— Да, — шепнул Пьер, тоже не пошевелив губами.

— А во дни короля Карла, восьмого носителя этого имени… — говорил Дюпра.

Блез смотрел в пол.

— Достань денег… как-нибудь. Подберись к тюремщику. Надежда ещё есть. Я не сдаюсь. Помни, это ради маркиза… и других. Понял?

— Да.

— Следовательно, в любом случае, — заключил Дюпра, — он должен подвергнуться каре за измену.

— Быть по сему, — произнес Франциск, глядя из-под полуопущенных век на Анну.

— Одну минутку, ваше величество, — продолжал Дюпра. — До сих пор мы не учитывали обвинений господина де Норвиля. Однако ими нельзя пренебречь. Они чрезвычайно весомы, ибо касаются не только этого человека, но и самого маркиза и, возможно, также других людей. Они должны быть подкреплены признанием…

Дюпра возвысил голос:

— Мы надеемся, что таковое признание может быть добровольным и полным. Я предлагаю дать подсудимому неделю, дабы он решил, скажет ли правду без лишних страданий. Если к концу этого срока он все ещё будет упорствовать, то следует добиться от него правды такими способами, которые найдут наиболее удобными пыточных дел мастера вашего величества. Затем, когда полное признание будет подписано, смертный приговор приведут в исполнение на площади Гренет. Последует ли на сие одобрение вашего величества?

— Ты понял? — повторил Блез. Он надеялся, что Пьер поймет: есть пределы выдержки для существа из плоти и крови, у кого угодно можно вырвать признание, когда боль и изнурение сломят волю.

— Да. Клянусь Богом, сделаю все, что смогу.

Франциск потянулся:

— Блестящая мысль, господин канцлер. Позаботьтесь, чтобы она была исполнена.

И бросил Блезу:

— Еще неделю ваши руки-ноги будут в целости, сударь… Примите мой совет: сохраните их невредимыми. Будете иметь более пристойный вид на площади Гренет.

Больше он не мог удержаться и снова взглянул на Анну:

— Что случилось, миледи? Вы побледнели… О, тысяча извинений! О некоторых вещах не следует говорить в присутствии дам… Но, по-моему, сегодня вы узнали о своем оруженосце много нового, не так ли?

Анна ответила слабым голосом:

— Действительно, ваше величество…

— Ну, тогда мы на этот раз больше вас не задерживаем. Льщу себя надеждой на удовольствие от следующей встречи в скором времени. А пока, господин де Норвиль, препроводите нашу очаровательную пленницу в аббатство Сен-Пьер. Даю вам позволение сообщить ей, почему вы поступили к нам на службу. Можете даже побуждать её последовать вашему примеру. Не могу представить себе более талантливого ходатая!

— Если не считать вас, ваше величество.

Король самодовольно улыбнулся:

— Вы так думаете? Ну, в таком случае я могу тоже попробовать… попозже.

Аббатство Сен-Пьер было одним из старейших женских монастырей во Франции. К этому времени его история насчитывала определенно не менее семисот лет, а более вероятно — около тысячи. Оно занимало целый квартал в той части Лиона, которая расположена между Роной и Соной, и содержало в своих стенах церкви, аббатские постройки, дома, сады и огороды, — обширное пространство площадью во много акров.

Но это было лишь центральное ядро владений монастыря. Снаружи, окаймляя стены, тянулись дома, лавки и таверны, находящиеся во владении аббатства и приумножающие его доходы. Ему принадлежали фермы в Ла-Гильотьере и право взимания пошлин за перевоз на двух реках. Монастырь распоряжался четырнадцатью приориями в окрестностях города и многочисленными приходами и бенефициями. Его вассалами были знатные господа, оказывавшие ему должное почтение.

Подчиняясь непосредственно папе, Сен-Пьер в течение столетий сохранял высокомерную независимость от властей меньшего ранга. Список его постоянных монахинь состоял из тридцати трех дам не просто аристократических, но самых аристократических фамилий, аббатиса же была персоной настолько значительной, что о её избрании равно пеклись папа, король и городские власти Лиона.

Однако величие приводит к излишествам, противоречащим строгим правилам святого Бенедикта, и в последнее время как папа, так и король приняли меры, несколько подрезавшие аббатству крылышки. В монастыре, в трапезной и в опочивальнях были введены более строгие порядки. Монахини в своих величественных рясах уже не появлялись в обществе, не принимали в личных апартаментах по своему желанию друзей, не были больше окружены состоящими при их особах слугами. Теперь сан считался чуть менее высоким, чем прежде, а послушниц, которые им прислуживали, отбирали более тщательно.

Однако тысячелетние традиции за десятилетие не искоренишь. Аббатиса, Антуанетта д'Арманьяк, никому не уступала в знатности. Святые сестры из монастыря Сен-Пьер все ещё составляли избранное общество, а само аббатство оставалось немалой силой.

То, что Анна Руссель номинально заключена в такой монастырь, было одновременно и данью её знатности, и знаком королевского расположения. Ей прислуживали сестры-послушницы, она занимала дом с собственным садом, ранее служивший резиденцией одной из дам, постоянно гостивших в обители и покинувшей аббатство, когда было восстановлено «правило дортуара». По приказу аббатисы Анне оказывались все знаки вежливости и внимания. Нельзя было пожелать более приятного места заключения — или более тактичного.

Верхом на муле, в сопровождении двух сестер-послушниц, тоже верховых, и господина де Норвиля с его слугами, Анна спустилась по крутым склонам Сен-Жюста, проехала Сонский мост и квартал Сен-Низье за ним, потом пересекла площадь Шанвр, достигнув наконец главного входа в аббатство на улице Сен-Пьер. Королевского приказа оказалось достаточно, чтобы де Норвилю позволено было войти, хотя слуги его остались за воротами.

Миновав ворота, они оказались перед двумя церквями — Сен-Пьер и Сен-Сатюрнен, которые посещали и прихожане-миряне, и обитатели аббатства. Между храмами и позади них раскинулось кладбище — молчаливое скопище древних гробниц, заброшенных и замшелых, между которыми легкий ветерок гонял уже опадающие листья. К этому кладбищу де Норвиль и повел Анну. Понизив голос, он объяснил:

— Если вы не против, мадемуазель, лучше поговорим не в помещении. Там могут подслушивать…

А когда послушницы собрались было последовать за ними, он отпустил их именем короля с таким властным видом, что они сразу же исчезли.

Оставался, может быть, один час дневного света до вечерни; однако небо было затянуто низкими облаками, а стены двух церквей ещё сильнее затеняли кладбище. Пробираясь между могилами, Анна почувствовала холод и плотнее запахнула длинный плащ. На оставшейся позади части кладбища было немного светлее, но вообще весь неправильной формы двор просматривался из многочисленных окон аббатства.

— Пока нас видно, — заметил де Норвиль, — не возникнет никаких претензий в отношении пристойности. Главное — чтобы нас не слышали… Странное место для свидания наедине, миледи. — Он улыбнулся, взглянув на одну из гробниц. — Но мы-то с вами выше суеверий.

По пути из Сен-Жюста он, пользуясь случаем, изо всех сил старался очаровать миледи, но, убедившись, что она мало реагирует на его попытки, в конце концов прекратил их. Теперь он возобновил свои усилия с новым жаром.

Норвиль был в черном костюме, богато расшитом серебром, с широкими, разрезанными по моде рукавами, на голове — шляпа с белым пером, на указательном пальце сверкал надетый поверх перчатки перстень с камнем. На мрачном фоне кладбищенского двора его модная элегантность выделялась особенно резко.

Она кивнула; глаза её были спокойны.

— Итак, я ожидаю, сударь, услышать соображения, которые привели вас к столь поразительному вольту… Почему?

Он был слишком проницательным человеком, чтобы отделаться шуточками.

— Расскажите мне сначала, — сказал он, — что вам уже известно. Может быть, ваш брат кое о чем намекнул вам…

— Да, но он сказал только, что вы начали осуществлять какой-то большой план и что вы ознакомите меня с ним, когда мы встретимся. Но такого я не ожидала.