Де Сюрси склонил голову ровно настолько, чтобы соблюсти этикет, но ни на дюйм ниже. Не удалось королю и заставить его замолчать.

Маркиз ответил смело, как всегда:

— Желаю вашему величеству вовремя раскрыть истину — не ради меня, а ради вас самого!

Придворные в приемной не смогли сделать никаких выводов из поведения маркиза. Некоторые даже досадовали, что дали маху, решив, будто он попал в немилость. Однако, когда он ехал по крутому спуску из Сен-Жюста, по пятам за ним следовал страх.

Нужно, не теряя времени, добиваться приема у Луизы Савойской. Это последняя надежда.

Во дворе «Дофина» мимо него прошел человек столь странной и зловещей наружности, что привлек его внимание. Оглянувшись через плечо, маркиз заметил, что люди расступались перед ним, словно избегая случайного соприкосновения.

— Кто это такой? — спросил де Сюрси у одного из конюхов.

Тот сплюнул, прежде чем ответить.

— Это, монсеньор, Тибо Одноглазый, пыточных дел мастер в Пьер-Сизе.

Подавленный этим мрачным предзнаменованием, маркиз добрался до своей комнаты и закончил письмо регентше, которое тут же и отослал.

Знаменитый лионский коллега сьера Франсуа-Ведуна, мэтр Фома-Бродяга, встретил своего собрата, колдуна из Форе, в высшей степени доброжелательно и угостил его отличным обедом в «Козле» — пригородном трактире, пользующемся дурной репутацией.

Однако, когда разговор коснулся подкупа одного из надзирателей замка Пьер-Сиз, он признался в своем бессилии. Если бы разговор шел о любой другой из лионских тюрем, он мог бы оказаться полезным, но Пьер-Сиз — это королевская тюрьма, предназначенная для политических заключенных и независимая от города. Весь её штат, от коменданта до последнего надзирателя, состоял из людей, назначенных королевскими властями, и между ними и гильдией колдунов не существовало никаких деловых отношений.

Вместе с тем через разного рода подпольные каналы до мэтра Фомы доходили красочные рассказы о методах Тибо Одноглазого, и он Богом и всеми святыми заклинал сьера Франсуа держаться от того подальше.

Так что, когда Пьер де ла Барр получил конфиденциальное сообщение Тибо с приглашением встретиться на бойне вблизи Сен-Поля, сьер Франсуа стал настойчиво отговаривать юношу от этого свидания.

— Это старый фокус Тибо, ваша милость.

— Как это? — спросил Пьер, надежды которого начали таять при виде унылого лица собеседника.

— Да вот так. Этот самый Тибо, по всему видать, такой честный человек, что дальше некуда. Ему так же невозможно отказаться от удовольствия до смерти умучить какого-нибудь беднягу, как себе правую руку отрезать. Но он не видит никакой беды в маленьком побочном доходе. Вы честно выкладываете ему свои кровные денежки, а он заключенного не выпускает. Говорят еще, что он находит полезным для своей работы дать этому бедолаге поверить, что он бежал, а потом в последнюю минуту его сцапать. Игра в кошки-мышки, ваша милость. Здорово ломает волю человека.

— А что это значит — «поверить, что он бежал»?

— Ну, сударь, мне примерно так объясняли: я уже сказал, что мэтр Тибо — человек честный. Он обещает переправить узника через стену. Таков, стало быть, уговор, и он его выполняет. А что случится потом, в том уж его вины нет. Вот он и позволяет заключенному спуститься со стены по веревке — прямехонько в руки к солдатам, что ждут внизу. Каждый потом получает свою долю, и все довольны и счастливы — кроме заключенного. В точности так оно и происходит.

— Ах вы сукины дети! — выругался Пьер. — Но если этот фокус так хорошо известен, то почему же люди попадаются на удочку?

— Ну-у, мсье, люди, с которыми он имеет дело, не пользуются такими привилегиями, как ваша милость. У них нет возможности получить частный совет. Они только потом узнают, что побег был неудачен, но мэтр Тибо в том не виноват. Что ж они могут сделать? Ну, и ещё — этот фокус совершается не слишком часто. Последний раз дело было с год назад. Мой друг Фома слышал, как один из солдат расхвастался по пьяному делу.

Пьер задумался.

Но сьер Франсуа немного умел читать мысли.

— Если вы замышляете отбить мсье Блеза силой, когда он попадется в руки солдатам, то это невозможно, сударь. Веревку выбрасывают с северной стороны замка, на крутую тропу, по которой подвозятся припасы — на мулах, вьюками. Солдаты выстраиваются вдоль стены, и сверху их не видно. Напасть на них неоткуда. Они просто загоняют беглеца обратно в тюрьму через калитку, к которой ведет тропа.

— Вот, значит, как, — произнес Пьер и почесал затылок.

Франсуа добавил:

— Поверьте мне, сударь, через мэтра Тибо вы ничего не добьетесь.

— Может, и ничего, — согласился Пьер. — Но в любом случае я хочу поглядеть на этого типа. И послушать, что он скажет…

Губы молодого человека искривились в зловещей гримасе.

— По крайней мере смогу получить удовольствие, всадив в него кинжал.

— Отлично понимаю, что это будет удовольствие, — согласился сьер Франсуа. — Ну, а выгода-то какая? Себя погубите, а мсье Блезу не поможете. Уж поверьте мне, об этой вашей встрече известно другим людям из замка. Я в ней ничего хорошего не вижу. Но уж если ваша милость должны идти, так сыграйте простака, сударь. Не дайте ему догадаться, что вы что-то подозреваете.

— Ну, в этом можешь на меня положиться, — сказал Пьер. — Обговорим дело, когда я вернусь.

От гостиницы «Дофин» до скотобойни и мясного рынка у церкви Сен-Поль можно было дойти за несколько минут. Чтобы найти бойню в путанице узких улочек за церковью, достаточно было довериться собственному носу. По мере приближения к ней вонь все усиливалась, пока наконец даже в кромешной тьме становилось ясно, что ты на месте.

Но тьма не была кромешной. Редкие фонари у домов и лампады перед нишами со статуями святых кое-как указывали путь по переулкам шириной не более девяти футов и помогали даже обнаружить шныряющих крыс, число которых увеличивалось по мере приближения к мясным лавкам. Стал слышен и шум скота, ожидающего утреннего забоя в тесных загонах.

Передвигаясь наполовину ощупью, Пьер то и дело зажимал нос, постоянно оставаясь начеку, потому что в таких местах нередки случаи нападения ночных воров или грабителей; при виде редкого прохожего он хватался за кинжал, как, несомненно, хватался за свой кинжал и прохожий.

Наконец, когда зловоние стало уже совсем невыносимым, он при свете лампады скорее угадал, чем различил ряд ларьков, закрытых ставнями, которые составляли своего рода фасад бойни. Он пошел вдоль них медленно и с ещё большей опаской, ибо это и было условленное место.

Потом дверь одной из лавок неожиданно распахнулась, на него упал луч потайного фонаря, и глухой голос осведомился:

— Мсье де ла Барр?

— Он самый.

— Заходите.

Войдя в дверь, Пьер оказался в тесном помещении, едва ли больше прихожей, соединенном с расположенным позади навесом, откуда доносился шум запертой скотины. Свет фонаря потревожил тучи мух, которые с жужжанием облепили пару ободранных туш, свисающих с крюков под стропилами. Зловоние здесь стояло неописуемое — Пьер подумал, что так смердело бы в брюхе гниющего кита.

По мнению Пьера, стоявший против него человек полностью вписывался в окружающую обстановку. Несмотря на крепкие нервы, он с трудом подавил дрожь при виде мертвенно-бледного лица с одним холодным, липким, цепким глазом, толстых влажных губ, густого пуха на руке, держащей фонарь.

Со своей стороны, мэтр Тибо узрел в де ла Барре неопытного юнца, зеленый плод, вполне, однако, созревший для того, чтобы его сорвать.

— С вашего позволения, — протянул он, — перейдем сразу к делу.

Его предложение соответствовало схеме, нарисованной сьером Франсуа. Он даст веревку, по которой Блез сможет спуститься со стены, — если, разумеется, будут приняты его условия. От милосердно представленной на раздумья недели остается три дня.

— А потом, — сухо заметил Тибо, — он будет уже не в состоянии двигаться.