Картиночки, ради которых, собственно, их и привез сюда лихой, развинченный Сашка, надо признаться, - производили впечатление. Очевидно, - все-таки сам по себе дар в иных случаях лежит как-то отдельно от всей остальной личности, которая определяет в таких случаях только тематику и тональность.

Лютая, стылая ночь царила на холсте, наивные звезды в ледяном небе вонзались в глаза, как ледяные гвозди, и то же небо с теми же самыми звездами виднелось сквозь окна лишенных крыш, безнадежно мертвых, давно уже остылых руин, а на первом плане, освещенная луной, шествовала Смерть в балахоне с откинутым клобуком и с косой, и полная луна в черном небе, заливавшая холодным светом всю эту картину, сама была как угловатый череп. Блекло-желтый, серовато-белый, черный - видно было, что картину писали без специальных красок, какими-то белилами и подобными же субстанциями - оставляли впечатление совершенной безнадежности, казалось, что и самой Смерти-то на картине тоскливо и уже нечего делать в том краю. И еще ряд картонок в этом роде.

- И сколько, к примеру? - Деловито осведомился Майкл. - Почем просишь?

- Не продается, - затряс патлатой головой хозяин, но потом, видно, засомневался, - или продать?

- Продавайте, Иван Ильич, тут и думать нечего, - солидно порекомендовал Михаил, - дело, - согласен, - не в деньгах, зато чертова уйма народу ваш пейзаж посмотрит, в свете будут знать и помнить, что был такой Иван Ильич, художник огромаднейшего таланта - но скромный, сам себе цены не знавший. Продавайте иностранцу, не сомневайтесь.

- Скажете тоже, - махнул рукой явно польщенный хозяин, - и, к примеру, - сколько?

- Ваша вещь, - пожал плечами Островитянин, - вам и цену назначать.

Помедлив, будто в нерешительности, хозяин зажмурился от собственной наглости и выпалил:

- Двести рублей!

- Так не пойдет, - медленно покачал головой Майкл, - давайте я вам заплачу пятьсот, а вы всем будете говорить, что тысячу.

- Это, значит, так по-вашему, по-иностранному полагается? Вовсе без стыда?

- Мы просто считаем, что он не имеет никакого отношения к делам. Уверяю вас, - так никому не хуже, а если не лучше, то уж, во всяком случае, - удобнее.

- Чудно как-то… А! Была ни была! По рукам, коли так, - и айда обмоем…

В ход пошли помидоры прошлогоднего посола, без всяких признаков порчи, но настолько резкие, злые и соленые, что из глаз вышибало слезу, а в голове англичанина мелькнула мысль, что вот это, пожалуй, может считаться образцом первобытной грубости вкуса, без изысков, без малейшей утонченности и без всяких нюансов, к подобному - не привыкнешь, тут уже необходима какая-никакая, но наследственность.

Что бы там ни говорили всякого рода умники о том, что во всех алкогольных напитках - одно действующее вещество, опьяняют они вовсе на разную стать. Отличалась в этом смысле от всех прочих и здешняя substancia absoluta: по мере увеличения дозы нарастала особая, изнутри идущая замороженность, не сонливость даже, а - Оцепенение, простое и без подтекстов. Гости давно уже молчали, не будучи вполне уверены даже в том, что присутствуют при происходящем, но хозяин, возбужденный хорошей компанией, явно испытывал подъем.

- Вот философы, - говорят, - смысл жизни две тыщи лет ищут, никак не найдут, измудрились все, до драк доходило, - а по-моему все про-осто…, - он выпил, и похлопал по округлому боку банки, - вот он где. А я пос-спорю, што прав, потому что мне они никакими словами ничего не докажут, а я - пожалста! Хоть кому! Пусть все приходют, - я ф-фсем докажу, потому как на себе убедятся. По честности любой мужик признает, что когда оно есть - почти што ничего больше не надо… Ну, по молодости, когда еще играет, - куда ни шло, а потом - все-о, шабаш! Потому что, - вот он, смысел-то, и ясен без всяких слов.

- Это что ж, - и жить только для того, чтоб выпить?

Иван Ильич в явном изумлении выпучил на него глаза:

- А для чего ж еще? Все остальное так, - по нужде, а выпить, - только для себя, чтоб душу свою согреть. Представляешь, если сотню лет вот так вот прожить, - это ж сколько раз выпить можно? Нет, ты не думай, я понимаю, - ты вот пьешь со мной, а сам гордишься, - одной пьянкой Иван Ильич занят, не то, что я… А того не понимаешь, что выпить, - это каждый раз заново, прежнего не вспомнить, если б помнили, так и не пил бы никто… А то, бывает, спецом держишь себя, все кругом сухо, ясно, плоско, - а ску-учно! - Он даже махнул рукой. - А тут наливаешь себе стаканчик синенький, а у самого душа радуется, пока льешь, - это тебе раз? Раз. Махнешь его, а он не сразу уляжется, за то уж как уляжется, - такая благодать, если кто понимающий, только недолго… Это два? Два-а. Потом, понятно, - приход, это понятно, - лучше всего, только опять не надолго… Это сколько будет, три? А потом все начинает покачиваться, игру дает, все заново, как только родилось, и это - сколько захочешь, столько будет… Не-е, - и не говорите мне ничего, потому что лучше нет. И понимаешь, главное, что оно - почти все заменяет, и ничего почти не нужно, это только казалось, что нужно, а на самом деле, - от суеты а не взаправду… Ну, - за то, чтоб всегда было!

Саня, которому категорически не налили, - маялся. Слетал на пруд, сказав что будет на связи, искупался, вернулся, поел, и продолжил маяться. Наконец, решив, очевидно, что никто на него за самоуправство не обидится, свистнул:

- Михал Аркадьич! Меня с машиной ждут, я не могу больше…

И они дружно сочли это Очень Подходящим Предлогом, вынуждены были принять посошок на дорожку, негнущимися руками завернули картон в какое-то серое рядно и на негнущихся ногах отправились к ждущему их "МиК"-у.

Субстанция, - даже отходила в своем, только ей присущем, простом и монументальном стиле, плавно и с соблюдением линейной зависимости, а на место опьянения приходила безнадежная плоскость и простота мира, который казался в эти часы подобием грубой, пыльной, дешевой декорации, наскоро сляпанной какими-то халтурщиками, чтобы прикрыть Пустоту, - не какую-нибудь, а ту, из которой, по большей части, и состоит Мир. Мир был не то, чтобы ужасен, а просто-напросто ужасающе банален, неинтересен и лишен смысла. Голова, впрочем, не болела и наблюдалась только некоторая сухость во рту.

- Слушай, - а зачем ты на самом деле взял эту штуку?

- А почему бы нет? Явно талантливая работа оригинального художника. Сделаю промоушен, так еще и наварю на ней как следует. Не знаю, чего вы-то стесняетесь…

- Правда?

- Да нет, конечно. Дяде подарю. Он у меня коллекционирует всякие такие штуки.

- Скажи правду, - за что ты так ненавидишь своего дядю? Неужели же хоть кто-то может заслуживать такого к себе отношения?

- Это, знаешь ли, вопрос твоих личных пристрастий. Вкусы у людей разные.

- Если бы я был миллионером, - Михаил говорил тихим, каким-то придушенным голосом, совершенно упуская из виду, что ни капельки не уступает западному миллионеру из того слоя, выше которого - только кучка миллиардеров, - и у меня было бы бомбоубежище под землей… Понимаешь?

- Ясно, ясно… Дальше что?

- Целая галерея проходных комнат, - со злобной мечтательностью продолжил тот, - на глубине в двадцать метров, представляешь?

- И?

- Вот тогда бы я купил эту картину. Повесил бы ее на самую дальнюю, глухую стену самой дальней комнаты и никогда бы туда не заходил… Ты что, не понимаешь, что подобную штуку в живом доме держать нельзя? Там будет скисать молоко, болеть дети и помирать мелкие животные. На окнах будут сохнуть цветы, во всех шкафах сами собой заведутся скелеты, днем все жильцы будут заняты исключительно самоубийствами, а ночи посвятят некрофилии в особо извращенной форме. На твоем месте я б ее в свинец завернул.

- Ты не понял. Это - образец. - Предельно холодным тоном проговорил Майкл, выпячивая челюсть. - Очень показательная в своем роде вещица. Считай ее чем-то вроде пробы гноя из какой-нибудь особо экзотической язвы. Или срезом опухоли. Ничего личного, никакой извращенной эстетики, чисто научные нужды.