Он опустился на одно колено и поцеловал ей руку. А потом крепко обнял.

На следующее утро, вскоре после того, как рассвело, все обитатели замка, постоянные и временные, собрались на мессу в холодной часовне, дверь которой выходила прямо во двор. Однако некоторые из вечерних гостей — и среди них де Верней с друзьями — уже уехали. Было понятно, что они отбыли в Мулен с вестями для герцога. Прочие же, и господа, и слуги, стояли на коленях на голых плитах каменного пола перед алтарем, и деревенский священник нараспев читал свою латынь. Многие уже были одеты в дорогу и собирались распрощаться сразу же после мессы. Снаружи, во дворе, ожидали оседланные кони и навьюченные мулы.

Блезу служба казалась непривычно серьезной и печальной. Хотя Антуан де Лальер ещё ничего не сказал, его поведение со вчерашнего вечера не изменилось, и он не ответил утром на приветствие сына.

Блез стоял на коленях рядом с Дени де Сюрси. Вокруг него были знакомые и родные лица, которые он, наверно, уже никогда не увидит вот так вот все вместе. Он молился за каждого из членов семьи и просил Бога, чтобы теперешняя темная туча оказалась лишь мимолетным облаком…

Для Пьера де ла Барра служба тоже была торжественной и исполненной значения, хоть и в другом, более счастливом смысле. С того места, где он преклонил колени, он прекрасно видел Рене, а она — его. Ни он, ни она не смотрели на алтарь, разве что призывали его в свидетели своего немого разговора. Их глаза были гораздо красноречивее слов — они говорили об очаровании вчерашнего вечера и о том, что сегодняшнее утро не менее прекрасное.

Ты будешь верен? Ты будешь помнить?..

Ах, клянусь Богом, тысячу раз да, тысячу раз!..

И оба обращали затуманенный грустью взор к алтарю. Чуть отвернув рукав, чтобы показать ему его браслет у себя на запястье, она едва заметно кивнула. То, что носил он, останется с нею навсегда, словно частица его самого. Счастливчик-браслет!.. Пьер испугался, когда месса кончилась. Никогда служба не казалась ему такой короткой.

— А теперь, мадам, — обратился де Сюрси к хозяйке дома, когда небольшое собрание рассыпалось по двору в разгорающемся свете июльского утра, — и ты, Антуан, друг мой, я свидетельствую свое почтение вашим милостям. Время нам садиться в седла. Всем путешественникам известно, что час до полудня стоит двух часов вечером. Благодарю за прекрасное угощение, молю Бога о вашем счастье. — Он понизил голос: — И пусть Господь в доброте своей заставит вас немного подумать о том, что я говорил вчера вечером!

Де Лальер пропустил намек мимо ушей.

— Надеюсь, вам будет угодно принять чашу и немного закусить перед отъездом.

Маркиз молча проглотил пренебрежение к своим словам. Однако Жана де Норвиля, который подошел, красивый и обаятельный, как всегда, он встретил по-другому:

— Мы с вами можем обойтись без любезностей, мсье. Добрых людей, которые ошибаются, я жалею, но негодяев, сбивающих их с толку, я ненавижу. Возвращайтесь-ка лучше в Англию или в Савойю; в любом другом месте вам будет безопаснее, чем во Франции.

На губах де Норвиля появилась бледная улыбка.

— Если вы пророк, монсеньор, то, может, было бы мудрее подумать о своих собственных делах…

— Ага! — воскликнул маркиз, отвечая в том же тоне. — Братец Лис, какой у тебя длинный хвост!

И отвернулся.

После того как отъезжающим гостям подали вина и хлеба, чтобы они дотянули до позднего завтрака где-нибудь по дороге, Блез наконец услышал приговор.

Как требовал обычай, он преклонил на прощание колено перед отцом и матерью; но Антуан де Лальер отступил назад.

— Мсье, — произнес он резким и четким голосом, — вы избрали путь, противоположный моему, так что, если мы встретимся снова, то встретимся врагами. Вам доставляет удовольствие поддерживать тирана и покидать своего природного господина, когда он нуждается в вашей поддержке. Осмелюсь предположить, что вы рассчитываете получить от этого выгоду — приспособленцы часто выгадывают, — но, так это или иначе, вы больше не один из нас. Если бы вы оставались у себя в гарнизоне, вас можно было бы извинить. Но вы приехали сюда. Вы видели, что ваш отец и ваши друзья готовятся рискнуть всем ради благородного дела, которое должно было стать и вашим. И вы не решились поступить, как подобает мужчине. Что ж, в таком случае вы не смеете вернуться сюда, пока я жив. Это вам понятно?

Столь велик был гнев Антуана, что он произнес свой приговор публично, посреди двора. Столь велика была общая привязанность к Блезу, что все, за исключением разве что де Норвиля и нескольких самых ярых приверженцев Бурбона, выглядели ошеломленными и подавленными. Рене и Пьер, которые ничего не знали о происшедшем за ужином, были потрясены так, словно земля разверзлась перед ними. Старые домашние слуги качали головой и перешептывались. Мадам де Лальер побледнела.

На этот раз Блезу было нетрудно взглянуть отцу в глаза.

— Я не приспособленец и не трус, — ответил он, — и вы это знаете. Вы совершили горькую несправедливость, назвав меня так. Будьте уверены, господин отец мой, что я понимаю ваше желание.

— Антуан, — вмешался маркиз, — не будь же слепым дураком!

Щеки Антуана залила ещё более густая краска гнева.

— С вашего позволения, я сам буду судьей своему сыну. Довольно с нас ваших советов. Вас принимали здесь лишь по долгу старой дружбы. Но этот долг уже уплачен.

Маркиз улыбнулся:

— Вот ещё глупости! Молю Бога, чтобы он остудил тебе голову, Антуан, ибо ему одному это под силу.

Он повернулся к Констанс де Лальер.

— Прощайте, госпожа моя и добрейший друг мой. Да пошлет вам Господь долгие и счастливые годы!

И, кивнув пажу, державшему под уздцы мула, поднялся в седло.

Блез поцеловал Рене, обменялся пристальным взглядом со старшим братом и ещё раз поднес к губам руку матери. Ее глаза послали ему прощальное благословение. Потом вскочил на коня и последовал за де Сюрси через ворота замка, ни разу не оглянувшись назад.

Пьер де ла Барр ехал последним в небольшой кавалькаде, он сидел, полуобернувшись в седле и держа шляпу в руке, пока дорога не нырнула в низину, скрыв все позади.

Антуан де Лальер зашагал в дом. Там и нашла его жена через несколько минут; он сидел на скамье в большом зале. Голова его поникла, и он не поднял глаз на супругу. Ей показалось, что со вчерашнего вечера он постарел на много лет.

В это утро Франсуа-Ведун засел у обочины дороги — неподалеку от деревни Лальер, однако в таком месте, чтобы его наверняка не было видно от последнего дома; засел и стал ждать. Здесь начинался лес, растянувшийся почти до самого Роана, что в пяти лигах отсюда. Из своего убежища между корнями большого дуба сьер Франсуа отлично мог наблюдать за дорогой и, завтракая половиной вчерашней лепешки, он время от времени поглядывал в сторону деревни.

Наверное, для ведунов способность держать глаза и уши открытыми и складывать все, что удается узнать, по кусочкам в законченную картину, важнее знания заклинаний и даже союза с самим Сатаной. Сьер Франсуа обладал таким даром — и благодаря ему сделал себе состояние, став лучшим предсказателем будущего во всем Форе.

Он мог бы носить посох из мушмулы толстым концом вниз как символ своего призвания, резать черных кур в полночь на перекрестке дорог, водить компанию с волками или владеть волшебным браслетом из кожи угря; но все эти штучки — ерунда и побрякушки. Главным его достоянием был острый ум.

Проведя прошлый вечер в сельском трактире, он узнал о событиях в замке чуть ли не в ту же минуту, когда они произошли, ибо новости о том, что случалось в замке, смаковались с особым удовольствием, и слуги де Лальеров, разнося их, прибавляли себе значительности.

Вот таким образом сьер Франсуа узнал о застольном споре и о стычке с де Вернеем ещё до того, как в замке погасили огни. После этого ему потребовалось немного — достаточно было узнать, что де Верней и его друзья в сопровождении слуг перед рассветом проехали через деревню и, не жалея коней, помчались в сторону Роана. Природная смекалка и накопленное с годами знание рода людского подсказали остальное. Теперь у него появился шанс подзаработать — и одновременно расплатиться по одному старому счету.