— Вы должны мне десять марок, — сказал Осгар просто. — Мне захотелось выкупить это у ле Буше. Бог знает почему. Я, наверное, был пьян.

Он провел указательным пальцем под носом, отказываясь от любых теплых чувств.

— Берите, заплатите мне, когда сможете. Давайте, пока я не передумал, — добавил он, покраснев под удивленным взглядом Александра.

— Я не знаю, что и сказать; просто поблагодарить вас не кажется мне достаточным.

Александр взял перевязь и ножны, его пальцы сплелись вокруг гибкой кожи подобно тому, как утопающий хватается за лонжерон судна.

— Вот и нечего говорить, — грубо ответил Осгар. — Это — не подарок.

Александр кивнул и наклонился. Он застегнул перевязь поверх стеганого гамбезона, в котором он спал, и немедленно почувствовал себя менее обнаженным.

— Вы говорите, что лагерь снимается?

— Да, большинство палаток уже свернулось. — Осгар огляделся вокруг. — И эта тоже, в срочном порядке. Элис оставила вам немного хлеба и кашу, но лучше всего поспешить с этим.

— Где ле Буше?

— Следует с авангардом. Он уже не увидит ваш отъезд, если это вас беспокоит.

Через минуту Александр начал чувствовать себя более оптимистично. Он выбрался наружу; утро было холодным, с намеком осени. Александр взял у Элис миску каши. Она была подслащена медом, и несколько ранних ягод ежевики, добавленных в нее, делали блюдо вкуснее, чем обычно. Он решил, что Элис, должно быть, ужасно огорчилась за него.

— Куда вы направляетесь? — спросил Осгар, пока Александр поглощал кашу и выскабливал миску.

— В Англию, попытаюсь разыскать Манди. Есть надежда, что она отправилась к своему деду в Стаффорд.

Осгар цокнул зубами.

— У вас нет ни денег, ни лошади, — сказал он. — А это длинное, долгое путешествие на тот берег моря.

Александр улыбнулся и отставил миску в сторону.

— Я был дураком вчера вечером, но не полностью. Еще достаточно серебра вшито в подкладке моего плаща, чтобы добраться на тот берег и заплатить за вьючную лошадь. А если они закончатся, я могу наняться как пехотинец или писец… И затем, — он добавил, пряча улыбку, — я вернусь за Харви.

Осгар потупился и пробормотал, качая головой:

— Да, неважнецкие дела… Я помолюсь за вас обоих… хоть не молился лет пять.

Александр сглотнул.

— Я расплачусь с вами, Осгар, клянусь костями святого Мартина, так и будет.

И Осгар сказал, пожав руку Александру:

— Я не сомневаюсь в этом, юноша.

На том и расстались. Теперь еще обязательно следовало поблагодарить отца Амброза за все, что он сделал, и Александр отправился на поиски священника.

Их встреча была короткой: молодой священник был занят исполнением поручений старших господ графского дома, но он нашел время, чтобы принять благодарность Александра с большой скромностью и пожелать ему божьего благословения и улучшения состояния по сравнению с последними днями.

— И еще одно, — добавил он, вытаскивая два свитка пергамента, которые были надежно спрятаны в его рукаве, — Удо ле Буше не было никакой радости от этого вашего коня. Три раза он его сбрасывал — и тот катился кубарем, получая оскорбления вдобавок к ушибам. Сомневаюсь, что они когда-либо станут партнерами на поле боя. — Он криво усмехался, пока говорил, но Александр не поддержал его. Пока другие удивлялись причудам Самсона, он знал, что ле Буше способен убить лошадь, чтобы дать выход своему гневу.

В мрачном настроении он распрощался с отцом Амброзом и, потирая болевшее плечо, направился через лагерь к дороге, французские знамена развевались со стен Водрея — король Филипп и Ричард Львиное Сердце противоборствовали, пытаясь преодолеть свои разногласия без передачи земель.

Александр вернулся в свою палатку и забрал оставленную Осгаром сумку, взяв ее здоровой рукой. Там было полбуханки хлеба, кусок окорока и кожаная фляжка сидра. Достаточно, чтобы продержаться до вечера.

Предостерегающий крик и грохот копыт заставили Александра быстро обернуться и с удивлением обнаружить отвязанного черного жеребца, мчавшегося прочь от замка; грива и хвост развевались подобно знаменам, поводья болтались на шее, седло было пустым. Гнавшийся следом солдат не имел никаких шансов догнать его.

Александр сжал губы и издал ровный низкий свист. Конь притормозил на полдороге, повернулся на задних ногах и побежал рысью к своему прежнему хозяину с глубоким ржанием приветствия.

Александр поймал узду и стал поглаживать мягкую черную морду и шелковистые щеки Самсона. Затем он посмотрел через плечо на солдата. Это был один из прислужников ле Буше, и он утратил дыхание, выкрикивая на бегу что-то о собачьем мясе. Другой солдат упал и возился подобно навозному жуку.

Не тратя время на размышления, Александр ухватился за густую гриву и впрыгнул в седло. Он дернул своими пятками, и Самсон сорвался с места, как будто земля горела под ним.

Всадник и его конь пролетели через лагерь и дорогу, устремляясь к манящему зелеными и светло-коричневыми оттенками позднего лета лесу, и через несколько мгновений потеряли из виду лагерь у Водрея.

Дорога была длинной, и ноги Манди превратились в сплошную рану, ее платье было покрыто пылью. Она была рада принять предложение поехать в повозке семейства, направлявшегося на рынок в Лаву с излишками продуктов, чтобы продать их или обменять.

Мать, пухлая и общительная, подвинула своих пятерых детей в повозке к ивовым корзинам, наполненным яблоками и грушами, чтобы Манди могла прислониться к мешку соломы, которая действовала как прокладка в тряской небольшой повозке. Дети — от крошечной девочки, завернутой в пеленки, до загорелого долговязого мальчика, почти юноши, возбудили ее любопытство. Их отец щелкал языком, и крепкие коричневые кобылки, запряженные в повозку, напрягались и начинали брести чуть побыстрее.

— Вы собираетесь на рынок, госпожа? — спросила женщина. Ее глаза горели любопытством, как у ее детей. Женщины, путешествующие в одиночестве, были обычным зрелищем, но они были редко так же молоды, как Манди, и хотя ее платье покрылось пылью и измялось, все еще видно было, что оно красиво и сшито из хорошей ткани.

— Нет, в замок, — отвечала Манди, зная, что в обмен на поездку она обязана разговаривать с этими людьми; не имело никакого значения, что она хотела отдохнуть и поспать. В течение прошедших трех недель, которые она находилась в дороге, она чувствовала себя нездоровой, слабой и утомленной. Но, по крайней мере, цель уже была видна.

— Я была швеей при леди Элайн. Надеюсь, что она снова возьмет меня на службу.

Женщина посмотрела на нее.

— Почему вы оставили службу в первый раз? — спросила она прямодушно.

— Мой отец служил у лорда Бертрана. Когда он был убит, мы должны были уйти.

— И теперь у вас нет мужчины, необходимого любой девушке?

Манди смотрела вниз на свои руки, чтобы избежать практичного, пристального взгляда.

— Мой отец умер весной, — сказала она, — моя мать — годом раньше, и у меня нет опекунов теперь.

Несмотря на все старания сдержаться, ее подбородок дрожал.

Лицо женщины по-матерински смягчилось.

— Я правда огорчена слышать о ваших потерях, — сказала она. — Для женщины быть одной всегда трудно, но вы не могли бы сделать ничего лучше, как разыскать леди Элайн. Она нуждается в помощницах, имея в доме новорожденное дитя и мужа, раненного на войне. Ох, да вы не знаете, — сказала она, видя изумленный взгляд Манди. — Они с Амоном де Ругоном поженились через три месяца ее вдовства. Накануне дня святого Жиля звонили в колокола в честь рождения их сына, и я слышала, что он необычайно крепкий для ребенка, родившегося всего через семь месяцев после свадьбы.

Манди слушала это в тишине. Ее собственное очищение опаздывало почти на десять дней. Она пыталась отгонять ужасающее подозрение, что она могла быть беременной, но с каждым днем, который проходил без признака крови, это становилось все более вероятным. Теперь слова женщины встревожили ее. Не было никакой свадьбы для нее, она убежала от предложения и все еще не была уверена, что поступила правильно.