— Нет.

— Она живет в Сен-Мексане?

— Нет.

Потребовалось ещё полчаса, чтобы разобраться с этой темой. К тому времени они превратили луну в свою шкатулку с драгоценностями. Сокровища, лежащие в этом ларце, надежно охранялись слепотой всего мира, предпочитавшего верить в дровосека, срубившего дерево в Рождество. Только Пьер и Рене знали, что на самом деле там лежит его перо и прядь её волос, памятные подарки этого вечера.

Будет ли он помнить?

А она?

Убедить себя и друг друга в этом — вот чем они были всецело поглощены.

А пока они беседовали, кто-то украл луну. Они подняли глаза как раз вовремя, чтобы увидеть, как она исчезает в клубящихся тучах. Вдруг пропали и пруд, и призрачные деревья. Лес зашевелился и зашумел под налетевшим ветром.

— Ну вот, говорила же я вам! — воскликнула Рене. — Надо спешить. Быстрее! Нельзя, чтобы нас застигла здесь Дикая Охота.

— Дикая Охота?.. — повторил он, нащупывая весла.

— Да, или Веселая Охота. Так называют эти бури. Быстрее!

Но в темноте, сгущавшейся с каждой минутой, было не так просто плыть быстро. Какой-то панический страх надвигался на них вместе с бурей, летевшей с юго-запада. Кукареку скулил и прижимался к Рене. Брызнули первые капли дождя. Бормотание леса перешло в рев. Пьер, запутавшись, обнаружил, что застрял в зарослях лилий, и только вспышка молнии помогла ему определить направление.

Дождь хлестал уже всерьез, когда они добрались до противоположного берега, чтобы поставить лодку на место. Выбираясь из лодки, он разглядел при новой вспышке молнии напряженное лицо Рене.

— Мы не успеем добраться домой, — сказала она. — Нас застанет в поле. Я знаю здесь дерево с дуплом. Это недалеко. Поспешим…

В этот миг она споткнулась о Кукареку, который визжал и которого надо было успокоить.

— Мое сокровище!

Она подняла собачонку, схватила за руку Пьера и повела его, петляя между деревьями. Молния вспорола черноту.

— Здесь, — произнесла она.

Это было огромное дерево, не дуплистое, правда, а просто кривое, но под сильно изогнутым стволом и густым навесом ветвей можно было кое-как укрыться от дождя. Он окутал её плечи своим коротким плащом. Она бормотала «Аве Мария»и «Отче наш».

— Не бойся, — ободрял он её. — Буря нам не повредит. Ты выиграла пари…

— Я обычных бурь и не боюсь. А это — другая…

— Как это другая?

— Слушай…

Центр бури приближался. Она с грохотом мчалась через лес, словно тысяча конных охотников, улюлюкающих на собак; ветер выл, как огромная стая волков. Плети молний хлестали на флангах дождевой тучи. Пьеру показалось, что он ясно слышит копыта несущихся галопом коней и мягкий стук собачьих лап. Ближе, ближе…

— Господи, — пробормотал он, — это охота из самой преисподней…

Они инстинктивно схватились за дерево, словно их вот-вот должна была захлестнуть гиганская волна.

— Это Веселая Охота. — Голос Рене едва долетал до него, хотя она была совсем рядом. — Это призраки старых сеньоров злешних мест скачут по своим владениям. Они охотятся за душами людей…

Она крепче прижалась к дереву:

— «Радуйся, Мария, благодати полная…»

Он обхватил её рукой за талию, прикрыв, сколько мог, своим телом от ослепительных молний и яростно хлеставшего дождя. Но в его объятия попал и Кукареку, который, уютно устроившись на руках у Рене, счел все происходящее веселой забавой и радостно тявкнул прямо Пьеру в ухо.

Гребень бури прошел, умчался куда-то вдаль. Дождь прекратился почти так же внезапно, как начался. Очень быстро тучи рассеялись и выглянула луна.

— Вы очень промокли? — спросил он.

— Нет, не очень… благодаря вам.

Она с минуту стояла молча, глядя на жемчужно-серый свет, разлившийся между деревьями.

— Но я никогда не забуду…

— И я тоже, мадемуазель.

Наверное, ни он, ни она не имели в виду только Дикую Охоту. Ибо у любви тоже есть свои молнии. Их губы ещё горели от поцелуя, которым они обменялись, когда мимо скакали тени старых сеньоров.

Для многочисленного общества — такого, как принимали сегодня в замке, понадобилось накрыть стол в «нижнем», или «большом», зале — обширном помещении с мощными потолочными балками, расположенном справа от парадного входа, напротив кухни, том самом, где раньше де Норвиль беседовал с Антуаном и Ги де Лальерами.

На деревянные козлы положили толстые доски, и получился стол, за которым могли разместиться двадцать с лишним человек; вышитые скатерти — гордость мадам де Лальер — вместе с серебряными солонками, мисками, досками для резки хлеба, блюдами для фруктов, кувшинчиками для уксуса, ножами и ложками (все это составляло немалую долю семейного богатства) образовали в середине мрачного зала яркое, веселое пятно. Салфетки были надушены розовой водой домашнего приготовления.

Пол заново устлали свежим майораном и мятой. Разверстую пасть большого камина, которым не пользовались с зимы, набили сосновыми сучьями. Наполнили водой с солью ведра для охлаждения вина. До блеска начистили серебряные кубки, занимавшие две полки буфета, что указывало на благородный ранг семейства. Пропитанные жиром факелы, пока не зажженные, уже были вставлены в гнезда на стене.

Осматривая зал в последний раз, перед самым ужином, Констанс де Лальер с немалым удивлением обнаружила, что Блез сидит у холодного камина с единственным компаньоном — соколом по кличке Мюге, который восседал на жердочке у него за спиной, неподвижный, с колпачком на голове. Блез настолько погрузился в раздумья, что суета и шум слуг, добавлявших последние штрихи к картине накрытого стола, явно не могли отвлечь его. Такое уединение было совершенно не свойственно этому общительному молодому человеку, и мать задержала на нем пристальный взгляд.

— Ну что, Гийо-Мечтатель? Хватит тебе ерошить волосы. Ты уже похож на облезлую сову. Пять су за твои мысли!

Он поднял глаза, вздрогнув от неожиданности, потом хлопнул себя по коленке и встал.

— Они стоят больше, — улыбнулся он, — гораздо больше.

— О любви, я полагаю?

— А как же!

Однако, оценив его чересчур веселый тон, мадам де Лальер усомнилась в его словах.

— Время близится к ужину, — продолжала она. — Тебе следует быть с гостями, помочь развлечь общество, а не хандрить здесь. А мне нужно управляться со слугами…

— Как, ты не будешь с нами за столом?

— Нет, сегодня — нет.

Она уже собиралась уйти, но повернулась к сыну:

— Этот твой стрелок, молодой де ла Барр… я надеюсь, он не слишком большой проказник?

Блез усмехнулся:

— Да нет, благодарение Богу, не слишком. А что?

Мадам де Лальер пояснила, что Рене разрешили подать Пьеру ужин в саду. Это, вообще-то, возмутительное нарушение приличий, но за столом тесно, к тому же де ла Барр не вполне подходит для такой компании…

Блезу показалось, что её объяснения слишком многословны и несколько туманны. Он встревожил её, заметив:

— Ну да, для этой компании бывший паж герцогини Алансонской вряд ли подходит…

Ее веки на миг опустились.

— Я не понимаю, что ты имеешь в виду… Короче говоря, я надеюсь, что мсье де ла Барр — благовоспитанный молодой человек и не воспользуется удобным случаем…

— Не воспользуется, — заверил её Блез. — Он так глядел на Рене в кухне… пари держу, он влюбился в неё с первого взгляда.

— Боже мой! Но это значит…

— Это значит, что с Пьером де ла Барром она может чувствовать себя в такой же безопасности, как в обществе своего любимого ручного ягненка. Вот когда он не влюблен, тогда девицам лучше поберечься. Не беспокойся: я за него ручаюсь.

Мадам де Лальер покачала головой.

— Что за легкомыслие! Я все равно велю позвать её домой до темноты.

И поспешила к слугам — руководить.

Блез пригладил взлохмаченные волосы и присоединился к гостям, собиравшимся во дворе, вблизи парадного входа. Однако задумчивость, вызвавшая такое удивление у матери, не покинула его, хотя и не была чересчур заметна, когда он обменивался общими фразами с местными дворянами.