- Так, дед, - сразу же, с первого взгляда насквозь распознав природу хозяина, взял быка за рога Мохов, - давай так: чтоб если после нас еще какие клиенты появятся, так ты, ежели надо, - обслужи, а на двор не веди. Ей-ей ни к чему тебе это, старичок.

Хозяин, крепкий старик с пустой штаниной по причине потерянной при каких-то загадочных обстоятельствах ноги и с нечесаными сивыми волосами, прищурился на него и ласковенько проговорил:

- А ты б, голубь, не распоряжался в чужой избе. Придешь, значится, к себе на двор, так там и командуй. А не нравится тебе у меня, так я не держу никого.

- Так, старичок, - Витя остро глянул ему в глаза, - во-первых, я не распоряжаюсь а про-ошу. А во-вторых, - не гордился б ты, а? И невыгодно будет, и… вообще ни к чему.

Старичок, последний раз гостивший у кума двенадцать лет тому назад, недолго, всего-навсего четыре года, помаргивая, смотрел на гостя, а в сивой голове его шла тем временем лихорадочная работа. Гость был, вообще говоря, непонятен, не тянул ни на вора, ни на обычного фраера из богатеньких… В конце концов он решил, что в его времена таких типов просто-напросто не было, но ощутил при этом давно, казалось бы, позабытое чувство, когда волосы на шее, сзади, вроде бы как зашевелились: это нельзя было назвать страхом, это было, скорее, могучее ощущение опасности. И даже это не было бы вполне точным: чувство дела. Как в старые, добрые времена, когда на хазах собирались люди, - Кучум, Зуб, Бесо, чтоб это самое дело обсудить. Большие люди, он в таких никогда не ходил, большие дела, - он никогда не имел в таких доли. Кто их знает, этих нынешних, может, за вислоусого за этого в клочки порвут, только мало повременя…

… Больше всего он напоминал бы богатенького, удачливого и оборзевшего барыгу откуда-нибудь из солнечной Грузии, не будь он таким явным русаком. Молчание он, кажется, совершенно правильно и быстро понял как согласие хозяина:

- Ты так, чтоб без обид, дедусь, - мы тут поначалу без тебя обкашляем одно тут дело, а потом и тебя к столу пригласим. Лады? И того, - самогонку давай ту, которую для себя держишь, не обижу.

- Ну что, Сергей Анатолич, - по вонюченькому?

- Мне это, бражки… Бражки для начала, а то я что-то быстро хмелеть начал. И самогонку нутро не принимает, если сначала.

- Ага. Тогда так, хозяин, - бражки нам цеженой изобрази, а?

Воцарилось молчание, на протяжении которого Мохов, добыв из недр чудовищного (на двадцать две бутылки пива) портфеля копченого сала в прослойку, и окатистую глыбу какой-то ветчины, пластал ее куда более острым, чем пресловутая бритва, собственноручно сделанным из краденой заготовки к лезвию УМТ ножом. Ветчина оказалась такая, что ничего подобного не приходилось пробовать ни в старые, добрые времена, ни на банкетах "с барского плеча", которые время от времени устраивало для сотрудников начальство: от нее положительно невозможно было оторваться. Так, что даже он, давным-давно страдавший от горечи во рту и не имевший никакого аппетита, незаметно для себя увлекся.

- Откуда, - прочавкал он набитым ртом, указывая на снедь алюминиевой вилкой, поданной справным хозяином к столу для особо почетных гостей, - такая штука?

- А-а, бабка, куркулиха со Старого Города делает. Окорок от свиньи берет, понимаешь, и как-то там в тесте запекает. Я ей - деньжонок на покупку трех-четырех поросят, подкормку там, литров десять "шесть девяток" когда-никогда. А она мне, ведьма старая, - на зиму тушенки, колбаски домашней, сала бекончиком, очень я его уважаю. Лопатку. Окорок копченый, окорок запеченный.

- Хм… - Костин неожиданно задумался. - Надо же! Никогда б в голову не пришло. Все продуктовые заказы выбирал. И радовался, что в нашем-то Столе Заказов, - более-менее есть все-таки выбор. А ты жу-ук!

- При чем тут, - Витя пожал плечами, - чего тут криминального? Всем хорошо и никому не плохо. И мне, и ей, и тебе, и, вот, - он показал, - даже деду.

- А подкормка-то откуда?

- Так ты не слыхал? "Амиграм", - за него же драка промеж куркулей. Мы еще того года в Орле синтез наладили. Скандал был, правда, страшный. Наши - ни в какую, не знаю уж, кто и как утолок-то их. Ну, мы и того… Им-то - что? Жалко, что ли? С порожняком, по договору, по госцене, все чинно-благородно, у кого хозяйство. Вот и я. Сначала, правда, не знал, что с этими мешками делать, весь подвал мне захламили…

- Так это ты бабку куркулихой называешь? Ну ладно, говори теперь, - чего вам всем понадобилось-то от меня?

- Вот вы, Сергей Анатольевич, - проговорил "кассир", выпивая и закусывая, - уже второй раз говорите про каких-то там "вас". Так мне это даже обидно, потому что никаких таких "нас" и вовсе нет, а есть один только я, собственной персоной. Никто больше не только вас не искал, но и не знает ничего… А дело мое состоит в том, что я… Что мне в руки попалась капелька "универсалов", - он отхлебнул самогончика, исподволь сменившего к этому времени брагу, и уточнил, - полных.

Он никогда бы не поверил, что человек может так побледнеть в такое короткое время. Лицо технолога как будто обсыпало мукой. Не в силах говорить, он только беззвучно открывал и закрывал рот, и на какой-то миг Мохову показалось, что тот так и не отдышится, помрет прямо здесь, в пропахшем кислятиной, затхлом закуте, за столом, покрытом почерневшей от жизненных невзгод клеенкой.

- Так. Парень, ты такими вещами не шути. Чем угодно шути, а этим - не смей… Постой-ка… А-а-а! Ну, знаешь, я был о полковнике Гаряеве лучшего мнения, - та-акая грубая провокация…

- Ага. А ты не задумался, - на хрена ему тебя вообще провоцировать? Да еще - меня подсылать. Сам тебя нашел.

- Знаешь, - а ведь я тебе на секу-ундочку поверил. На во-от такусенькую. Хотел даже сказать, что, мол, даже о том говорить, что ты меня - не видел, я тебя - не встречал, а мы друг друга - не знаем, - так и то поздно… У меня даже хмель из башки вышибло, а это уже, знаешь, гадство…

- Не веришь, значит? - Зловеще проговорил Мохов. - Хорошо… Они у меня тут, - при себе… Не все, конечно. А теперь?

- А… - Костин выхлебал стакан первача, как воду, не понимая, что пьет. Отдышался. - Да-а… Теперь - верю. Нет такой провокации, ради которой товарищ полковник позволили бы вынести за пределы "Проприа" "гэшку". Его никто просто-напросто не поймет. Даже если все пройдет нормально, узнав, его все равно повесят за ребро. Для порядку, в назидание, а еще потому что никак, никаким образом нельзя гарантировать, что действительно все в порядке.

- И проверять не будешь, на слово поверишь, что они?

- Нет, - Мохов, оттитровав граммов двадцать, с натугой сглотнул и ответил тоном почти равнодушным, - мне ни к чему. А дело-то у тебя какое?

- Да такое, что "гэшки" без композиции - почти что и ни к чему. А я, сам понимаешь, - без высшего образования по этой части.

- Я, можно сказать, - тоже.

- Ладно-ладно тебе! Своим ребятам…

- Я одно не понимаю, - тебе-то к чему все это? Больше всех надо?

Мохов глянул на него бешеными глазами, махнул почти полстакана зелья и злобно полу-провыл полу-прошипел:

- Да! Надо! Не пойму только, почему вам-то никому не надо? Да с вашей братией, если хочешь знать, и общаться-то пр-ротивно! Сколько ни дай, - они ничего, вроде как довольны. И на все - одно универсальное выражение… Вот-вот, то самое, которое ты только что… У-у, - он с ненавистью потряс волосатым кулаком, - так и поубивал бы вас всех. Овцы! Б-бараны, - только вас даже резать не надо, а можно есть прямо так, заживо.

- О, - технолог презрительно скривил губы, - да ты, никак, - диссидент?

- По роже получишь, - угрюмо проговорил "кассир", наливаясь тяжелой злобой, - они еще большие м-мудаки, только на другую стать… Да что там - на другую, на ту же, только навыворот. Не про то толкуют, чтоб против властей, а про то, чтоб свой интерес иметь, понял? Власть - свой, а мы - свой.