Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Много молодых рыцарей были приглашены составить свиту Уильяма Маршалла. С некоторыми из них Александр сражался на турнире. Одного или двух он победил начисто; с другими столкновение было менее победным.

Было много разговоров и бахвальства, хвастовства кровными связями и упоминания известных имен. Каждый пирующий пытался превзойти человека около или напротив него, и шум увеличивался по мере того, как вино из бутылок выпивалось до осадка на дне.

Александр сидел в гуще этого светского турнира и понял, что он не менее ожесточенный, чем другие рыцари, и не было никакого различия в методах. Победителем становился тот, кто сохранил свою голову. И он прикусил язык и оставался приветливым, даже не пытаясь похвастаться чем-либо из своих успехов.

— Они говорят, что Маршалл набирает рыцарей для своей дружины, — доверительно сообщил сосед Александра, юноша по имени Джулиус, который состоял в отдаленном родстве с графом Честером.

— Кто они?

Джулиус пожал плечами и отправил в рот последний большой кусок цыпленка с миндалем.

— Кто-то сказал мне, что слышал это от одного из слуг Маршалла.

— Тогда это, скорее всего, правда, — вежливо сказал Александр и использовал свой нож, чтобы разрезать свою собственную порцию на кусочки подходящего размера. Он не хотел казаться слишком привередливым, но постарался показать, что знает придворные манеры так же, как и обычаи лагеря.

— Мой отец — друг Маршалла, — объявил Джулиус, ворочая челюстями. — А мой кузен — рыцарь у него на службе в Форест Дин.

— В самом деле? — Пристальный взгляд Александра блуждал. За высоким столом музыкант играл на арфе и пел пирующим. Он узнал песню и понял, что она уже заканчивалась. Вероятно, к лучшему, так как для голоса музыканта мелодия слишком была высока, и тот очень напрягался на высоких нотах.

— Вы не верите мне, не так ли? — Тон его соседа стал воинственным, поскольку начинало действовать вино.

— О, я верю каждому слову, — сказал Александр небрежно. — Истинно, что связи человека значат много, но они — не все. — Высказавшись так в свое оправдание, он встал и приблизился к музыканту, который к тому времени закончил песню и с полным ртом вина полоскал горло.

Александр наклонился и что-то прошептал ему. Сначала человек покачал головой, но после некоторого дальнейшего обсуждения и оплаты серебряным пенни отдал свою арфу и уселся в стороне с кубком.

Александр обратился к Уильяму Маршаллу, который сидел во главе стола с людьми, достаточно удачливыми для того, чтобы уже быть членами его ближайшего окружения.

— Я прошу вашего разрешения спеть в благодарность за ужин, милорд, — сказал он, изящно поклонившись.

Маршалл смерил его мерцающим взглядом и сказал, чуть улыбаясь от удовольствия:

— Я думаю, больше, чем за ужин. Ну что же, Александр де Монруа, покажите, каков из вас придворный. — И кивнул, указывая на арфу.

В первый момент Александра охватила паника, видя, как взоры всех сидящих за высоким столом обратились к нему и к ним прибавились враждебные и любопытные взгляды с других помостов. Фальшивый аккорд, извлеченный из арфы, вызвал снисходительные усмешки и презрительное подергивание бровями.

Александр прочистил горло и свое сознание и заставил себя сконцентрироваться на гармонии арфы и песни. Все должно было быть сделано правильно. Подобно тому, как на ристалище и полях сражений, ошибиться было нельзя.

Настраиваясь на аудиторию, он начал бравурную мелодию о радостях турнирных сражений, написанную трубадуром Бертраном де Борном. Сначала его горло было напряжено, и он пропустил случайную ноту, но с дальнейшим звучанием песни он привлек к себе внимание; подлинная, золотая ясность его голоса проявилась, и люди прекратили обмениваться насмешливыми взглядами.

Прежде чем аплодисменты утихли, он начал другую часть, на сей раз непристойную, о победителе турнира, страдающем от «мужских слабостей» на поле и за его пределами. Песня была встречена громким хохотом и призывами повторить. Когда Александр спел ее дважды, его горло болело, но он плыл в потоке эйфории, поскольку знал, что выиграл этот день.

Чтобы доказать, что способен и на более нежные чувства, он закончил свой дебют на пикантной композиции. Небольшая хрипота в его горле придала его голосу томный призвук, который оттенял песню, делая ее более выразительной.

«Дай коня моего, верный друг,
И послушного пса приведи,
Дай мне меч, что хранит от потери.
Я в далекие страны пойду,
Но не золота жажду, пойми —
Я взыскую великой любви,
Огнь Венеры бушует в крови,
Дева ждет, я навеки ей верен…»

Он извлек последние звуки из арфы и поклонился, в то время как аплодисменты раздались вокруг него. Тогда он огляделся и улыбнулся.

Уильям Маршалл протянул ему вино в собственном кубке, а затем пригласил его присоединиться к его дружине.

— Мне нужны люди острого ума, равно как и мастера на поле битвы, — сказал он. — Если вы желаете присоединиться ко мне, место будет ваше.

Александр проглотил дорогое гасконское вино, чтобы успокоить горло.

— Нет ничего, чего я желал бы больше, мой лорд, — сказал он, зная, что этот человек не будет потворствовать скрытности. Маршалл знал, как жил Александр. Не было никакого смысла притворяться, будто бы лучшее предложение ожидало за углом. Это была его лестница из болота, и он не имел никакого желания позволить своим ногам оступиться.

— Ну что же, становитесь на колени, произнесите мне клятву верности и позвольте договору быть подтвержденным присягой.

Вот так в теплый весенний вечер в Солсбери Александр был посвящен в рыцари и стал вассалом Уильяма Маршалла.

ГЛАВА 20

— Тужься, девочка, толкай как можно сильнее. Еще, еще сильнее, да, вот именно! — поощряла повитуха, пристально глядя между широко раздвинутыми бедрами Манди. Кровь пачкала белую плоть, и солома кровати пропиталась родовыми водами. Манди рыдала, стиснув зубы от боли, разрывающей ее поясницу, которая стала невыносимой, и затем отступила в длинном крике.

— Скоро все закончится, — успокаивала повитуха. — Я уже вижу головку.

— Я разрываюсь! — Манди задыхалась и отпила глоток из кубка, который поднесли ей ко рту. В нем был отвар высушенных листьев малины, чтобы усилить сокращения, и мед, чтобы поддержать на уровне ее силы.

— О, это — только головка, спускающаяся в родовой проход, — сказала бодро повитуха. — Нелегко, я знаю, я перенесла восемь сама. Все идет как положено, поверьте мне.

Манди скривилась. Роды длились с рассвета, а теперь солнце снижалось через открытую оконную створку в покоях. Все было открыто — двери, занавес, даже крышки ящика, и волосы Манди были расплетены и раскиданы по подушке так, чтобы не создать никаких помех для рождения малыша. Элайн сказала, что это все суеверие, но она позволила повитухам делать по-своему, потому что суеверие — также традиция, и ритуалы приносили некоторое успокоение.

Очередная схватка началась у Манди без предупреждения и заставила ее тужиться. Она с криком заметалась, и Элайн схватила ее сжимающие пальцы.

— Тужься, Манди, тужься! — настаивала она.

— Головка! — закричала от радости повитуха. — Головка — здесь!

Манди закрыла глаза. Она почувствовала ужасное жжение между ногами и затем, на внезапном расслаблении и водянистом потоке, ослабленное давление, и возмущенный вопль младенца заполнил место под пологом кровати.

— Мальчик! — объявила повитуха с удовлетворением. — У вас прекрасный, крепкий сын, моя дорогая. — И она положила кричащего младенца на живот Манди. Он был горячий и скользкий от тепла ее тела, окровавленный от ее родовых усилий и необычайно возмущенный тем, что его вытолкнули из мягкого кокона в резкость света и воздуха.

61
{"b":"266478","o":1}