— Ну, Зин, чёрные, они, говорят, неуёмные, заездит тебя, смотри, до смерти.
— От этого не умирают, — отмахнулась Зина.
— Это ещё что! — рыжая патлатая девчонка бросила свою стирку и выскочила на середину мытьевой. — А вот ревнючие они, это да! Мне историю рассказали, бабы, я обревелась, ну, сдохнуть, не встать! Один такой, чёрный, девчонку полюбил, родители согласия не давали, так он украл её, они в погоню, а он обрюхатил её по-быстрому, они и отступились.
— Ну, и чего тут жалостливого?
— Это где ж такое было? В Империи…
— Да пошла она, Империя эта, может до неё, а может ещё где!
— Ну, не знаю, как чёрные, а нашенские парни это оченно споро проделывали.
— Да уж, нашенский тут любого чёрного забьёт.
— Федьку вон взять…
— Ну, чего вы к мужику прицепились?
— Ой, бабы, скраснела-то как, влюбилась, пра слово, влюбилась, век свободы не видать!
— А Спирьку Рябого взять?
— Он уехал уже.
— Ну да, помним, как же.
— Ага, под ним только мотоциклетка не лежала.
— Да ну вас, давай, Рыжуля, рассказывай.
Зине хотелось послушать: рассказывала Рыжуля очень красочно, хоть и путано, но и дело делать надо. Тимочкино и Димино она выстирала, теперь своё и Катино замочить, а мужское всё прополоскать. Собрав выстиранное в ведро, она немного постояла и пошла полоскать. Кричит Рыжуля громко, но в полоскательной вода шумит, ничего не слышно.
У соседнего жёлоба с проточной водой стояла немолодая женщина в розовой застиранной, но тщательно зашитой комбинации и с аккуратно заколотыми чёрно-серыми из-за седины волосами. Она улыбнулась Зине.
— Поздравляю вас.
— Спасибо, — ответно улыбнулась Зина, вываливая бельё в жёлоб и ополаскивая ведро.
Седая хотела ещё что-то сказать, но только вздохнула, и Зина понимающе кивнула. Что ж, у каждого своё болит.
— Вам повезло, — наконец заговорила седая. — Встретить любовь — это большая удача. Берегите её.
Зина кивнула, соглашаясь. Хотя какая же у неё с Тимом любовь? Ничего же такого у них не было и будет когда — неизвестно. Но, конечно, ей повезло, сказочно, небывало повезло. Теперь… только не досмотри, ведь уведут, вертихвосток хватает, и помоложе, и пофигуристее, и хоть посреди плаца разлягутся. Вон Морозиха как своего держит. И… а ведь Тимочка вроде с Морозом в приятелях, ну да, видела же их вместе. Это хорошо, пусть приятельствуют.
Она собрала прополосканное и вернулась в мытьевую.
— …Ну вот, а он и поверил. Ну, девчонка же, дура, велико дело, платочек, выкинула бы и с концами, а она, дурёшка, призналась в чего и не было, а он и придушил, в постели прямо, — звонко частила Рыжуля, — и сам затосковал, зарезался с тоски. Во!
— Брехня это!
— Чиго-о-о?! Это я брешу?! Ах ты, кошёлка старая!
— А за кошёлку я т-те патлы повыдергаю, лысой пойдёшь! Тебе набрехали, а ты поверила. Когда это мужики с тоски по бабе насмерть резались?! А?! Да ещё по жене?! Сама подумай!
— Точно, все они сволочи!
— Ага, только о себе и думают!
— Ну и что! А история хороша!
— Плюнь, Рыжуля, расскажи ещё чего…
— Девчонки, а ну в темпе, на собрание опоздаете.
Зина быстренько простирала своё с Катиным, сбегала его прополоскать, потом всё отжала и сложила в тяжёлую мокрую стопку, ополоснула из шланга корыто, в котором стирала.
— Уходишь, что ли? Азариха, ну?!
— Я Чернова теперь, — гордо ответила Зина. — В сушку иду.
— Так ты что, записалась с ним? Не так просто?
— А как же! И документы уже получили. И комендант нам отсек дал.
Зина пошла в сушку, а вслед ей понеслось:
— Ишь загордилась, задом как завертела.
— Ну, бабы, мужика охомутать, да ещё под запись… это непросто.
Захлопнувшаяся за спиной дверь отрезала разговоры. Зина спокойно нашла свободный шкаф, аккуратно развесила и разложила вещи и закрыла дверцу, как и надо, до звучного щелчка. Шкаф загудел и заурчал, гоняя горячий воздух по развешенным внутри вещам. Мужчины сюда заходили редко и обычно в другое время, так что женщины, не стесняясь, ходили свободно, как в бане.
Ожидая, пока вещи высохнут, она немного поболтала и здесь. И здесь её серьги оглядели, оценили, поахали и поздравили.
Зина забрала высохшее бельё и пошла одеваться. Удачно как попала, нигде ждать не пришлось. Ну да, собрания же сегодня, не все стирать пошли. Теперь в гладильню. Туда свободно кто хочешь заходят, туда в одной рубашке не стоит.
И здесь её встретили охами и ахами насчёт серёг. В гладильню-то и с колечком можно бы было, но уж оставила, так что теперь…
— Когда ж это вы слюбиться успели?
Зина рассмеялась, изображая смущение. Не рассказывать же, что и не было ничего: засмеют.
— Или свёл вас кто?
— Да, — задумчиво кивнула Зина. — Можно сказать и так. А то и… само собой как-то всё. Поговорили раз, другой, ну и… к коменданту пошли отсек просить, а он упёрся. Без бумаги не даёт отсека. Ну и…
— Да уж, в самом деле, само собой.
— Вот. И не думала, не гадала, а получилось…
— Ну, на счастье тебе, Зин.
Влажная ткань шипела под утюгами. И голоса здесь звучали как-то тише, приглушенней, чем в мытьевой или полоскальне. Может, оттого, что перекрикивать воду не надо.
Зина тщательно отгладила рубашки, аккуратно расправляя воротнички, манжеты и клапаны. Как ещё мама учила на отцовских рубашках. И трусы. Глаженое надевать приятнее высушенного. А теперь Катино. И своё. Хорошо, хоть такую малость удалось летом купить и в Хэллоуин, будь он неладен, сберечь. Многие вон, в чём были, в том и выскочили. Ну, вот и всё.
Она выключила утюг, собрала вещи в аккуратную стопку.
— Счастливо тебе, Зин.
— Удачи тебе.
— Спасибо, и вам удачи.
После жара прачечной и гладильни во дворе показалось очень холодно. У столовой уже на молоко собираются. А её-то как? Зина побежала в барак. И прямо у входа столкнулась с детьми.
— Ма-ам! — просиял, увидев её, Дим. — А мы на молоко идём!
— Ага! — подхватила Катя.
Вышедший следом Тим улыбнулся ей.
— Ну и хорошо, — заулыбалась Зина. — Димочка, осторожней, а то я уроню. Оно всё чистое. Идите с папой. Я вещи уложу и приду.
Стоя на крыльце, она посмотрела им вслед. Тим вёл их за руки и из-за маленького роста Кати слегка сгибался в её сторону. Зина счастливо всхлипнула и побежала в отсек.
Здесь было всё чисто и убрано, койки заправлены. Зина разложила выстиранное и выглаженное в тумбочке, скинула платок, быстро расчесала и закрутила в узел волосы. Достала коробочку, вынула и надела колечко. Поглядела на него, поворачивая руку, чтобы камушки в цветочке блестели и искрились. Красота-то какая! Заглянула в стоящий на тумбочке пакет. Два апельсина ещё. Ну, это после ужина, на ночь. Беды от них не будет. И лоточки все Тима в пакет сложил. Вот и хорошо. Пусть так и лежат. Пакет тоже хороший, из плотной бумаги, форму держит и под корзинку сделан. И положить много чего можно, и на виду поставить не стыдно. Зина ладонями проверила, как лежат волосы, надела куртку и повязала платок фасонным запахом. Всё ж-таки… нечего ей чумичкой ходить, себя уродовать, не старое время, когда от надзирателей красоту прятали. И чтоб Тиме было не стыдно рядом идти.
Она ещё раз оглядела их отсек и побежала во двор.
Народу было меньше обычного. Ну да, собрания же. Не поймёшь сразу, правда, но вроде с холостяками уже закончили, а мелюзги совсем не видно. А у столовой, как всегда, родители. Зина выглядела своего — ага, вон стоит, с Морозами разговаривает — и подошла. И, как и Морозиха своего держит, так и она, встав рядом с Тимом, взяла его под руку. И стала слушать.
— Свой дом, может, и хорошо, — говорила Женя, — но ведь это очень большие расходы. И времени он много отнимает.
— Я тоже так думаю, — кивнул Тим, мягко прижимая к своему боку локоть Зины. — Чтобы дом был домом, только им и надо заниматься. И ещё. Я думаю… Свой дом в городе — это на окраине, хорошо, если работа рядом будет. А если нет? И город большой. У меня уже так было. Жил на одном конце, работал на другом. Очень неудобно.
