… А ведь пожал бы. Или, что ничуть не лучше, - устроил бы сцену интеллигентской истерической фронды, нажив себе не то, чтобы врага, а - улыбчивого экспериментатора, который будет устраивать ему всякие неожиданности, просто так, чтоб неповадно было. Вот т-тварь! Вытер об него ноги, будучи твердо уверен, что вытирает безнаказанно. Даже хуже, - зная, что безнаказанно. И ведь, если разобраться, - то кто он такой есть? Референтишко какой-нибудь у крупного начальничка, секретарь - никак не больше, потому как - возраст, - а туда же! Вот с какой стати он себя ведет так, будто самого Господа Бога за бороду держит?

… А вот с той самой, - проговорил внутри стылый голос навроде Лондоновской Белой Логики, - что порода другая. Какая порода? А такая, у которой не взмокает спина от самого обыкновенного разговора, и неважно при этом, является ли принадлежащий к ней партийным работником, торгашом или уркой. Так что не держи в кармане фигу, не трясись, воображая себе красочные картины жуткой или - красивой, или - великодушной мести. Потому что кишка тонка, так что - обтекай, утешая себя тем, что ты цивилизованный человек и не стоит обращать внимания на всяких там, и выдумывай полные Гордой Силы и язвительного сарказма ответы, которых никто никогда ни при каких обстоятельствах не услышит, придумывай - зная, что не скажешь и не отомстишь.

… Эй, - цивилизованный, а ведь здесь и сейчас - ты с удовольствием забил бы его ногами приблизительно насмерть. Удушил бы методом засовывания в дыхательное горло собственных свежеотрезанный гениталий удушаемого. После долгого, благоговейного созерцания его потрохов без малейшего колебания насыпал бы в распоротое брюхо поваренной соли нулевого помола. И за что, спрашивается? За то, что указал ему его место?

… А откуда он такой, человекознатец сраный, выискался? А что он знает? Он знает, с какой стороны у бутерброда находится масло в условиях сложившегося порядка вещей, но вот что он будет делать, если от порядка этого - останутся рожки да ножки?

… А ему, Валерику, - поделом, потому что гордыня - смертный грех. Почему грех? А потому что из-за нее можно забыть не то что себя, а - Главное: он, в отличие от гордых представителей Породы, - не сам по себе. Он чувствовал в ту ночь, да что там - чувствовал, доподлинно знал, что это - не он, это - через него, и его не больно-то оптимальным посредством. Вот счесть происшедшее чисто своей собственной заслугой, - было бы чистой воды, непростительным хамством, истинно, что гордыней, а главное - глупой, с заведомо-негодными средствами попыткой обмануть самого себя. Почему-то верхом гордыни как раз и считается - назвать себя "избранником", хотя, если вдуматься, то чего ж гордиться тем, что тебя кто-то выбрал для каких-то своих целей? Причем очень может быть так, что и выбрали-то отнюдь не в том смысле, в котором выбирают жену, а так, как хватают первый попавшийся гвоздь из стеклянной баночки, - такой же, как остальные, не кривой, - так и ладно! Сойдет!

… Вот и не будем вести себя так, как будто сами по себе, будем вести себя, как то и надлежит скромному орудию, - надежно. Старательно, но уповая на то, что избравший - не бросит однажды наугад взятый гвоздь, если не будет иметь на то особых оснований. Ежели гвоздь элементарно не согнется. А если Бог за нас, то кто против? Кажется, именно так говорили крестоносцы и конкистодоры, и, как ни крути, - а на то очень похоже, что и впрямь - за них. Из чего, в свою очередь, однозначно следует, что голубиная кротость нрава - вовсе не являлась обязательным условием божьего заступничества.

Эти, или примерно эти мысли промелькнули в его голове за считанные секунды, так, что этот блаухаунд не успел пройти и восьми шагов. Поэтому Гельветов, воспользовавшись этим обстоятельством, бросил в эту элегантно-серую спину негромкое:

- Эй!

Не поленился, подождал, пока тот в изумлении остановится, неторопливо обернется, поднимая белесую бровь как бы в усилии сообразить, что бы это могло подавать какие-то звуки там, за его спиной. Как это ни странно, но это и впрямь был Гельветов, казалось бы - проясненный раз и навсегда. И не думая подходить ближе, он с выражением скверной скуки на лице вопросил:

- Э-э-э… - простите, не имею чести знать, с кем имею дело, но я так и не понял: когда будет принято положительное решение об организации опытного производства и вообще о реорганизации согласно нашей докладной? А главное - кем?

Вот не был он никаким евреем, и евреев недолюбливал, - не зверски, до безумия, а этак - в меру, как подавляющее большинство мало-мальски приличных людей его круга. И, разумеется, как и все они, имел в своем окружении евреев, которых считал принадлежащими ему лично и не сокрушал. Очевидно, - именно кто-то из них и дал ему странноватое прозвище "Балабост", что с ихнего переводится вроде бы как хозяин, но и не вполне. И это правильно, потому что Хозяин был только один, единственный и неповторимый. А это - вроде бы как и наследник власти того Хозяина, и власть-то в каждом конкретном случае - огромная, безраздельная, - а все равно не Хозяин. А само по себе слово - хорошее, своим звучанием подходит к его облику. Очень подходящее имя для вещи архаичной, громоздкой, немного даже нелепой с виду, но при этом солидной, массивной и крепкой. Как раз для него такого, каким он стал в последние годы, когда кличка приклеилась намертво. Кто его так звал? А - все и никто конкретно, прозвище существовало вроде бы само по себе, отдельно от людей.

Вот Дмитрия Филипповича он, пожалуй, любил. Он всегда сам знал, что ему нужно делать, а присутствие его не было в тягость. В отличие от иных-прочих. Не будем показывать пальцами. А он - нет. Вот и серьезный человек, не легковесный, - ку-уда там! - а все равно с ним легко. Просьбы его выполняешь не потому только, что - надо, а потому еще, что - приятно. Чего это он там?

- … Так что мне показалось, что в данном случае только вы, с вашим авторитетом…

- Но-но, - тяжело катая во рту звуки, погрозил пальцем хозяин кабинета и, вроде бы, всего остального, того, что есть, и того, чего, вообще говоря, нет, - вечно преувеличиваешь. Сам знаешь - не люблю…

- В данном случае кажется чрезвычайно желательным, - мимоходом, как пред вступлением в холодную воду вздохнув, начал посетитель, - чтобы к обеспечению режима секретности данного дела ведомство Юрия Валентиновича имело бы только… только самое косвенное отношение.

Балабост медленно поднял голову, пытаясь осмыслить услышанное, и пока еще не осознавая, не веря в то, что он услыхал. Это - да. Это и впрямь может решить только он. И это тем более невероятно, потому что Дмитрий с Юрой - вовсе не враги, а наоборот, стремятся держаться как-то заодно. Они, да еще умница Андрей, - всегда норовят каждое серьезное дело для начала обкашлять втроем, узким своим кругом. Очень часто и впрямь поворачивают так, как решили они, и поэтому думают, что и вообще… всем тут крутят и заправляют. Смешно, но подобное мальчишеское заблуждение разделяет, в том числе и прекрасный, вполне-вполне соответствующий своей жуткой должности глава Комитета. И вот, - на тебе! Тут не подсидка, не попытка аккуратно оттереть локотком в сторону… Во всяком случае - не только. Что-то тут присутствует еще и до крайности другое, задом - наперед, совсем наоборот… Пожалуй, - раньше и вовсе невиданное.

Что он никогда не был гением, - это он и сам знал, вот только и дураком он никогда не бывал тем более. Да, в последнее время голова стала не та, мысли стали какими-то тяжелыми, - все так, но если что-то, вдруг, оказывается по-настоящему важным, - ему ведь и думать не надо. Он и так знает. Нутром чует. И уж тем более знает, чует, - пусть как хотят называют, - когда - подмахнуть не глядя, а когда - разобраться досконально. Пусть как угодно медленно, но зато - до конца. Ему торопиться некогда. Вот именно: нет времени на то, чтоб спешить с некоторыми вопросами. Например - с этим.

- Юрию Валентиновичу, - сказал он медленно и веско, с едва заметным, - для умных, - намеком на угрозу, - мы верим безусловно. Он всей своей жизнью доказал…