Эрмина не могла говорить, потому что давилась от смеха, и покачала головой.

   — «...самые прекрасные памятники этого стиля в Румынском королевстве. Я лишь хочу попросить вас, дорогой мой друг, любезно позаботиться, чтобы присвоению этой награды было уделено особое внимание. Этот человек является одним из моих добрых друзей». — Ги с торжествующим видом повернулся. — Ну, вот и всё!

Эрмина, смаргивая навернувшиеся от смеха слёзы, дописала последние слова.

   — Должна сказать, — заметила она, — ситуация несколько пикантная.

Лицо её внезапно осунулось, она уронила листы бумаги и стала сползать с дивана. Ги едва успел её подхватить.

   — Эрмина!

Ги приподнял женщину. Она сильно побледнела. Он уложил её на диван, поднёс ко рту стакан с водой, но вода пролилась на подбородок. Лежала Эрмина неподвижно, без сознания, пульс бился слабо. Ги потёр ей виски и дал понюхать ароматической соли. Безрезультатно.

   — Франсуа!

Ги взглянул на часы; без четверти час. Франсуа спал снаружи, в надстройке вытащенной на берег лодки. Ги выбежал и забарабанил в дверь.

   — Франсуа, на помощь, быстрее!

Послышались тяжёлые шаги, появилась голова Франсуа в ночном колпаке.

   — Быстрее! Мадам дю Нуи плохо.

Но и Франсуа не сумел привести её в чувство. Пробило час.

   — Господи, Франсуа, мы должны помочь ей.

Охваченный тревогой Ги склонился над Эрминой.

Франсуа пощупал у неё пульс и взглянул на хозяина. Хороший слуга понимал, какую неловкость она будет испытывать, если хотя бы врач обнаружит её здесь в подобных обстоятельствах.

   — Франсуа, сходи за мадам Клем, — сказал Ги.

   — Сейчас, месье.

Слуга торопливо вышел. Ги опустился на колени у дивана; дыхание Эрмины было слабым, но ровным. Бедная Клем, это причинит ей боль. Она знала об Эрмине; но ставить её в положение, которое может показаться ей оскорбительным, Ги не хотел. Это было всё равно что сказать ей: «Прошу тебя помочь этой женщине, как видишь, моей любовнице, более любимой, чем ты».

Теперь Ги горько сожалел, что послал за ней. Было ещё не поздно — он мог бы не допустить её прихода, придумать какую-то отговорку для Франсуа. Нет, нет, на это придётся пойти.

Когда у двери послышались их шаги, Эрмина не шевельнулась. Клем вошла уверенно.

   — Привет, Ги. — Потом увидела на диване Эрмину. — Ой, бедняжка!

   — Клем, спасибо, что пришла.

Клементина опустилась на колени и стала оказывать Эрмине помощь. Она принесла сумочку с лекарствами и, очевидно, чудодейственное средство — металлическое кольцо, которым стала водить по коже Эрмины над самым сердцем. Держалась она спокойно, уверенно.

   — Что-нибудь серьёзное? — спросил Ги.

   — Сердечный приступ. Она приходит в себя, видишь?

Эрмина, всё ещё бледная, шевельнулась. С трудом приподняла веки, увидела Клем, Ги, стоящего у неё за спиной, и зашевелила губами, пытаясь что-то сказать.

   — Ничего не говорите, — сказала Клем. — Лежите спокойно. Скоро вам станет лучше. — И повернулась к Ги. — Укрой её. Ей нельзя мёрзнуть.

Двадцать минут спустя они стояли у ворот в бледном звёздном свете, Франсуа пошёл за лошадью и рессорной коляской.

   — Спасибо, Клем. — Ги взял её за руки. — Я не попросил бы тебя прийти, если бы не полагался на твою душевность.

   — Я рада, что смогла помочь ей — и тебе.

Ги хотел извиниться, умерить её острую боль, но она приложила палец к его губам.

   — Я понимаю, Ги, — сказала она с милой улыбкой. — Всё хорошо. Не провожай меня. Останься с ней.

Подъехал Франсуа; Клем поцеловала Ги в щёку, села в коляску, и они почти сразу же скрылись в темноте.

Ги с головой ушёл в работу. История Пьера и Жана соответствовала его новому настроению, и он писал быстро, обдумывал дальнейшие эпизоды, прогуливаясь по тенистой аллее из молодых ясеней, прислушиваясь к шелесту западного ветра в листве. В такие минуты, с готовым разорваться сердцем, он чувствовал себя слитым со всеми живыми существами на свете и любил весь мир.

Сцены «Пьера и Жана» писались без усилий, их окрашивала мучительная нежность, которую он ощущал вокруг, радость бытия и любовь ко всем живым существам, каких он видел в цветущей нормандской глуши. Редко он чувствовал себя в такой гармонии со всем миром. И он понял то пронзительное, горькое соответствие между жестокостью и жалостью, которое, как учил Флобер, очень близко к сущности жизни и искусства. Франсуа каждое утро ставил ему на стол букет свежих цветов.

Однажды, когда сгущались штормовые тучи, Ги услышал, как подъехал экипаж. Он вышел из тихого дома.

   — Мари!

Она стояла у входа, очень красивая в полосатом летнем платье, с шарфиком в руке, внезапно озарив собой всё, изгладив все прочие воспоминания и желания.

   — Я думал, вы далеко отсюда, вместе с Казнами.

Он коснулся губами её руки.

   — Я что — не вовремя?

Это было в её духе; Ги не смог ответить. Мари вошла с ним в дом. Она была холодной и восхитительной.

   — Я не представляла, что это так далеко. О, как здесь красиво!

Мари стояла, любуясь гостиной.

   — Я сейчас расплачусь с кучером.

   — Нет, нет, Ги. Я приехала только поздороваться и велела ему подождать.

Она приплыла в Гавр на яхте в компании друзей-англичан; ей «стало скучно», и, поддавшись порыву, она наняла экипаж и поехала заглянуть к нему.

Франсуа подал чай. Мари рассказывала, иногда с сарказмом, о тех, с кем плавала по морю, и чувствовала его безмолвное обожание. Ги подумал о том, что между ними иногда возникает эта холодность. Он весело слушал её циничные откровения — и в то же время настороженно ждал, не прозвучит ли в её словах насмешка над ним. Иногда она успокаивала его случайным взглядом, переменой настроения, в которой сквозили понимание и нежность. Она была сложной натурой.

Когда стало темнеть, Мари поднялась. Ги взял её за руку.

   — Вам нельзя ехать. Поднимется шторм...

   — Нет, нет. Непременно поеду.

В окно лился тусклый, розовато-лиловый свет. В комнате было совсем тихо. Ги сказал:

   — Мари, я люблю вас.

   — Не хочу, чтобы вы это говорили.

   — Знаете, что вы единственная женщина, которой я это сказал от всего сердца?

   — Нет.

   — Дело не в том, что я желаю только вас; но думаю, любить — значит немного бояться, и я боюсь вас потерять.

Она покачала головой, всё ещё стоя почти вплотную к нему. Ги сказал:

   — Я отдам вам всю свою жизнь и всё, чего смогу в ней добиться.

   — Ги, не надо. Это невозможно. — Однако внезапно сдалась. — Ги, я люблю тебя.

Он поцеловал её, она обняла Ги за шею в одном из тех неожиданных порывов, которые раньше поражали его, потом разжала руки.

   — Нет. Нет.

   — Почему?

   — Я знаю, что это принесёт страдания и душевную боль.

   — Нет. Если ты поймёшь, что это ошибка, расплачиваться страданиями придётся мне.

   — Но я тоже боюсь, как ты не понимаешь?

   — Боишься любви?

   — Да.

   — Мари, я понимаю только, что искал тебя всю жизнь.

Но она снова вырвалась. Постояла, обхватив лицо ладонями, словно борясь с собой, пытаясь собраться с силами, чтобы противостоять тому, чего желала. Потом взглянула на него.

   — Любимый! Дашь мне немного времени? Пожалуйста. Не встречайся со мной — я хочу быть честной и достойной твоей нежности.

   — Хорошо, Мари.

Он взял её за руки, и она бросилась к нему в объятия. Потом Ги выпустил её.

   — Когда вернусь, я сообщу тебе.

В конце недели Ги стоял на палубе парохода «Абдэль-Кадер», выходившего из марсельской гавани. Франсуа укладывал внизу багаж. В Алжире они сняли двухкомнатный номер на улице Лендрю-Лоррен и провели довольно беспокойный месяц. Ги,ездил на экскурсии, к которым заставил себя проявить интерес, обедал с колонистами и армейскими офицерами. Потом они поехали в Тунис.