- Эй, жертва, - вылезай! Я ж знаю, что ты где-то тут! Вылезай, дурашка, - с этими словами он рассмеялся, право же, с искренним добродушием, - ей-богу ничего не сделаем! Не хочешь? Ну, дело твое…

Он вернулся к машине, нажал что-то на своем устройстве, и скоро к нему собрались остальные. Двое из них - приволокли бездыханные тела из числа тех, кто пали жертвой Постниковских "букашек" с тепловым самонаведением, еще двое - спотыкающегося парня с руками, скованными за спиной. В считанные секунды побросали добычу в объемистое нутро машины, устроились сами, а потом машина издала пронзительное шипение, кольца, в которых прятались пропеллеры, шевельнулись, становясь под углом, а потом пропеллеры глухо взвыли. Машина, неожиданно для того, кто смотрел на происходящее с дерева, нырнула вниз по склону, неторопливо набирая высоту, а потом разом, в один широкий вираж ушла прочь. По всему выходило, что задержка ни в коем случае не входит в планы спасителей, которых он уже, откровенно говоря, и не ждал. Во всяком случае, - действовал так, как будто не ждал и не надеялся. Так или иначе, ему было самое время нимало не медля сматываться следом.

Такого в его бурной, богатой событиями жизни все-таки еще не бывало. Подполковник Кальвин усомнился, попробовал припомнить, перебрал мысленно разного рода факты своей биографии, но только убедился окончательно: не было. Все было, - а такого не было. Утром, на последнем инструктаже, страшно серьезный и сосредоточенный генерал Кропачев сказал, в присутствие каких-то двух лощеных сволочей в штатском, вполне трафаретное:

- В ходе ликвидации преступной группы приказываю предпринять все необходимые меры к максимальному сокращению числа пострадавших. По возможности - ВСЕ члены банды должны быть доставлены живыми и пригодными для немедленных следственных мероприятий. Мирное население аула пострадать не должно ни в коем случае. Ни при каких обстоятельствах. Вы меня поняли?

От подполковника Кальвина никто не требовал, чтобы он слово в слово повторил сложный приказ в подробностях, но он сделал оловянные глаза, сказал: "Есть" - а вслед за этим сакраментальным словом повторил сказанное начальством не то, что слово в слово, а даже незаметно повторяя интонацию, с которой говорилось каждое слово. У каждого свой способ демонстрации глубокого недовольства. Чутье не могло обмануть его: от задания совершенно явственно плохо пахло.

Следом, улучив момент, когда поблизости никого не было, тот же генерал существенно уточнил задание.

- Лучше, конечно, если ты притащишь одного - двух живыми, но главное, - чтоб на свободе живых никого не осталось. И не нужны свидетели того, что и как вы будете делать. Товарищ подполковник, Валериан Маркович, - я очень на вас рассчитываю. Отставить, - только на вас я и надеюсь. Даже заложник, - не очень-то старайтесь, чтобы он уцелел… Но с ним все должно выглядеть естественно!

- Никто и не пикнет, товарищ генерал-майор.

- В паскудные времена живем, Валериан, - сказало начальство с глубокой тоской в голосе, - раньше хоть понятно было, чьи приказы исполнять, а чьи - и погодить… Чтоб само рассосалось. А теперь одни говорят одно, а другие - совсем наоборот, и попробуй не угодить хоть кому-то. Они - мне, а я, уж прости, - тебе.

Дурно пахнущее дело явственно завоняло.

А вечером того же дня особое курлыканье "хитрого" "Комбата" дало знать подполковнику, что его вызывают по "скремблеру". Он был справный мужик, семейный, имеющий устойчивую профессиональную репутацию, и поэтому, разумеется, был членом "Черного Ромба". Зеленоградская "семья" не забывала его, поддерживала, но главное - он выполнял кое-какую работу непосредственно для Большого Бюро. Надо сказать - нечасто, поскольку было принято решение ни в коем случае его не засвечивать. В его положении было бы просто странно не иметь к Системе никакого отношения, - хлопотно, невыгодно, подозрительно, а самое главное, - невероятно глупо. Сейчас они, к примеру, строили ему особнячок на Байкале, подальше от шумных и грязных городов, кишащих всякой шушерой и оттого неспокойных, там, где без обычного в таких случаях шума по-настоящему строят город будущего. О нем много чего рассказывали те, кто в курсе, но главное, что подкупало, - там изначально не предполагалось присутствия случайных людей. Только для своих. Все продумано и сделано таким образом, чтобы почти не нуждаться в обслуге, многократно дублированное и из несокрушимых материалов, куда-а более долговечных, чем пресловутые Египетские пирамиды. Все так организовано, чтобы никто посторонний, ни при каких обстоятельствах не мог туда ни просочиться, ни, тем более, проломиться силой. Тому порукой - … Но чтобы получить такой ордер с пропиской, надо соответствовать. Отсюда и маленький "левый" "Комбат" со "скремблером", перламутровая игрушка, раза в три меньше того, что был у него на службе, совершенно с виду несерьезная, а по факту - несокрушимая и безотказная, как кувалда.

После положенных приветствий трубка, наконец, проскрежетала жутким голосом, талантливо перекареженным "скремблером" так, что опознать было невозможно:

- Если он жив, если эти чурки не замучали его до смерти, доставьте его сюда. Куда угодно, лишь бы в цивилизованные места. И дайте знать, - остальное наша забота.

Вонючее дело засмердело, как хорошо выдержанная падаль, и ему пришлось приложить определенные усилия воли, чтобы продолжать разговор по-прежнему спокойно. В конце концов его собеседник не в курсе и ни в чем не виноват.

- Я не понимаю, - что вы так волнуетесь об этом субчике? На что он вам нужен?

- Хороший композитор стоит гораздо больше своего веса в золоте. В платине. В оружейном уране-235. А он - ОЧЕНЬ хороший композитор.

- Так ведь незаменимых у нас нет.

- Это, может, у вас - нет, - сварливо лязгнула трубка, - а у нас в некоторых семьях ни одного нет…С частым бреднем ходим, подполковник, за всеми пацанами мало-мальски перспективными, следим. Под носом, в конторе Папы Валеры, - там их побогаче, но только на те рыбные банки нас не пускают, и не укусишь никак этот близкий локоть. И сами не идут, и есть там одно высокоблагородие… Только даже не это главное. Главное, - мы не бросаем своих, если они не скурвились. Никогда. Будь кем можешь, имей, сколько получится, но если ты наш и против своих ничего не сделал, то чужим в обиду никого не дадим.

- А я, - добродушно полюбопытствовал Кальвин, которому уже было все равно, и только хотелось, чтоб все как-нибудь побыстрее закончилось, - свой?

- Э-э-э… простите за прямоту, товарищ подполковник, но - не совсем. Мог бы соврать, но не хочу, чтоб между нами существовали какие-нибудь недоговоренности. Хороший человек, есть за что уважать, а вот вполне своим все-таки не назову.

- А как вы распознаете их - своих?

- Так это ж и так видно. Вот вы, - вы же отличите русского от кого угодно другого? Если и не с первого взгляда, но все-таки вполне надежно… Так вот тут очень похоже.

"Таким образом, - сам с собой подвел итог уходящего дня Кальвин, - нужно проделать дело так, чтобы никто не пострадал, и, в первую очередь, местные жители, но чтоб в живых все-таки не осталось никого, и, как бы ни в первую очередь - этого заложника, которого во что бы то ни стало надо доставить домой живым и невредимым. И у каждой из заинтересованных сторон найдутся способы и ходы, чтобы выяснить, как все пройдет на самом деле. И, - тут командир прав, - никого нельзя ослушаться, потому что в данном случае любая из заинтересованных сторон запросто может стереть его, - даже его! - в порошок, и никто не защитит. Так что способов уцелеть в данной ситуации просто не существует. И свалить-то это дело ни на кого не удастся. Остается только молиться, но и тут загвоздка: неизвестно, о чем конкретно молить."

Оказалось, что, - в посрамление маловерным, - Господь все-таки всемогущ, всеблаг, оказывает покровительство тем, кто честно, вкладывая всю душу, делает свое дело, и может совершенно естественным образом, без всяких чудес разрулить даже самую безнадежную ситуацию. Либо пленник сам позаботился о себе, либо кто-то успел раньше, но только дело почти полностью сделалось само собой без их вмешательства и, таким образом, обвинить хоть в чем-нибудь их было просто невозможно даже при самом неформальном подходе к делу. Проклятый шар был сбит аж под Воронежем двадцать седьмого, двадцать девятого поступил приказ на проведение операции "Кавказский Пленник", а тридцатого - они уже вылетели в надежно установленную точку. Уж если это нынче называется опозданием! Не только он, но и начальник его вздохнул свободно впервые с тех пор, как донеслась недобрая весть о проклятом шаре и они вообще услышали о кавказском пленнике… Теперь оно, - начальство то-есть, - как раз и занималось подробным изучением его рапорта. Все как положено: "Совершенно секретно, государственной важности" - да: "Отпечатано в одном экземпляре", - да: "Магнитная запись ликвидирована в присутствии начальника Криптоаналитического отдела, полковника Семенова", - и подписи есть.