Томительно долго тянулась эта тревожная, бессонная ночь, глаза ломило, и начинала болеть голова от этого пытливого вглядывания в пространство и ожидания нападения. Но вот посвежело, туман начал окутывать горы, и пронизывающая сырость пробирала до костей.

Близко утро, слава Богу… но вот тут-то и начинается настоящая работа; скоро начнется, по всей вероятности, наступление японцев. Все светлее и светлее.

Уже можно различить дорогу на перевал.

«Смотри, идут», — шепотом проговорил сотенный командир.

По дороге на перевал действительно надвигались японцы большой колонной.

«Ваше высокоблагородие, ишь ты их сколько повысыпало, черно стало, ровно как грязь!» — заметил рядом лежащий казак. Их, правда, было много, не менее бригады пехоты.

Мы продолжали наши наблюдения, как вдруг заметили: на сопках справа и слева от нас по самому гребню высыпало тоже изрядное количество японцев.

Они, видимо, хотели нас охватить со всех сторон и все шли и шли, загибая круг своим правым флангом, сжимая понемногу своей цепью, видимо, стараясь захватить нашу горстку казаков в свой железный круг. «Отведи, пожалуйста, людей назад, я останусь здесь с 3-мя казаками», — приказал мне сотенный командир. Я должен был это исполнить, но отошел всего на 100 шагов, спрятался за сопку, чтобы в каждый данный момент иметь возможность поддержать его.

Когда он присоединился к нам, то немедленно, где по пади, где по сопкам, по долинке мы отходили, ни на минутку не теряя связи с противником и, конечно, все время посылая донесения. Это была травля за нами: мы были зверем, которого преследовали по пятам, выражаясь охотничьим языком, — гнали японцы по зрячему. Я поражался прямо их способностью передвигаться по горам: они лазали как козы, быстро и спокойно вместе с тем; они торопились, видимо, желая во что бы то ни стало не выпустить нас. Но, увы, судьба нам улыбнулась: мы вывернулись из рук, не потеряв ни единого человека. Дошли до коноводов сели на коней и рысью отошли назад.

В Самайдзы прибыл казак, переодетый китайцем, в сопровождении старика, который помог ему спастись. Несколько дней тому назад казак попал в плен, но, уже окруженный врагами, успел спрятать ружье, патроны и шашку, а короткий нож — в поясе.

Приведенный на допрос к японскому офицеру, он отказался дать какие бы то ни было сведения. Офицер поехал своей дорогой, а продолжение допроса предоставил переводчику.

Этот последний прибег к пытке. Руки были изрезаны, особенно же досталось ногтям, которые частью были почти совершенно сорваны с пальцев. В конце концов пришлось, однако, оставить и эту попытку вымучить какие-нибудь сведения, и японцы покинули казака, связанного по рукам и ногам, под караулом двух часовых.

Ночью пошел дождь. Один часовой забрался под повозку, другой прилег у костра и заснул. Казак воспользовался этим случаем, ухитрился добыть нож из пояса, перерезал веревки и выбрался за линию охранения.

Первым делом он разыскал свое оружие и затем отправился на розыски своей сотни. Истомленный потерею крови и голодом — японцы не подумали накормить его, ограничившись ничтожным количеством риса, — казак тем не менее на следующий день добрался до китайского селения в надежде получить помощь. Мужчины отказались, но женщины помогли, — перевязали раны и накормили; потом один старик взялся показать ему дорогу.

В награду старик получил 50 рублей от подполковника Квитко и 20 рублей от лица неизвестного. Старика оставили пока здесь, опасаясь мести со стороны китайцев за то, что он помог русскому.

Под командой офицера Путинцева был совершен лихой набег на японские позиции с целью взорвать железнодорожный мост.

Команда сняла часовых и уже проникла в черту японского лагеря.

Отряд снова двинулся вперед. Еще несколько сажень, — и громадное железное чудовище было все на виду. Часовой, низенького роста, в кепи с желтым околышем, стоял, прижавшись плечами к столбу, и смотрел на серо-желтые гребни волн. По всему видно было, что он считал себя в безопасности и не придавал серьезного значения своему посту. Да и на самом деле, кто сюда проберется, разве птица, а русские летать еще не научились, впереди несколько цепей часовых, дозоры, внутри разъезды и караулы, сзади и с боков окопы, цепи, траншеи, ложементы; сам злой дух, и тот не сразу проберется.

А злой дух в образе пластуна уже подкрадывался. Не успел он открыть рот, чтобы крикнуть, как тяжелая, железная рука сжала ему горло тисками. Взмахнув несколько раз руками, он беззвучно опустился на землю. Пластун встал, подошли и остальные. Путинцев похвалил вполголоса уральца и осветил потайным фонарем место работы.

Закипело лихорадочное, спешное дело. Работали тихо, осторожно, избегая малейшего шума. Ковыряли ножами в твердом, в мягком работали лопатами, встречавшиеся камни вынимали осторожно руками и клали в сторону. Путинцев копал без отдыха, слипшиеся от пота волосы торчали из-под фуражки во все стороны. Курить хотелось до истомы. Работа быстро близилась к концу, — уже докопались до большого четырехугольного камня, который надо было вынуть.

А лагерь врагов безмолвствовал; костры, догорая, сыпали искры, взвиваясь к небу лиловыми струйками. Мелькали вдали конные разъезды, изредка раздавались окрики часовых, и снова все замирало. Измученные нравственно и физически, казаки выбивались из последних сил, — страшно тяжелый четырехугольный камень подорвал при подъеме последние силы. А неумолимое время бежало и бежало. До луны осталось не более часа, а при ней все погибло.

Путинцев не подгонял работающих, это было излишне, всякий из них понимал, что его ожидает в случае поимки, и работал настолько, насколько хватало сил.

Рыть перестали, и теперь в получившееся пустое место закладывали длинные белые свертки, которые раньше были рассованы у каждого казака по карманам, размотали электрический проводник и заделали дыру.

С другого берега послышался окрик часового и сиротливо замер вдали. Путинцев, а за ним вся команда вздрогнули: всем стало ясно, что часовой с того берега окликает товарища на этом конце. «Все пропало!» Не успела эта мысль промелькнуть в голове, как с ихнего берега пронесся хрипло-гортанный ответный окрик. Пораженные как громом, все остолбенели, а в стороне, улыбаясь во весь рот, стоял пластун: все поняли, чей это был крик, и успокоились. Успокоился и часовой на той стороне. Теперь вся задача заключалась в том, чтобы, пройдя возможно дальше вперед ближе к своему лагерю, сделать взрыв и спасаться уже, как кто сумеет. До первой цепи чуть не бежали, потом пошли все тише и тише, стараясь держаться по старому пути. На небе показалось дымчато-белое пятно — признак скорого появления луны. С радостно бьющимся сердцем возвращались молодцы, гордясь в душе трудностью совершенного ими подвига, с каждым шагом приближаясь к родным палаткам, чуть видневшимся в черной мгле. Стали подходить к снятому во второй цепи часовому. Только пройти это место, и электрическая искра с быстротой молнии понесется назад — к железному чудовищу, и страшный взрыв разбросает его мощные члены, как щепки!

Вдруг все, как по команде, остановились. Вдоль второй сторожевой цепи, к месту снятого часового, быстро приближалась смена из 10–12 японцев. Путинцев весь обратился в зрение; правая рука нервно сжала проводник. Подойдя к месту, где должен был находиться часовой, и не найдя его, японцы стали окликать. Вдруг один из них нагнулся. Послышался резкий крик испуга; на крик сбежались остальные, и вдруг ночную тишину пронизали рокочущие выстрелы.

— Спасайся, ребята! — шепнул казакам Путинцев и нажал проводник.