— Понятно, — кивнул Эркин.

— Я и слюбился с одной. Навроде того дурака Стёпки был. И ещё от злобы на хозяина. Он на этот счёт строг был, когда без его приказа. Одного чёрного так застукал. Ну и… — Чолли сплюнул.

— «Трамвай»? — глухо спросил Эркин.

Чолли покачал головой.

— Яйца ему отрезал. Овечьими ножницами. Ну, знаешь, овец стригут.

— Однако!

— Во-во. Всем, понимаешь, в назидание. А меня забрало. Ни хрена, думаю, не поймает он меня. На конюшне ко мне втихую не подойдёшь, кони, они не выдадут. А там настил сенной, сбруя внизу.

— Знаю, — кивнул Эркин.

— Ну вот. Она забежит ко мне, мы туда, раз два и нету нас, разбежались. Потом и другая, так же.

— Сразу с двумя? — ухмыльнулся Эркин.

— Нет, конечно, заметили бы. Так, какая забежит — с той и трахаюсь. Говорю ж, дураком был. Ну, и не досмотрел. Травинка в волосах у ней осталась. Он и выследил нас. Тихо вошёл, я и дёрнуться не успел. Так на ней и лежу. А он стоит и смотрит на нас. Ну что, говорит, кончай, чего остановился… — Чолли глубоко затянулся сигаретой.

Из темноты вышел и встал рядом с ними Тим. Чолли покосился на него, но промолчал, не прогнал. Не стал возражать и Эркин. Чолли перевёл дыхание и продолжил:

— Ну что. Встал я, штаны подтягиваю. Она встала рядом. Стоим, ждём… он так спокойненько: «И много их к тебе бегает?». Я молчу.

— Врезал? — спросил Тим.

Чолли кивнул.

— Он хлёстко бил. Пока я корячился, она и назвала. Вторую. Он меня сапогом под челюсть ткнул и говорит: «В баню. Лошадей уберёшь и в баню».

— Он так и сказал? — медленно переспросил Эркин. — Не в душ, а в баню?

— Ну да, — удивлённо посмотрел на него Чолли. — А что?

Эркин поймал внимательный взгляд Тима и отвёл глаза.

— Так, ничего. Ну и…

— Что ну, пошёл, конечно, куда я денусь. Пришёл. Сидит он за столиком таким, на столе ножницы. Овечьи. Те самые. И они обе уже голые, перед ним стоят. Он мне так пальцем показывает, чтобы я разделся и рядом встал, — Чолли жадно закурил. — Опять же куда денешься. Стою. Тут только увидел. Обе… с пузечками. От меня. Мои дети, понимаешь… — Чолли хотел выругаться, но всхлипнул.

Тим угрюмо кивнул и тоже закурил. Постояли молча, и Чолли опять заговорил.

— Ну, посмотрел он на нас и говорит. Что посмотрит, дескать, что выродится, а пока, говорит, пока походи ещё, потряси, а там видно будет. Ну и… чего там, в первый раз я сам, без приказа, на колени встал, сломался я, — Чолли снова всхлипнул. — Меня на ночь приковывать стали. Кольцо в стене и ошейник на цепи. И запор снаружи. И днём следили. Он, сволочь, дал им родить, а потом… потом лендлордов каких-то позвал и меня им… — Чолли выругался, — предъявил. Как раба. Нагишом. Я-то уже совсем смирным стал. И дети на столе. Лежат. Посмотрели они на них, на меня… И решили, гады…

— На случку отобрали, — понимающе кивнул Эркин.

— Тебя, что ли, красавчика, не отбирали на это?! — яростно посмотрел на него Чолли. — Ну и заткнись! Сам всё знаешь.

Эркин промолчал, опустив глаза. И быстрого взгляда Тима он не заметил.

— Знаем, — спокойно сказал Тим. — Я тоже через это прошёл. Много привезли?

— Двенадцать. Растравкой напоили, аж распирать стало. И… и пошёл. Как в чаду. День, ночь, ничего не помню. А потом… потом дал мне отлежаться и всё, опять я пошёл дни считать. А когда они затяжелели уже точно, их по свои лендлордам отправили, а меня опять в кабинет, и он, гад, мне сказал, что он мне, понимаешь, он мне сказал, что засчитает эти дни, понимаешь? Стёпка — сволочь! Дети — обуза, говорит, дурак, сволочь, мы ехали когда, Иван спросил, сколько детей у меня, так сколько? Уже четырнадцать, понимаете, а где они, по каким Оврагам лежат? Я ж… я ж не знаю даже, кого родили. Парни, девки… — Чолли отчаянно махнул рукой.

— Я тоже не знаю, — тихо сказал Тим. — Я даже не помню, сколько их было.

Чолли несколько раз вдохнул и выдохнул. Он не мог остановиться. И Тим, и Эркин понимали это и молча ждали. Уйти сейчас или перевести разговор… Чолли не заслужил такого.

— Пахал я, как пр оклятый, дни считал. А он… то засчитает, то вычтет. Найси когда появилась… я уж смотреть на неё боялся. Тех-то двух, он до года им дал покормить и продал. Боялся я: увидит он, как я на Найси смотрю, и всё… продадут. А мне… мне хоть слышать её. И она… смотрит на меня. Только когда я на дворовых работах, переглядываемся. И кормили меня вместе с рабами. На отдельном конце. Так хоть за столом тоже, переглянемся. А уж поговорить… и думать не моги. Ну, на общих работах ещё, и когда неуков объезжал, ну, тогда все смотреть собирались, этому хозяин не препятствовал. Потом затяжелела она.

— От кого? — вырвалось у Эркина.

— Возили её, мне не сказали, — огрызнулся Чолли. — Раз дурак, то молчи. А тут хозяин, гадина, гнида белоглазая, то ли подсмотрел, то ли догадался…

— И что?

— И ничего. Понимаешь, я двор мёл, а она как раз шла. С животом уже. Ну, и один лоб, из угнанных, толкнул её. Я и врезал ему, чтоб ногами накрылся. Он встал и на меня. Он-то — белый всё-таки, хоть и угнанный. А мне всё по хрену стало. Ну, и я ему… от души. А хозяин тут же. Плетью нас вытянул, разогнал. И… и не спросил ни о чём. Меня так и обдало холодом. А он смотрит на меня, ухмыляется. И говорит. Что ты, дескать, моё добро хранишь, это правильно, молодец, а за драку с тебя вычесть надо. Подавись, думаю. Лишь бы… А потом родила она, — Чолли вздохнул. — Как все. До года кормила, и отобрали. И ещё раз. Хозяин меня уж не сторожил так. Видно, решил, что я кончен. Я и дни считать бросил. Всё равно не выпустит, пока все соки, всю силу у тебя не вытянет. Одного боялся. Продадут меня — и не увижу её больше. И тут, тут он меня опять к себе в кабинет. Чего это, думаю, ничего вроде нету за мной. Кони в порядке всегда, сбруя в порядке… А на столе бутылка русской водки и стакан. Он мне наливает, полный, и даёт. Пей, говорит. Я держу стакан, думаю: чего он ещё, гнида белоглазая, задумал? А он говорит: «Сто часов тебе осталось. Пей за это». Я и выпил. И вырубился. Как в каморку попал — не помню. Кто меня туда затащил и бросил — не знаю. А проспался, встал, мне и шумнули, что пьяный я Найси звал. Всё, думаю, вот теперь, всё. Не меня, так её продадут — один чёрт. Коней чищу, гривы им заплетаю, голова с похмелья… как мне, скажи, по ней дубиной врезали. И тут меня за плечо трогают. Оборачиваюсь… Найси. «Ты что, — говорю, — крышу потеряла?» А она мне… «Ты меня звал, — говорит, — вот я и пришла». И улыбается. Я и забыл обо всём. Обнял её, и стоим так, — Чолли задохнулся и замолчал.

— Не застукали вас? — тихо спросил Эркин.

Чолли мотнул головой.

— Нет, обошлось. Но… хозяин… он всё всегда знал. И стукачей хватало, и сам он… Ладно. А потом он опять. Я уже спал, меня отперли, растолкали. Иди, дескать, хозяин зовёт. А ночь уже. Ну, думаю, донесли ему, как мы с Найси, теперь-то… то ли ножницы, то ли торги… Вхожу, он сидит за столом, смотрит на меня. Я встал, как положено. Руки за спину, голову опустил. И жду. А он мне… «Кончился твой срок, — говорит, — Завтра лендлорды съедутся, я тебе заранее говорю, чтобы ты головы не потерял. Ну, — говорит, — чего молчишь?» Я… я как рыба на берегу. Он засмеялся и говорит: «Где твоя резервация? Куда поедешь?» А я не знаю, не помню. Так и сказал ему. Он кивает. «Ты, — говорит, — работник старательный, могу и оставить». Я глазами хлопаю, а он мне… дескать, контракт, по контракту жильё, обеспечение и, если что останется, то деньгами на руки. И… и говорит… Я ему, дескать, рабов наделал. Меня-то после того раза, ещё пару раз… Напоят растравкой и запрут то с одной, то с двумя, я и лиц там не помню. Привозили их. Да, четыре всего. Ещё, значит, четверо мальцов. Рабов. И за это… словом, он мне какую риз рабынь отдаст. Чтоб жила со мной. «А то, — смеётся, — тебя, бычка, если не приковывать, ты мне, — говорит, — всех перебрюхатишь, без разбора».

— Потому ты и Редокс? — спросил Тим.

— Ну да. Кто меня Чолли назвал, я не помню. К нему я уже с этим именем попал. А Красным Бычком он меня с той случки звал. Ну, и назавтра, при лендлордах, отработку мою засчитал, подписал, выписал бумагу мне, что Чарльз Редокс, они как услышат, так, гады, заржут, от отработки свободен. И тут же годовой контракт. Я крест поставил, руку ему поцеловал и пошёл на конюшню.