— Не говори никому, Йонас, что ты у меня пил... Тебе все равно один ответ, мне плохо будет. Не говори, Йонас, у меня дети! — почти молил Езуп.

Йонас вырывал свои руки из цепких пальцев Езупа.

— Отстань!..

«Хорошо бы пойти на работу, — думал Йонас. — Может, люди и забыли бы все скорее». Но рана продолжала тревожить его. Наконец в бараке стало тихо, ушел и Езуп Юрканс. Йонас уже задремал, когда кто-то окликнул его. Он открыл глаза — перед ним с помятым лицом и опухшими покрасневшими глазами стоял Кузьма Шавойка.

— Прости меня, Йонас, — попросил Кузьма глуховатым голосом. — Виноват я перед тобой.

Йонасу, который еще вчера ненавидел Кузьму, стало жалко его.

— Ну и натворили мы с тобой... — с болью сказал он.

— Ты говоришь так, — брал на себя вину Кузьма, — словно мне впервой пить. Я и без тебя пил... Но зачем было хвататься за нож?

— Рана, положим, пустяковая...

— Я, брат, и тебя поранил и себя, — вздохнул Кузьма.

— Ну и гад же этот Езуп! — как бы про себя сказал Йонас.

А Езуп, ехавший за камнем, хитровато усмехался. Он время от времени трогал свой карман и с удовольствием ощущал, как шуршат деньги, вырученные им вчера. «А что скажет Казюк Клышевский, когда узнает? Лучшего не смог и придумать, чтобы поссорить соседей... Вот тебе и взрывчатка! Правда, немного боязно, как бы не повернули все это против меня. Впрочем, что они сделают? Я человек темный, могу ошибиться...» Успокоив себя и представив, как будет доволен Клышевский, Езуп даже запел себе под нос:

«А что сказать Клышевскому, когда тот спросит о взрывчатке? А, как-нибудь!» — махнул Юрканс кнутом и снова забубнил песню.

Алесь ехал на стройку. Его удивило поведение Езупа Юрканса. Вчерашняя стычка Кузьмы с Йонасом так взволновала Алеся, что сегодняшняя веселость Езупа казалась ему непонятной. Весь вечер проговорили об этом происшествии они с Якубом Гаманьком и Миколой Хатенчиком. Захар Рудак посоветовал разобраться в этом деле как следует.

— Надо присмотреться, не поработал ли здесь враг, — предостерег он.

— Сегодня же соберем партгруппу, — решил Гаманек. — И комсомольцам следует обсудить все это.

Алесь тоже не мог относиться к этому безразлично. «Надо поговорить по душам с Йонасом и с другими, — решил он. — Поеду-ка я к тетке Восилене. Она всегда все знает!»

Восилене и Анежку он застал на кухне. Они были так заняты своими делами, что не заметили, как вошел Алесь. Только когда он поздоровался, Восилене обернулась и замахала руками:

— Не входи... не входи! Без халата нельзя! — И сама выбежала навстречу ему.

Анежка стояла у стола и крошила капусту. Увидев Алеся, она смутилась так, что выронила нож. «Хорошо, что он не заметил этого», — обрадовалась она. А когда Восилене позвала ее, девушка уже взяла себя в руки.

— Йонас — хлопец честный! — говорила Восилене. — Ты и не думай обвинять Йонаса. Кто с ножом кинулся? Кузьма! Вот с него и надо спрашивать… А больше всего с Езупа Юрканса. От него все лихо... Если бы ты знал, как однажды нализался он тут с мельником и приставал ко мне. Едва вырвалась! Чего он крутится здесь?

— Его Каспар Круминь прислал.

— На тебе, боже, что нам не гоже! — расходилась Восилене. — Каспар рад от него избавиться, так тебе подкинул.

Алесь соглашался с этим.

— Ай-яй! У меня молоко бежит! — закричала Восилене и убежала на кухню.

Алесь остался наедине с Анежкой.

— Ну как тут живется? — спросил он.

— Привыкаю, — усмехнулась Анежка.

— Мне бы хотелось с тобой сегодня еще встретиться, — шепнул он, чтобы не услышала Восилене.

Девушка ничего не ответила, только опустила глаза.

Алесь принял это за согласие. Он уже хотел предложить встретиться там же, где и вчера, но вспомнил, что вряд ли найдется время.

— Ох, я и позабыл, ведь сегодня собрание! — Он взял ее за руку. — Может, завтра, Анежка?

— Ты чего там застряла? — окликнула Анежку Восилене, и девушка, ничего не успев ответить, только кивнула головой. Этого было вполне достаточно, и Алесь, попрощавшись, пошел в барак, к Йонасу.

Йонас был один. Только что от него ушел Кузьма Шавойка, который клялся, что возьмет всю вину на себя. Это так подействовало на Йонаса, что он тоже счел себя виноватым.

— Прости, Алесь! — сказал он, увидев в дверях товарища. — Я все натворил, я и ответ буду держать…

Алесь присел возле кровати.

— Что ж, отвечать придется, и крепко, — подтвердил Алесь. — В самом начале строительства ты подорвал авторитет всей комсомольской организации, совершил проступок, за который тебя поблагодарит всякая нечисть...

— Верно, хотя я и не хотел этого.

— Хотел, не хотел... Может потому, что не хотел, я буду голосовать за строгий выговор, а иначе я не задумался бы внести предложение об исключении.

— Меня, Алесь?!

— Конечно, не Пранаса Паречкуса... Ты лучше расскажи подробнее, как это случилось?

Уже солнце перевалило за полдень, когда окончился их разговор. «Хорош самодеятельный певец!» — подумал Алесь о Езупе Юркансе. С Йонасом он попрощался по-дружески, но утешать его не стал.

Как только зажглись огни в сельском Доме культуры, комсомольцы и молодежь начали сходиться на собрание. Всем была хорошо известна повестка дня, и прения, как водится, уже разгорались задолго до открытия. Одни винили Кузьму Шавойку, другие — Йонаса, никто — Езупа Юрканса.

В первом ряду нервничал Йонас Нерута. Ему было нелегко, и хотя с виду в нем ничего не переменилось, сердце жгло болью. «Лучше бы провалиться сквозь землю, чем сидеть таким дураком перед людьми!» — злился он. Кузьма Шавойка поступил осмотрительнее, — его за мелкие проступки прорабатывали не впервой, он имел опыт, — и устроился в самом углу. Правда, на душе у него тоже скребли кошки, и больше всего он боялся, что уже ни у одного человека не найдет сочувствия. Не раз ему прощали рюмочки, теперь — черта с два! «И что это у меня за характер? — дивился он. — Как только выпью — так и в драку... Меня, наверное, на войну надо посылать, мирное время не по мне...» Кузьма Шавойка, настроенный таким образом, весьма удивился, когда рядом с ним на стул опустился Янка Никифорович. «Прорабатывать пришел», — поежился Кузьма.

— Как же это вышло, Кузьма? — и впрямь приступил к делу Янка Никифорович.

— А я и сам не знаю, — ответил Шавойка.

— Не смог себя сдержать?..

— Не смог.

— А почему?

— Ничего не помнил от злости...

— Ну, а если бы ты трезвый был, случилось бы это?

— Нет.

— Значит, ты не виноват, — ехидно усмехнулся Никифорович. — Водка виновата... Ты только тара для нее, да?

Кузьма посмотрел на Никифоровича. Тот заметил, что у парня тяжело на душе и он так переживает, что того гляди расплачется.

— Брошу пить, — сказал Кузьма.

— Это всерьез?

— Вот увидите... Только бы поверили мне!

— Веру надо заслужить, — печально вздохнул Никифорович. — А то у тебя получается, как у того бедного мужика, который никак не мог поесть хлеба с березовым соком: весной сок есть — хлеба нет, осенью хлеб есть — сока нет...

Председателем собрания выбрали Петера, а секретарем — Веру Сорокину. Первым выступил Микола Хатенчик. Говорил он неплохо, с душой, и даже сам удивлялся, откуда все это у него берется — он был скромным секретарем.

— В наше время с такими случаями надо кончать, — заявил он, осуждающе поглядывая на Йонаса и Кузьму Шавойку. — Случилось это у нас впервые, и надо сделать так, чтобы не повторилось. Мы знаем, что это — хулиганство. Но это хулиганство кладет тень на нашу дружбу, воскрешает давно отжившие нравы. Много лет тому назад наши деды, выбравшись из корчмы, хватались за колья — так их сама жизнь натравливала друг на друга! А тут, когда мы одной семьей собрались строить электростанцию, опять начинаются сцены у корчмы... И кто это делает? Комсомольцы... Повторяю, это хулиганство, а вот наши враги будут кричать: «Посмотрите, какая у них дружба — ножи друг другу в спины втыкают!» Положим, всякого мы от них наслушались и не боимся, но ведь стыдно!..