– А что, мы будем говорить сегодня в телефон? – спросил осмелевший Лева.

Девочка взглянула на него лукаво.

– А зачем мы будем говорить в телефон?

– Потому что… ну потому что я в телефон откровеннее. Я вам в телефон всю правду могу сказать, и про себя, и про вас – все…

– Это нехорошо, если только в телефон. Вы должны вообще со мною быть откровенным.

– Не правда ли? – радостно воскликнул Лева. – Знаю, что это так, а между тем… без телефона мне точно мешает что-то. Хотя вот сегодня я чувствую, что вы мне друг. И как бы я здесь жил без вас? С тех пор, как мама умерла – вот уж больше полгода, у меня нет друга. А она была, знаете, очень хорошая. Вот именно такая, как мы с вами говорили, не грубая. Мы с ней Шекспира читали. Только она была всегда больная. После нее меня и в корпус отдали.

– Ваша мама, я думаю, Лев Петрович, оттого больше и умерла, что жизнь такая стала. Ничего, ничего нету! Когда я была маленькая, я все волшебников и фей ждала… Ну, положим, фей нету; но ведь вот в книжках, у Шиллера, даже в истории Иловайского – там ведь нет волшебства, все это может случаться и случалось. Отчего же теперь воры вместо разбойников, драка Трофима кучера с Игнатием – вместо войны, а вместо рыцаря – наш становой Иван Данилович? Тогда было страшнее, но лучше… Я не умею хорошо объяснить. Только, верно, оттого ваша мама и умерла. Я сама бы умерла, если б у меня было слабое здоровье, – задумчиво прибавила девочка.

– Нет, не умирайте. Лучше будем долго жить и будем всегда друзьями. Хорошо? Только уж навеки.

– Конечно, навеки. Ну, а если вы в корпусе привыкнете и совсем изменитесь?

– Никогда этого не случится! – с жаром воскликнул Лева. – Вы не знаете, какая вы хорошая… и красивая, совсем как Офелия в «Гамлете». Вы читали «Гамлета»?

– Нет, не читала. А какая она, Офелия?

– Чудесная, очень красивая. Потом она сходит с ума и прибегает вся в цветах.

– Так я похожа на нее?

– Мне кажется – ужасно похожи. И знаете что еще? Мне еще кажется, что я в вас влюблен… Попросту себе влюблен! Ну что, вы не сердитесь?

Вета покраснела и засмеялась. Ей и раньше приходило это в голову, но неясно и неопределенно. Теперь она с полусознательным кокетством взглянула на Леву и произнесла:

– Нет, не сержусь. Это даже хорошо, что вы влюблены. Мы будем, как Герман и Доротея. Хотите? Они тоже были влюблены друг в друга…

Она с наивной откровенностью произнесла это «тоже». Лева не заметил его, потому, вероятно, что он мало задумывался над тем, какие чувства питала к нему его подруга. Ведь уж наверно не дурные! Этого не могло быть.

– Смотрите-ка, вот погреб…

Погреб оказался превосходным. Лева его вырыл между толстыми березами и с дорожки, не зная места, его никто не мог заметить. Четырехугольная небольшая яма глубиной около полуаршина была усыпана внутри песком. В одной стенке Лева прорыл углубление, тщательно обложил его кирпичами, которые склеил настоящим цементом и приделал даже дверку. За дверкой пол Лева также выложил кирпичами.

И погреб вышел на славу. Дети спрыгнули в яму и Лева отворил дверку. Там на кирпичном полу лежали груши, сливы и два яблока. Запас был пока невелик, но Вета почувствовала удовольствие и некоторую гордость при мысли, что Лева о ней так заботится.

– Я сюда буду все приносить, что у садовника достану, – говорил Лева, тщательно запирая дверку. – Знаете? Если и дождик пойдет – ничего. Не промочит. Я нарочно так устроил… Теперь дожди начнутся.

Он умолк. Дети сели на край ямы и спустили ноги вниз.

– Скоро осень, – грустно проговорила Вета. – Как-то зима пойдет?

– Непременно приеду на Рождество. Вот вы увидите. Ах, этот корпус! Да теперь и дома у нас гадко. Николай, слышали, женится на этой… как ее? веснушчатой.

– Да… слыхала.

– Вы думаете, влюблен он в нее?

– Я думаю, влюблен… Если женится.

– И она ему кажется красивой? Ну уж этому я не поверю, Это ужасно, если кажется. Может быть, он просто хочет ее деньги взять. Я слышал, он говорил папе, что в ее хуторе богатая земля. И дом за ней в городе.

Вета взглянула на собеседника – но ничего не сказала и вздохнула.

– О чем вы?

– Так. Скучно о них думать. Бог с ними. И я их всех как-то боюсь.

– И меня?

– Ну, вас! Разве вы такой! Вы – Герман, – сказала она и улыбнулась. – И дедушки не боюсь. Вон дедушка бредет! Не может без меня…

Она вскочила и побежала навстречу старику.

– Куда, куда запропастились? – твердил старик. – Уж давно завтракать пора. Я ищу – нигде. Что это, в самом деле?

– Мы, дедушка, на погребе были. Вы никому не говорите, что у нас здесь погреб. Тогда и вам дадим слив. А какой погреб – дождик пойдет – не замочит.

Дедушка потребовал, чтобы его свели на погреб. Осмотрел тщательно и похвалил. Потом вес трое направились к дому.

– Да, скоро, скоро пройдут красные дни, – шамкал дедушка. – И как мы с тобой, внучка, зиму будем коротать?

– На Рождество Лев Петрович приедет, он непременно обещал, – проговорила девочка.

– Что ж, Лев Петрович? Теплее от него не будет, он не солнышко. А впрочем, приезжай, приезжай… – добавил он ласково и выразительно. – Только молодых с собой не привози. Ох, голова от этой всей мерзости болит, – сказал он неожиданно громко. – Иной раз, хоть и греет солнышко, а и на солнце бы не смотрел. Неверно живут. С вами только отдыхаю.

Вета с изумлением взглянула на старика. Он редко говорил. Должно быть, его чем-нибудь раздосадовали.

На площадке, перед домом, где был разбит цветник, молодежь играла в жмурки. Тощий офицер в несвежем кителе – горел. Он метался из стороны в сторону, как человек, страдающий зубной болью. Барышни перебегали с одного места на другое, слегка повизгивая. Николай Петрович, дернув офицера сзади за китель, отскакивал мячиком и увертывался. Светлый балахон его развевался. Это смешило барышень. Наталья Мартыновна, вся красная, в ярко-голубом платье, видимо наслаждалась. Заметив старика с детьми, она шаловливо крикнула:

– Дедуська! Идите с нами иглать! Вы совсем не сталенький!

Дедушка, согнувшись и семеня ногами, торопливо прошел мимо.

На балконе сидели «старшие». Отец строго взглянул на Леву и сказал:

– Рекомендую тебе не опаздывать. Все уже позавтракали.

Прошла целая неделя хороших, ясных дней. Потом небо нахмурилось, побежали низкие, дымные тучи, дождик то принимался накрапывать, то переставал. От сильного ветра деревья сада сразу поредели. Гости уезжали и опять приезжали. Дни уменьшались, ночи длиннели.

Лева был весел. Он получил каким-то счастливым случаем отсрочку своего корпусного экзамена на целых две недели. Он, впрочем, ни разу не задался мыслью, выдержит ли он переэкзаменовку. Не все ли равно?

После обеда, несмотря на тучи и сырое время, он отправился за три версты, на соседний хутор. Там продавали кролика за сорок копеек. У Левы был целый рубль нетронутых денег и он сказал Вете, что пойдет и купит кролика. Его можно держать сначала в кухне, а потом Лева сам ему смастерит клетку, вроде домика. Он привыкнет к Вете, как собачка. К Рождеству, когда Лева приедет, кролик будет большой и ручной.

Лева ушел в четыре часа. Уже ранние, серые сумерки были близки, когда он, шлепая по грязной дороге, возвращался домой. Он торопился. И вдруг у околицы хутора увидал тонкую фигурку Веты, идущей к нему навстречу. Он узнал ее своими близорукими глазами, когда она была уже в десяти шагах. Узнал ее красную фланелевую кофточку и шелковый платок.

– Что это? Елизавета Германовна? В такую погоду, и даже без калош? Как вас мама пустила? Моросит, я весь промок. А посмотрите-ка: живой! И серенький, пушной такой! Я его в платок завернуть, он не замерз…

Лева с торжеством показывал ей сверточек.

– Вы не верите, что такой маленький? Вот мы ему сейчас в кухне капустки дадим.

– Пожалуйста, Лев Петрович, – проговорила девочка, и Лева вздрогнул от ее голоса, такой он был печальный и жалобный. – Не говорите про кролика. Никакого кролика теперь не нужно. Я нарочно пошла вам навстречу, чтобы это сказать.