Рыба захлесталась на мелководье. Парков, держа принесенный кем-то крюк наготове, забрел в реку, насколько позволяли резиновые сапоги, изловчился и подцепил за крышку жабер беснующуюся рыбу, выволок на берег.

Калужонок, килограммов на тридцать, головастый, остроносый, с шипами по бокам и спине, неистово бился о мокрый песок, утрамбованный волнами, и, тускло блестя маленькими глазками, сипло постанывал.

Сергей стоял над своей добычей, не выпуская из рук леску, и мысленно благодарил калужонка за то, что он именно на его закидушку попался и не сорвался. Да еще в присутствии Галины Андреевны! Кто-то подбежал с палкой оглушить калужонка. Сергей выхватил палку и швырнул в реку. Как можно убивать рыбу, которая подарила ему радость, высоко подняла перед товарищами и особенно в глазах Галины Андреевны?!

Сергей склонился над калужонком, трогал рукой твердые шипы, скользкий бесчешуйный бок, ощущая холод, принесенный рыбой из глубины Амура. При свете фонарика калужонок казался то черным, то темно-голубым, а то делался совсем белым — точно изнутри светился.

— Хоть и жалко, а надо отпустить, — сказала Галина Андреевна.

— Как отпустить?!

Ребята запротестовали в несколько голосов. Мастер и замполит молчали. Они, конечно, знали о запрете лова калуг, но эгоистичный рыбацкий азарт, чего там греха таить, в эти поистине неповторимые минуты добычливой удачи захватил и их. Впрочем, ненадолго — оба повторили то, о чем сказала Галина Андреевна.

Сергей, однако же, без чужих советов знал, что делать. Вытягивая калужонка, он тихонько нашептывал: «Не уходи… Покажись Галине Андреевне, и я тебя, невредимого, отпущу…» Рыба, может, послушалась Сергея, поверила ему, оттого не сорвалась с соминого крючка…

Крючок зацепился где-то глубоко в пасти, сомкнутой замком. Пришлось отрезать леску у самой губы.

— Плыви, расти великаном, — сказал Сергей калужонку. — Но больше не попадайся. — И начал сталкивать в реку засыпающую на воздухе рыбу. Ему помогали Галина Андреевна и Петя Гомозов.

Калужонок хлебнул воды, что-то просипел, задвигал хвостом, плавниками и медленно ушел в темноту.

Все молча провожали взглядами калужонка, как волшебное чудище, которое выплыло, показалось на мгновение и, оставшись загадочным, снова исчезло в неведомом мире глубины реки.

Ребята, рыбачившие на Осиновой речке, спешно переставляли свои снасти на берег Амура, поближе к Порошкину, — обставили его так, что и ступить некуда стало. Потом гурьбой подались к костру. Мастер Парков незаметно ушел к себе.

Взошла луна. От ее света все стало белым: засахарились тальники, верх палаток, песок, и сам Амур будто покрылся куржаком. После того, как Сергей поймал калужонка, ребята поутихли: прекратились беспечные, громкие разговоры, выкрики, смех, — все к чему-то прислушивались, подолгу, молча глядя на белый Амур.

Всю ночь дренькали колокольчики, мальчишки срывались от костра и мчались на звон.

Галина Андреевна прилегла на куртку, подперев рукой щеку, глядела на языки костра, бесенятами пляшущие по сучьям. Сергей Порошкин, видя ее сосредоточенное выражение лица, пытался угадать, о чем она думала. Но, увы, мир Галины Андреевны для Сергея был далек и загадочен, как глубина Амура, из которой выплыл калужонок, как даль, откуда всходит солнце…

Дегтярев позвал воспитательницу сходить проведать мастера Паркова. Они пошли, а Сергей смотрел им в спины, слушал хруст мерзлого песка под их ногами. Без Галины Андреевны Порошкину стало как-то одиноко: будто и костер перестал греть, и колокольчики умолкли, и приятели наскучили… Сергей отправился в закидушкам, незряче смотрел на туго натянутые вниз по течению белые лески, на кружевную вязь быстрины. В котелке, булькая, шустро мелькали рыбки, словно для того, чтобы вода не застоялась и над ними не затянулся глухой крышкой ледок. Сергей опрокинул ногой котелок, и рыбки, прыгая, приплясывая, скатились в реку.

— Ребя! — закричал Петя Гомозов. — Остались мы без наживки. Пороша-то запнулся за котелок. Да он на ходу спит…

Вадим Павлович умостился под навесом клеенки. Перед ним теплились головешки. На тагане висел солдатский котелок с недопитым чаем.

— Напрасно вы ушли от нас, — сказал ему Дегтярев. — Жаль, что калужонок прервал наш разговор.

— Я удалился от чижей. — Парков присел, бросил несколько сухих палок на головешки. — И вам нечего делать с ними.

— Как это нечего? — недовольно спросила воспитательница. — Да я никогда так быстро не нахожу общего языка с ребятами, как у костра…

— Вам, Галина Андреевна, везде и всюду хочется быть в няньках… — укоризненно заметил мастер. — Присаживайтесь вот сюда, на сухую траву… Вы боитесь как бы чижи не остались без дров, без варева, да чтоб палатки там, где не надо, не поставили, так?

— Для чего ж я с ними? — воспитательница оглянулась на Дегтярева. Он слушал обоих внимательно, в разговор не встревал.

— Вот-вот, — усмехнулся Парков. Складка на его переносице виделась Дегтяреву глубокой. — В детсадике их нянчат, — кивнул в сторону табора ребят, — в школе учителя от них ни на шаг не отходят, в техническое пришли — тут их на руках носят… Ни минуты не дают чижам побыть самими собою. И вот приходят чижи — взрослые годами, а разумом дети — на производство — сидят, разинув рты, привычно ждут опеки…

Парков легко встал, выплеснул из котелка содержимое, зачерпнул свежей воды и повесил над костром.

— Что ж, по-вашему, — сдержанно сказал Дегтярев, — бросай ребят в речку, как слепых щенят, — кто выплывет, тот и пусть живет?..

— Да мы не то что человека на шестнадцатом году все воспитываем и воспитываем, — ответил мастер, — а иному забулдыге, лентяю и в тридцать, и в сорок лет упорно прививаем духовность, привычку к труду. А тому уж помирать скоро. Смешно, нелепо… — Парков, не договорив, подбежал к закидушке, дернул коротко на себя леску и быстро потянул. Сиг белым всплеском выкинулся на берег.

— Вот и поговорите с ним, — глядя на Паркова, вполголоса заметила Галина Андреевна. — Два года бьюсь и никак не могу внушить ему, что мастер производственного обучения — он же и воспитатель. А ему все равно: придет на занятие подросток — ладно, не явится — Парков и пальцем не шевельнет. Бывший до вас замполит на Паркова рукой махнул, и вы, наверное, скоро от него отступитесь…

Дегтярев смотрел, как рыбак наживлял крючки мальками. «А насчет того, — подумал, — чтобы больше приучать ребят к самостоятельности, Парков, пожалуй, прав».

— Такие-то дела. — Вадим Павлович вернулся к навесу, грел мокрые руки над костром. — Я — мастер. Кто хочет, того научу электрике, а спектакли художественной самодеятельности, разные посиделки с чижами не требуйте с меня.

— Да чем же плохи посиделки?! — возразил Илья. — Почему бы им, пятнадцатилетним, не послушать людей, лучше знающих жизнь, чем они? Ведь ребята открыты нараспашку всем ветрам. Не верите, Вадим Павлович? Пойдемте в группу, и я докажу вам на простом примере.

На биваке полыхал высокий костер, взвиваясь в небо кручеными языками огня. Мальчишки разомкнули круг и охотно дали место подошедшим.

— Чаю не хотите ли? — с улыбкой предложил Петя Гомозов. — Только что вскипятили, свеженький.

И Дегтяреву стало неловко за мастера, словно ребята слышали о себе плохое, но вот вида не подали — пустили греться, разговорчивы.

— Чайку бы не мешало, — бодро согласился Илья. — Вон как подмораживает.

Он снял кружку с куста, осмотрел со всех сторон и зачерпнул из ведра запашистого кипяточку. Галина Андреевна, видя, как прихлебывает из кружки Дегтярев, тоже захотела чаю. Парков присел на валежину полубоком к огню.

— Разрешите наше сомнение, — озабоченно сказал Илья ребятам. — Шли мы сюда и думали: всем ли вам ясен смысл басни Крылова «Стрекоза и муравей»? — О басне, между прочим, замполит вспомнил только у костра и продекламировал: — «Попрыгунья стрекоза лето красное пропела, оглянуться не успела, как зима катит в глаза… Злой тоской удручена, к муравью ползет она: «Не оставь меня, друг милый, дай ты мне собраться с силой и, до вешних только дней, прокорми и обогрей…» Ну и что ж ей ответил на это муравей? Кто не забыл, продолжи…