои зернистого, рассыпающегося фирна чередовались с тонкими, но очень твердыми прослойками голубого льда. Он с трудом поддавался ударам маленькой саперной лопатки. Я взял топор и начал рубить.

Неизвестно, сколько времени продлится пурга. Может быть, несколько часов, а может, и два-три дня. Надо устроить нашим верным спутникам хорошее укрытие.