Карнаух, посаженный на серийные эксперименты, вдруг заметил, что трудится, как галерный раб, с утра и до Святого Мига ухода со службы, и не всегда успевает сходить на перерыв, а когда не успевает чего-нибудь, давний приятель, собутыльник, спутник по приятному времяпрепровождению и понимающий службу парень устраивает ему форменную головомойку, а, поймав на халтуре и подтасовках, когда в качестве выполненной была отмечена серия, не проведенная даже наполовину, вдруг, - это на полном серьезе!!! - пообещал накатать на него рапорт по начальству. Вадим уже открыл было рот, чтобы не то пошутить в сложившейся групповой манере, не то шутливо послать куда подальше, не то дать Гневную Отповедь, глянул в глаза Валерию Гельветову и почел за благо промолчать. Подобно многим другим тонким, ранимым, чувствительным натурам, он безошибочно узнавал опасных людей, будь то трамвайные хулиганы, безжалостные бюрократы или же скандальные бабы, включая его собственную жену. А тот - стал опасен, он сразу же понял это, заглянув в эти, вдруг ставшие волчьими, глаза, и как-то поверил, - напишет. Напишет рапорт, добьется увольнения, вообще сожрет без малейшего зазрения совести, просто исходя из своей природы. И он испугался навсегда, как и вообще склонен пугаться обыватель, которому вдруг приходится попасть по ту сторону привычной видимости общества, человека, Мира или Города, - да чего угодно, имеющего привычку прятать под личиной истинное свое лицо. Он похудел, оброс, засиживался за своими клятыми сериями допоздна, лишь бы успеть и угодить, но все равно получал разносы, сопровождаемые деловыми, хладнокровными, будничными какими-то угрозами, потому что при всем старании был бестолков, безрук и совершенно разучился работать, в результате чего постоянно совершал какие-то совершенно идиотские ошибки. Он всегда был в меру виноват, всегда - скрывал какой-нибудь огрех, и это, безусловно, делало его чрезвычайно ценным, буквально незаменимым кадром, поскольку доводило управляемость его до абсолюта. Гельветова он возненавидел мгновенно, в ту же секунду, когда и напугался, но бунтовать не смел, и только шипел да бросал из своего угла полные бессильной злобы взгляды. А тот, в дополнение ко всем своим блестящим качествам, в которых всегда был совершенно уверен, не имея на то ни малейшего основания, вдруг обнаружил в себе еще и особого рода чутье: вдруг, бросив в какой-то момент все дела, самолично засел за опыты, даже выпросив для этой цели личного, подкожного Балояновского лаборанта Витю Мохова. Человека, способного подогнать что угодно к чему угодно, состыковать два нестыкуемых комплекта оборудования в нечто работоспособное и вовсе третье, наладить при нужде любой прибор и сработать за целую мастерскую людей, специально получающих за это деньги. Кроме того, - он обладал особым темным чутьем, которое подсказывало ему, что надо сделать, чтобы опыт, не удававшийся раз за разом, вдруг удался бы. Даже такой, смысла которого Витя не понимал.

Почему? А показалось Валерию Владимировичу, что при правильной ориентации Великое Накопление должно уже было бы, - по космическим циклам и ритмам, составляющим суть действия Безначального Дао, - достигнуть надлежащей величины, за коим достижением следует Перемена. Он имел самое смутное понятие, что такое есть это самое Дао, Лао-Цзы, - разумеется, - не читал, и именно поэтому ссылался на него при каждом удобном случае. На него, да еще, в случаях серьезных, при общении с партейными функционерами и прочими чиновниками, - на марксистско-ленинское учение и диалектику, с которыми тоже обращался с неописуемой непринужденностью. Дао было бы страшно удивлено, узнав, какие свойства ему приписывают, равно как и таким соседством. Были добыты и систематизированы необходимые сведения. Были проведены наиболее безнадежные серии, которые тем не менее все-таки надо было проводить. Были доведены кое-какие методики и установки. Было пора, - и в этом-то как раз и состояла в данном случае суть Безначального Дао.

- Ну? - Вопросил Вазген Балаян, чуть заметно сводя густые брови. - У вас ко мне что-то серьезное, или я ошибаюсь?

Был он невысок, прочен и обладал той особой медлительностью точных движений, которая равно присуща хищным гадам, хищным кошкам, уголовным паханам и всем мастерам своего дела, - пока нет настоящего случая двигаться быстро.

- Не знаю, что и сказать, Вазген Аршакович. Решил вот с вами посоветоваться. Только осторожнее, оно как-то вроде бы режется, пальцы потом, как в трещинах…

- И что это? - Он, согнувшись, присмотрелся к поднесенному ему сосуду, в котором виднелось что-то, напоминавшее более всего тополевую пушинку с особо крупным семечком, разогнулся и с подозрением глянул на Гельветова. - Решетка?

- Похоже. - Гельветов кивнул. - Похоже, по крайней мере, очень…

- А если проверю? Вот так вот возьму - и проверю?

Гельветов хмыкнул, чуть заметно надул губы, вроде бы как слегка обидевшись, и промолчал. Проверено-перепроверено, сомнений никаких не было, а весь этот цирк как раз для того и затеян был, чтоб членкор и директор, усомнившись, имели бы основание отодрать задницу от кресла и тряхнули стариной. Это доставит ему положительные эмоции и даст оч-чень полезное для Нашего Общего Дела чувство определенной сопричастности, причем не абы какой, административной, а именно причастности, как специалиста. Это - очень интимное чувство. Сродни сексуальному. Не отрывая от подчиненного недоверчивого взгляда, он нажал кнопку переговорника и с нажимом выговорил:

- Аллочка? Позвоните, чтоб готовили структурник. Средний. И микроскопы мои - туда же, вместе с флюоресцентным, да?

- Хорошо, Вазген Аршакович.

- Вот спасибо.

Ознакомившись со смутными картинками, полученными на "средней" установке для рентгеноструктурного анализа, он без объяснений приказал готовить электронный микроскоп, а сам пока что прильнул к окуляру обычного, несколько нервно крутя винты настройки. Пауза затянулась, а потом, когда он оторвался от созерцания, лицо его было багровым.

- Что это такое? - Зловещим шепотом, делая ударения в совершенно немыслимых местах, осведомился он, раздувая ноздри, и у Гельветова упало сердце. - Что за образец такой, да? Где вы взяли это г-говно?

Когда директор волновался, акцент становился явственно слышным, и последнее словечко, исполненное с гортанными звуками и придыханиями, вышло у него потрясающе. Но он еще не закончил:

- Па-ачему взял такой говно камень, а? Лучше не нашел?

Разумеется, в данном случае было бы крайне опрометчиво оправдываться, напоминая, что дрянной, с микротрещинами, эродированный осколок они вовсе не выбирали, а получили, - то, что дали, за подписью, кстати говоря, директора. Тем более, что тот уже успокаивался да и вообще не ругался, а так… Разволновался просто.

- Потому что неровная поверхность, потому что трещины, потому что сколы - у тебя все и полезло отдельными нитями, как пух, да…

На-адо же! А они-то, глупые, и не догадывались! Но тот, меж тем, продолжал:

- Ты лучше другой возьми, маленький, но хороший, образцовый, - с ним попробуй. А еще знаешь, что? - Он сделал паузу, мечтательно подняв взгляд и поглаживая тяжелый подбородок. - Зачем тебе обязательно алмаз в матрицы, а? Возьми потом полимер-малимер какой-нибудь стереорегулярного строения да и пробуй себе…

- О! - Гельветов сделал удивленное лицо, а потом изобразил глубокую задумчивость, обуявшую его скоропостижно, - а з-заманчиво…

Об этом он вполне уже конкретно думал недели полторы, но показывать этого, понятно, не стоило. Пусть считает себя генератором идей. Тем более, что он и впрямь быстро, сходу врубился в суть. Хотя оно, конечно, и на поверхности…

- Так что ты давай, отчет готовь.

Гельветов - молчал, глядя на высокое начальство тем особым взглядом, по которому узнают друг друга соучастники.

- А, может быть, - начал он приглушенно, - нам не спешить так уж сильно с победными реляциями? Подготовить что-нибудь конкретное такое… Чтобы не только каждому дураку, но и любому министерскому чиновнику внятно было, и уж тогда…