1902 Обе За гранью смерти ее я встречу, Ее, единую, ее, любимую. И ей, как в детстве, на зов отвечу С любовью первою, – неисцелимою. Ее ли сердцем не угадаю? В ней жизнь последняя и бесконечная. Сквозь облик милый – тебя узнаю, Тебя, Заступница, тебя, Предвечная… Песня о голоде (1904 г., посв. А. Блоку) Хата моя черная, убогая, В печке-то темно да холодно, На столе-то хлеба ни корочки, В углах и тараканы померли. Хозяйка моя – молчит, молчит. Соседи мои – немудреные, Соседи мякину лопают. Животы-то у них бурчат, ворчат, А они ничего – радуются. А были соседи – да померли, Лежат, ничего, погоста ждут, Лежат себе – не схоронены. Кто жив – глядишь, издевается: «Чего, дурак, мякины не жрешь? Небось, подыхал, так наелся бы». А не лезет в меня мякина-то, Нету моего согласия, Чистой смертыньки пойду искать, От соседей уйду, от хозяюшки, Один на один умирать пойду. Над колодцем месяц серебряный, За вербой заря кровавая, Под зарей, внизу, поле черное. Пойду я да лягу на поле, Буду в небо глядеть, алое и белое, Так и умру с ним один на один, Умру на земле – от голода… К Добролюбову Нет отреченья в отреченьи, От вечных дум исхода нет. Ты видишь свет и мрак в смешеньи. В тебе раздельны мрак и свет. И за полями, за горами, Где меркнет жизнь и след людской, Ты узришь жадными очами, Что кинул здесь в семье родной. В пустыне нет уединенья, Повсюду жизнь, повсюду Бог. Лишь сердцу, сердцу нет смиренья, – От жизни в жизни – нет дорог. Приложение Е. Лундберг. Поэзия З. Н. Гиппиус* Noch wenig Zeiten, So bin ich los, Und liege trunkcn Der Lieb' in Schoss. Ich fuhic des Todes Verjungende Flut, Zu Balsam und Ather Verwandelt mcin Blut. Ich lebe bei Tagc Voll Glaubcn und Mut, Und sterbc die Nachte In heiliger Glut. I Стихотворений у З. Гиппиус немного – всего две книжки. Тема их одна, легко определяемая благородными словами двух «посланий» – «великий грех желать возврата неясной веры детских дней» и «будет тем светлей душа моя, чем ваша огненней дорога». Первый томик стихотворений собирался в течение пятнадцати почти лет, по нескольку пьес в год. Очевидно, над поэзией Гиппиус тяготеют другие законы, чем над ее прозой. И форма и мысль здесь обусловлены строгой необходимостью, а не произволом. Прозу можно бы «сделать» и лучше и хуже, богаче вымыслом и беднее, а стихотворения пишутся так, как пишутся. Мерки для них нет. Прозу вызывает к жизни мысль Гиппиус, а стихотворения – не столько ее созданья, сколько знаки, что этой мыслью кто-то иной в Гиппиус живет, и она успевает лишь передать свои недоумения, радости и печали, вызванные движениями того, кто, как дитя в утробе матери, владеет ею. Его рост – ее радость. Его увядание – ее боль. Разница лишь в том, что дитя менее матери, а сила, владеющая творчеством поэтессы, более ее, ибо определяет творчество, сама же этим творчеством не определяется.
В своих стихах Гиппиус не притворяется знающей; мало убедительные «потому что», «надо» и «у нас есть сознание», обычные в ее статьях, забыты, ибо тот враг, с которым ей больше всего приходится бороться, неуязвим этим оружием. Враг этот – она сама, и его не свяжешь заклинаниями. Она движется не потому, что у нее есть цель, а потому, что она не может не двигаться. Ее грехи и слабость – то поле, которое нужно обработать. Хорошо помолиться перед работой, молитва дает твердость руке и ясность глазу – но не молитвой, а плугом, и тяжело упертыми руками, и склоненной головой отличается трудящийся от праздного. Ее грехи и слабость – камень, которого она не могла сбросить в начале пути и который научилась нести. Нельзя хотеть камня, и те, кто проповедует благость камней, лгут. Но можно перенести внимание с тяжести камня на те изменения, которые он произвел в походке, в стати, в дыхании и в мыслях. Изредка Гиппиус приостанавливает свою работу, чтобы спросить, куда ее ведут и кто с нею, чтобы рассказать спутникам, как ей бывает хорошо и как бывает трудно. Иногда она плачет и ищет слов для волнующих просьб – не столько об избавлении от себя самой, сколько об окончании заданного ей урока. У нее самой нет «ни воли, ни умелости», «ни ясности, ни знания, ни силы быть с людьми, ни твердости, ни нежности, ни бодрости в пути». Господь, мои желания, Желания прими. Пока Гиппиус занята своим дневным уроком, она – истинный поэт. Когда же ударяет час итогов, изящество ее негромкого стиха сменяется прозаизмами. Она не уверена, удастся ли слиться с Ним, с Сущим «в цепь одну, звено в звено» – Значит, рано, не дано, Значит, нам – не суждено, Просияв Его огнем, На земле воскреснут в Нем, – и смиренно, и певуче, и пленяет тонкое мастерство этих «н» и «о», противопоставленных острот «просияв» и «воскреснуть». Но вот итоги труда – не религиозно-общественной пропаганды, и не литературного – а глубочайшего, ее труда, ее урока. Три раза искушаема была Любовь моя. И мужественно борется – сама Любовь, не я. Вставало первым странное и тупо-злое тело. Оно – слепорожденное – прозрений не хотело. И яростно противилось и падало оно, Но было волей светлою Любви озарено. Потом душа бездумная – опять слепая сила – Привычное презрение и холод возрастила. Но волею горячею растоплен колкий лсд. Пускай в оврагах холодно – черемуха цветет. О дважды искушенная, дрожи пред третьим разом. Встает мой ярко-огненный, мой беспощадный разум. Ты разум человеческий, его огонь и тишь Своей одною силою, Любовь, – не победишь. Не победишь, живущая в едином сердце тленном, Лишь в сердце человеческом, изменном и забвенном. Но если ты нездешнего – иного сердца дочь – Себя борьбою с разумом напрасно не порочь. Земная ярость разума светла, но не бездонна. Любовь, ты власти разума, как смерти, нсподклонна. Но в третий час к Создавшему приникнув воззови, – И сам придет защитником рожденной им Любви. вернуться Еще немного времени, И я свободен, Я лежу пьяный В коленях любимой. Я чувствую смерти Молодящий поток, В бальзам и эфир Превращается моя кровь. Я живу днем, Полный веры и мужества, И умираю ночью В священном огне. Новалис. Гимны ночи, гл. 5 (нем.). |
