Раньше, бывало, отправлялся Сергей в пионерский лагерь — у отца, как нарочно, возникали на производстве неотложные заботы, провожал сына редко. И сегодня, когда Сергей уезжает на практику, отец снова где-то завертелся.

Сергей ходил по перрону, болезненно завидуя тем своим товарищам по училищу, вокруг которых увивались матери, отцы, сестры, напичкивали провожаемых советами, лаской, чтоб всего хватило им на два месяца разлуки. С Галиной Андреевной Сергею тоже словом не обмолвиться, она в окружении подростков. Сергей вслушивался в такой волнующий его душу голос воспитательницы, злясь на мальчишек, как ему казалось, слишком болтливых и легкомысленных.

Сергею вспомнилось, как однажды Галина Андреевна завела разговор о его матери, какой она была и помнит ли он ее в лицо. Вызвала Сергея на откровенность. Он признался, что Галина Андреевна напоминает ему мать, даже показал фотографию. Воспитательница ничего общего не нашла в лице молодой женщины со своим лицом, но согласилась:

— Да, Сережа, что-то было в твоей маме моего или наоборот…

С тех пор Галина Андреевна чувствует себя при Сергее немного скованно, — опасается обидеть неосторожным словом, тоном голоса, взглядом. А ему, когда он смотрит на воспитательницу, все в ней нравится: и прическа, и платье, и туфли, и то, как она разговаривает.

Побывала она и квартире у Порошкина. Они поговорили о многом, затем Галина Андреевна собралась уходить. Сергей упросил остаться на ужин.

Хлопочут они на кухне, а паренек все посматривает в окно.

— Вот и папа идет! — обрадовался.

Старший Порошкин был немало удивлен, застав гостью, да еще в переднике.

За столом воспитательница рассказывала о проделках ребят; смеялись. И Сергея шуткой не обошла. Он все выносил терпеливо, лишь бы гостье и отцу было весело. Сидел напротив Галины Андреевны, пил чай и не спускал глаз с обоих. Будто они, его родители, вернулись из долгой поездки, а Сергей так соскучился по ним…

Глянув на часы, он живо засобирался сбегать к соседу за учебником. Отец заметил: можно и после сходить. Сергей продолжал спешно одеваться — товарищ куда-нибудь уйдет, а завтра контрольная… Возьмет он книгу — и назад.

Галина Андреевна и старший Порошкин остались вдвоем. И сразу все изменилось: разговор не клеился; отец Сергея все время прислушивался к шагам на лестничной клетке.

Галина Андреевна видела, что Порошкину трудно наедине с ней, оттого с нетерпением ждет возвращения сына. Да и самой было тягостно. «Вот сейчас встану и уйду», — говорила себе. И, злясь на себя, почему-то продолжала сидеть, пить чай, поддерживать натянутый разговор. Наконец вернулся Сергей без книги: товарищ ушел в кино…

Отец и сын толкались в коридоре, помогая гостье одеться.

— Папа, проводи, — сказал Сергей.

— Да, конечно, — будто бы обрадовался отец.

Потом Галина Андреевна ехала домой в автобусе и старалась понять, зачем Сергей так настойчиво звал ее в гости, почему оставил наедине с отцом, почему не сам проводил до остановки — отправил отца?..

— …Что так быстро вернулся? — встретил отца Сергей. — Догадываюсь, тебе, как всегда, не о чем было говорить с Галиной Андреевной?..

Отец снял пальто с каракулевым воротником, каракулевую шапку и, разматывая шарф, рассеянно ответил:

— Так ведь мороз.

— А кафе, кинотеатры зачем? — Сергей, глубоко засунув руки в карманы брюк, выглядел ершисто.

— Никак не пойму, отрок мой, — озабоченно сказал отец, близко подойдя к сыну и пощипывая двумя пальцами свою черно-бурую бородку, — чего ты хочешь от меня?

— Хочу, чтоб ты влюбился и малость поглупел… Где-то я читал: чересчур умные — всегда одинокие.

— Перестань язвить, — рассеянно усмехнулся отец, проходя в комнату. — Лучше займись делом.

Галина Андреевна вырвалась из окружения ребят, подошла к Сергею.

— Скучно мне будет без вас, мальчишек, — сказала. А Сергею послышалось: «Без тебя».

— Будь я твоей матерью, наказала бы не загуливаться допоздна, куда не следует не лезть, слушаться старших.

— А будь вы моей мамон, — шутливо ответил Сергей, — я бы вас тоже очень просил приходить с работы пораньше домой и не болеть.

— Пиши, про все пиши, сыночек мой. — Галина Андреевна говорила ласково, коснулась теплой ладонью щеки подростка. — Я буду ждать твоих писем.

— Обещаю, мамочка, каждый день по письму…

Вокруг Елизара Мокеича — ребята и мастера. Ергин наставлял «наследничков», как надо жить на стройке, чтобы люди уважали.

— Какой монтер пошлет вас искать искру, вы не отбрыкивайтесь — за лопату да ступайте откапывать эту самую искру… Если даже шибко не по нраву там будет — все равно в бега не кидайтесь, пропадете: апрель на дворе, медведь из берлоги вылез…

— Мишка-то косолапый к чему? — Петя Гомозов вертелся перед Ергиным.

Ребята и мастера притихли, ждали, что же ответит Ергин? Тот поправил на себе шапку из ондатры, слегка дернул Петю за красный, рано опаленный веснушками нос.

— Было время, наследнички, гулял я молодым и здоровым, работать ленивым был, среди вас таких нет… Командировали меня в леспромхоз. Ну, повалил я лиственницу первое время, с охотки, потом крепко призадумался: эти лиственницы я не ставил и не мне их сворачивать с корня. Закинул я котомчонку на плечо и побег в родные края. Бегу зимой. А по моим горячим следам — волки, штук шашнадцать. Кусок говядины в котомчонке учуяли паразиты. — Елизар Мокеич рассказывал, как всегда, беспристрастно, точно о самом обыденном. — Бегу тайгой, оглянусь — звери настигают. Швырнул им говядину в морды. Нате, душегубы, рвите! Меня оставьте живым. Проглотили мясо хищники и опять — мах-мах за мной. Куда деваться? Лиственницы голые, что свечки, кошке не вскарабкаться. Бегу и вижу: из-под выворотня парок струйкой вьется. Смекнул — берлога! Юркнул в отдушину к медведю. Берлога тесная, кое-как умостился под брюхом зверя, головой потолок достаю, ноги некуда протянуть. Чую в потемках: хозяин заворочался, зарычал. Одну лапу сосет, а другой меня нашаривает. Вот, думаю, поймает, жамкнет и вышвырнет на съедение волкам. Сижу, боюсь, а деваться некуда. Тут осенило меня!.. Заткнул шапкой отдушину — медведь начал утихомириваться от нехватки кислорода. Обмяк и в обморок упал… Так мы с хозяином тайги и перезимовали, наследнички; как только очухивался Миша да начинал меня вытеснять, я — шапку в дырку…

Петя внимательно слушал Ергина. Рот разинул и округлил глаза, что-то бормотал про себя, наверно, повторял за мастером слова; поднимал руку Ергин, дергал головой — и Петя то же выделывал.

— Что вы ели в берлоге? — спросил у мастера Петя.

— Как и все медведи зимой — лапу сосал, — не изменив выражения на подвижном морщинистом лице, ответил Ергин. — Хозяин одну, а я — другую. Вот почему, наследнички, уж если бежать с БАМа, так не весной, а зимой. Зимой-то не пропадешь…

— Да куда ж это годится! — И столяр Коновалов был на вокзале. Он так и шастал мимо Ергина с лютым взглядом. — Вы только послушайте, товарищи, что он плетет юношам — и в такой-то ответственный день! Юноши уходят БАМ строить, можно сказать, на подвиг героический, а Ергин морочит им головы каким-то паршивым медведем.

Коновалов решительно подступил к Дегтяреву:

— Товарищ замполит, вы куда провожаете молодежь, куда, я вас спрашиваю? Почему вы дали право Ергину балагурить? Петро! Ты хоть наведи сатиру на непутевого мастера. Кроме нас с тобой, Петро, я вижу, некому осадить Ергина, поставить его на правильном направление. Ладно хоть едешь ты вместе с мастером Ергиным, а то бы…

Гомозов пристально глядел, как закуривал Ергин, держа в ладонях зажженную спичку, сосредоточенный над огоньком. Потом, словно очнувшись, Петя отскочил к столяру и чуть вибрирующим голосом Елизара Мокеича произнес:

— Бягу и вижу — бярлога…

— Не высекай искру, Демьян Васильевич, — дружелюбно сказал Ергин, фукнув изо рта белым облачком. — Ума не приложу, сосед, что тебя от моих слов ведет и корчит? Давай, брат, хоть перед дорогой не будем ссориться. Не то меня в отдалении совесть загложет: бросил соседа непримиримого…