— «…Лето красное все пела, ты все пела? — тотчас же подхватил Петя Гомозов. — Это дело! Так пойди же попляши…» За характеристику героев басни я получил в школе круглую пятерку, — похвастался Петя. — Вышел я, наследнички, к доске и отчеканил без сучка и задоринки: муравей — неутомимый труженик, накопитель добра — он движет прогресс! А стрекоза — вертихвостка, тунеядка. Стрекоза — потребительница, она готова сесть верхом на шею работяге муравью… Надо клеймить позором таких попрыгуний, нещадно продергивать в стенных газетах…

— Чем удивил! — загудели мальчишки. — Да каждый из нас с малых лет знает, кто такие стрекоза и муравей. И нового ты ничего не сказал нам, Гомоз.

— А ты, Сергей, — обратилась Галина Андреевна и Порошкину, — о чем задумался? С чем-то, вижу, не согласен, да?

Порошкин молча провожал взглядом снопы искр в небо.

— Муравей мантулит и передохнуть ему некогда, а я вот почему-то не уважаю муравья.

— Стрекоза лучше? — подзужил Сергея Гомозов. — Слабый пол уважать надо?

— А ты как думаешь? — воспитательница тормошила то одного, то другого подростка.

— Муравей — положительный тип, — почти хором отвечали ребята, — стрекоза — отрицательный. И говорить тут больше не о чем. Нас не переубедишь.

— Убийцы вы вместе с муравьем! — возмутился Дегтярев.

— Не поняли! — опешили ребята.

— Ответ муравья: «Так пойди же попляши», — пояснил Дегтярев, — обрекал стрекозу морозной зимой на верную гибель.

— Ну а теперь кто что скажет? — допытывалась Галина Андреевна, держа в обеих руках кружку с чаем и поглядывая на Паркова. Тот не вмешивался в разговор, только внимательно слушал, видно, не понимал, к чему клонит Дегтярев.

— За красивые глазки, что ли, муравей должен кормить стрекозу?! — шумели ребята.

— Ну а ты, Петя?..

— Если, конечно, на современный лад повернуть басню, — с иронией заявил Гомозов, — тогда муравей обязан пустить на зимовку стрекозиху и перевоспитывать ее долгими вечерами, чтоб она будущим летом зарабатывала свой хлеб в поте лица…

— Но разве стрекоза не работала? — заступался Дегтярев. — Лето красное все пела… Слушали ее люди, птицы, звери, да и сам муравей, в час отдыха, в кругу детишек своих, наверняка внимал веселой певунье стрекозе. А настала пора расплачиваться за удовольствие — он в кусты. И неизвестно еще, сколько бы он наработал в безмолвном, мрачном лесу. Ведь недаром сказано нам песня строить и жить помогает.

— А ты, Сергей?.. — улыбнулась Галина Андреевна.

— Не по-людски поступил муравей, — хмуро высказался Порошкин. — Ведь мы кормим, обуваем, одеваем певцов, музыкантов, гордимся ими, уважаем их и любим. И птиц за их чудесное пение по-всякому оберегаем. По-моему, муравей тупица… Вкалывает он, не разгибая спины, и вокруг себя ничего-то хорошего не видит. Спрашивается, ради чего? Вот так же я сказал в школе, и мне литераторша залепила двойку…

— Ну и дела! — озадаченно воскликнул Гомозов. — Всю жизнь мне внушали: муравей — хороший, стрекоза — плохая. Но сейчас, наследнички, послушал кое-кого из вас, и муравей мне представляется этаким ушлым, нелюдимым дачником, который держит на цепи злую собаку, к соседям в гости не ходит, к себе соседей не приглашает. Если что кому-то и даст, так за деньги, да еще и обсчитает… А стрекоза, соглашаюсь, разве виновата в том, что только лишь может петь и другим смежным специальностям не обучена?..

— Мир держится на муравьях, — твердо сказал мастер Парков.

— Да на фига нам сдался мир — мрачный, без песен и стрекоз, — запальчиво возразил мастеру Порошкин.

— Ну а если все-таки, — неожиданно повернул замполит, — Крылов видел в стрекозе только никому не нужную лентяйку, тогда как быть?..

Почти до утра ребята не могли угомониться.

…Сиги клевали с ленцой, но ловились всю ночь. Утром, едва поднялось солнце, в палатках стало тепло, и рыбаки крепко уснули. Мимо их табора проносились с натужным гулом моторные лодки; стая белобрюхих куликов бегала, свистела возле закидушек; надсадно трезвонили колокольчики.

Первым проснулся Сергей. Вылез из душной палатки на ветерок, сощурился от ослепительных барашек и весело закричал:

— Есть ли кто живой на этом побоище?..

Пока ребята, заспанные, один за другим выбирались из палаток, Сергей разжег костер, потом ушел вверх по течению Осиновой речки и там застучал топором. Ребята, проверив и наживив крючки, тоже потянулись на заманчивый стук топора. Порошкин мастерил плот из сухого тальника и плавней. Задумал он переплыть на другую сторону речки, где берег крутой, глубина и нависшие над водой кусты, — там наверняка затаилась крупная рыба.

Короток осенний день. Солнце рикошетом пронеслось над мальчишками и, очутившись далеко на западе, летело во мглу горизонта. Навстречу течению Амура подул северный ветер, и вздыбились острые волны с белыми гривами. Дегтярев велел ребятам быстро перебираться через Осиновую речку к табору: того и гляди начнется дождь или снег. Последними с берега отчалили на плоту Гомозов и Порошкин. Плот они тянули толстой жилкой, да, видно, перестарались: на середине реки жилка лопнула. Плот подхватило ветром, понесло в Амур. Подростки на берегу заметались, — хватали спиннинги, бросали в сторону плота. Дегтярев тоже несколько раз метнул — мимо!

— Держитесь, мальчики! — кричала Галина Андреевна. — Не волнуйтесь, не торопитесь, — успокаивала Дегтярева, хотя сама не могла найти себе места, бежала наравне с плотом.

На плот надвигался мутный Амур, с горбатых волн срывались свистящим ветром хлопья пены. Стоит волнам подхватить двух бедолаг, и тогда уж ничто их не спасет.

Дегтярев на бегу поснимал с себя одежду, разулся, опередил плот, и — в воду. Его сразу обожгло. Он плыл вразмашку, бултыхал ногами, чтобы не закоченеть, не дать судороге свести руки, ноги. Держал в зубах конец жилки, боясь, как бы она не запуталась на катушке спиннинга, не кончилась; боялся, что не успеет к плоту — пронесет мимо. Наконец ухватился за шест, поданный Сергеем, одеревеневшими руками кое-как привязал жилку к палке, намертво затянул узел зубами и тогда махнул рукой в сторону берега. Крикнуть уже не мог. Плот, захлестываясь высокой волной, очень долго, как показалось Илье, волочился к берегу.

Галина Андреевна принялась растирать полотенцем спину, грудь Ильи. Ребята разожгли костер и усадили Илью греться, подали ему полную кружку горячего чаю.

— Что чай, — мастер Парков развязывал свой рюкзак. — На-ка тебе, Илья Степанович, огненной воды… Всегда беру на рыбалку или в тайгу — на крайний случай.

Илья выпил, что подал в кружке Парков, и не почувствовал ни вкуса, ни крепости — так озяб. Он оделся и, заикаясь, дрожа, попросил:

— Д-дайте то-топор… Греться буду… — Стал перерубать надвое мозглое бревно.

А в это время Сергей сидел на пеньке, смотрел, как хлопотала возле замполита Галина Андреевна, слышал ее взволнованный голос, видел ее блестящие глаза, обращенные на Дегтярева, и чувствовал себя будто бы чем-то несправедливо обделенным.

«Мог бы и мой отец, вместо замполита, на глазах Галины Андреевны броситься в холодную реку… Звал его на рыбалку, так отказался…»

Проходит вечером Дегтярев мимо швейной мастерской и слышит жалкий голос:

— Тетеньки… Вы про пожар, наверно, знаете?.. — Кто-то в коротком училищном пальто заступил дорогу двум девушкам. — Наша деревня дотла сгорела. Сидим мы под открытым небом. Лопать нечего, одежда пропала… Мамка мне говорит: «Кати, сынок, в город, там люди добрые…»

У просителя дрогнул голос, он даже захныкал, вытирая перчаткой нос. Фигура в пальто, особенно грубоватый говор показались Илье знакомыми.

«Да ведь это Игорь Мороков, — удивился Илья. — Ну да, он. С ума спятил парень — вздумал попрошайничать».

Мороков что-то получил от девушек и — к мужчине в полушубке, бормоча про пожар, трусил рядом с ним.

— …Мамка на себе волосы рвет… Нас шестеро…