Бортмеханик вошел последним, втянул за собою трап и плотно задраил дверь. Мы перешли в носовую часть самолета и устроились на ящиках, мешках и санях.

Машина сдвинулась с места и, мягко подрагивая, побежала по снегу.

Мы заметили, что находимся в воздухе, только тогда, когда внизу мелькнули четыре маленьких фигурки провожающих и крыши нашей зимовки.

Самолет взял курс на север.

Собаки присмирели. Все как одна, они тесно прижались к холодному полу. Бельчик засунул голову под нарту и не шевелился. Буян лежал на коленях у Гришина и дрожал.

Самолет шел над проливом. Участки ровного заснеженного льда прерывались вытянутыми полосами торосов. Ребра вздыбленных льдин слабо мерцали то голубоватым, то зеленым холодным светом.

«Как же мы будем пересекать этот пролив по окончании работ?» — невольно подумал каждый из нас.

Проглянуло солнце, и в глазах зарябило от резких теней, отбрасываемых хаотическим нагромождением льдов. Вскоре внизу показались очертания острова, как шапкой покрытого куполом ледника.

Мы прошли над темным скалистым мысом, потом тень самолета скользнула по льду заливчика, за ним снова началась тундра.

Летчик посадил машину на лед в сотне метров от базы.

…Здесь оставались Анна Сергеевна с Ушаковым и Гришиным. У ног радиста крутился и радостно скулил маленький Буян.

Выгрузили палатку и спальные мешки, рацию, легкие сани и три пары лыж. Отряд оставался без транспорта, и до моего возвращения с северного побережья люди должны были надеяться только на свои ноги.

Быстро и сдержанно попрощались.

— Через месяц, не позже, ожидаем вас здесь, — кричали нам вслед и махали флажками, которые были припасены для гуриев, чтобы сделать их более приметными.

Самолет снова взмыл в воздух и круто повернул направо, на север. В иллюминаторы по левому борту были видны нескончаемые просторы скованного льдами моря, а в правые — волнистая поверхность ледникового щита…

…Крутов сидел на нарте и о чем-то сосредоточенно думал. Он поднял голову, осмотрел ребристый пол, на котором было свалено наше имущество, видимо, чего-то не нашел и с беспокойством посмотрел на меня.

— Петрович, — сказал он мне на ухо, — а ведь мы самое главное забыли…

Мне стало не по себе.

— Что?

— Одометр! — прошептал каюр в самое ухо.

У меня отлегло от сердца. Я с трудом удержал улыбку, не хотел обижать Крутова. Тетрадь, в которую он уже занес несколько отсчетов, хранилась у него за пазухой, под меховой рубашкой. Чистые страницы ждали точных цифр. Какой же он путешественник, если к концу работ не сможет сказать, сколько сотен километров пробежали его собаки!

— Ничего, Матвеевич, — успокоил я его, — расстояние будем определять по времени.

— Только и остается, — грустно согласился Крутов.

Он первым выскочил из самолета. Одну за другой я подавал ему собак, каюр принимал их и опускал на снег. Прямо на лед мы выгрузили всё свое имущество и распрощались с летчиками.

Самолет скоро скрылся за грядой холмов, а мы всё стояли и, уже не видя его, вслушивались в затихающий шум моторов.

Мы должны были изучить геологическое строение островов; исследование глубинной части северного острова, покрытой ледниковым щитом, также входило в нашу задачу. Никто еще не проникал в глубь островов, поэтому каждый шаг сулил много непредвиденного. Конечно, будет не легко.

Веселая возня собак вывела нас из задумчивости. Собаки прыгали вокруг ящиков и свертков, катались по снегу, отряхивались, бегали по гладкому снежному полю, радостно визжали, лаяли.

— Мы не одни, Петрович. — Крутов вздохнул и показал на собак. — С ними будет весело. С ними из любой беды выберемся!

На вытаявшем пятнышке галечника поставили маленькую палатку, пол застлали двумя листами фанеры, на фанеру бросили легкую оленью шкуру, а на нее — свои спальные мешки. Потом внесли в палатку ящик с посудой и расходными продуктами. Крутов дал собакам по куску мяса, а сам принялся разжигать примус. Я взял чайник и набил его снегом.

Через четверть часа мы уже пили чай. В палатке было так тепло, что мы сидели в одних свитерах.

Третий час ночи был на исходе. Собаки давно покончили с едой и укладывались спать. Короткошерстный Лис, а вместе с ним Старуха и Сокол улеглись на чуть теплый галечник. Нордик и Найда привалились к стенке палатки. Серый и Тузя растянулись прямо на снегу. Бельчик расположился на нарте.

Нам тоже надо было отдохнуть. Особенно устали глаза, — вокруг было слишком много света. Забрались в мешки, но уснуть не удавалось.

Я вылез из мешка, оделся, взял сумку, анероид-высотомер и бинокль и вышел из палатки. Крутова я попросил сложить из камней гурий.

В какую сторону направить первый маршрут?

У меня в руках была карта, на которую нанесена только береговая линия. Внутренние части острова представляли собою белое пятно. Даже заливчик, на который сел самолет, на карте показан не совсем верно.

Прежде всего надо было определить свое местонахождение.

Я встал на лыжи, вынул компас, взял направление на черное пятнышко, которое отчетливо виднелось на краю широкого ледникового щита, и пошел. Бельчик проводил меня коротким недоуменным лаем.

Я шел, изредка останавливался, отбивал молотком образцы от камней, торчавших из-под снега, записывал и снова шел.

Тундра была ровная, только редкие и широкие ложбины тянулись от края ледника к морскому берегу. Скоро маленькая палатка скрылась из глаз. С каждым шагом я приближался к леднику.

Вот и его подножие. Подъем начался незаметно, — только ноги почувствовали, — идти стало труднее. Через несколько минут подниматься прямо было уже нельзя, — лыжи скользили вниз. Пришлось идти наискось. Было жарко. Я скинул куртку и устроил ее за спиной. Запотевали защитные очки, приходилось останавливаться и протирать их.

Чтобы не отклониться от взятого направления, мне пришлось идти зигзагами. Темное пятнышко, которое привлекло мое внимание, оказалось высоким конусом, сложенным щебнем с примесью галечника и песка. От него вверх по ледниковому склону тянулась глубокая, забитая снегом промоина. Повидимому, талые воды проникали глубоко вниз, достигали основания ледника, а потом, вырываясь на поверхность, выносили щебень и гальку с песком и нагромождали конус, высота которого была не меньше десятка метров. Я взглянул на анероид. Давление понизилось на 12 миллиметров, — значит, я поднялся на высоту около 120–130 метров.

Даже в бинокль я не сразу нашел палатку. Стояла она на темном пятне галечника, а таких пятен на тундре было уже много, и наше жилье было совсем незаметно.

У палатки возник гурий. Дальше смутно вырисовывался морской берег. Неподалеку от берега, отчетливые среди белых льдов, виднелись два маленьких островка.

Я развернул карту и сразу увидал, что эти островки нанесены. Гурий и островки находились на одной линии с ледниковым конусом, у которого я стоял. Теперь было уже не трудно нанести на карту и конус и гурий, — для этого требовалось только знать расстояние от палатки до моря. Я записал свои наблюдения, засек время и пошел обратно, досадуя на то, что определение пройденного расстояния, сделанное по времени, бывает неточным.

В палатке ждал вкусный обед. Мы пообедали, забрались в спальные мешки и уже через минуту спали.

Когда проснулись, солнце било в северо-западный угол палатки, — значит, был вечер.

Быстро напились чаю и стали укладываться.

Бельчик, услыхавший звяканье кастрюлек и ложек, залаял, призывая собак к нарте.

Мы взяли с собою палатку, спальные мешки, примуса и недельный запас керосина и продуктов, которых должно было хватить для поездок по самому дальнему участку острова.

Островки, которые я видел с края ледника, теперь были скрыты от меня полосой увалов. Но я уже знал азимут на них, — встал на лыжи и пошел вперед.

Идти было легко. Я то спускался в широкие, забитые снегом ложбины, то поднимался на плосковерхие увалы, покрытые пятнами вытаявшего галечника или россыпями угловатых обломков. Эти пятна приходилось обходить, — они мешали выдерживать направление.