Жариков убрал книги и записи в сейф, аккуратно запер его и посмотрел на часы. Так, теперь последний обход и на боковую.

В отсеке тихо. Андрей и Майкл — теперь Михаил — прилежно зубрили русский в дежурке. Жарикову они обрадовались, расплылись в радостных улыбках и пригласили на чай. Как же упустить законный повод увильнуть от домашнего задания?! Жариков улыбнулся в ответ — улыбки у парней! И не захочешь, а ответишь — и поблагодарил.

— Только больных посмотрю.

— Ага, — кивнул Андрей. — Я подогрею тогда, да?

— Нам… с вами? — встал Майкл.

— Как хочешь.

— Делай чай, я на обход, — важно сказал Майкл, выходя за Жариковым.

Чак и Гэб спали. Или делали вид, что спят. Жариков не стал заходить к ним в палаты. Только посмотрел через стекло. Майкл держался рядом, вопросов не задавал и с высказываниями не лез, хотя чувствовалось, что высказаться ему хочется и весьма.

Когда они вернулись в дежурку, чай у Андрея уже был готов. Заварной чайник накрыт сложенным вдвое полотенцем, печенье на тарелке, джем в розетках, чашки наготове.

— Ну, молодец, — похвалил Жариков.

— Да? — обрадовался Андрей. — Всё правильно, так?

— Так-так, — улыбнулся Жариков.

Сели к столу. Андрей по праву хозяина разлил чай, и первые полчашки выпили в молчании.

— Иван Дормидонтович, — начал Майкл, сочтя момент подходящим. — У Чака депрессия, «чёрный туман», так?

— И так, и не так, — невольно нахмурился Жариков. — У него всё не так. Весь процесс.

— А у Гэба? — спросил Андрей. — Он ведь так и не загорелся. Может, он притворяется? Как это? А, си-му-ли-ру-ет. Правильно?

— Сказал правильно, — Жариков, не отдавая себе отчёта, сел по-другому: локти на стол, зажатая в ладонях чашка перед глазами. Смотрит на пар, а видит… — Нет, это не симуляция. Глубокий кризис. Не взрыв, а процесс. Он не хочет гореть, и боли нет…

— Хоти, не хоти, а когда загоришься, то всё, — пожал плечами Майкл, — от боли не уйдёшь.

— Крис, тьфу, Кирилл говорит, что их не кололи, оттого они и горят… по своему желанию, — сказал Андрей.

— Может, и так, — согласился Майкл.

Жариков уже не раз слышал об этом. Парни часто упоминали уколы, говоря о различиях между спальниками и телохранителями. Но только упоминали, вскользь, не останавливаясь на этом. И выходит… выходит психогенный характер боли. И суггестивность паралича. Но нет кода проникновения. А проламываться наугад… возможно, но результат непредсказуем.

— Иван Дормидонтович…

Жариков вздрогнул и посмотрел на парней, улыбнулся их тревоге.

— Задумался, извините.

— Не за что, — улыбнулся Майкл.

А Андрей объяснил:

— У вас глаза стали… как в отключке, — последние слова он произнёс по-английски и замялся, не зная, как перевести.

— Я понял, — кивнул Жариков.

— Иван Дормидонтович, — вдруг сказал Андрей, — а что у человека самое главное?

— Как это? — с интересом спросил Жариков.

Смысл вопроса, в основном, ясен, но интересна интерпретация.

— Ну, без чего человек не живёт, так? — подхватил Майкл.

— Да нет, — досадливо мотнул головой Андрей. — Кишки вырежи, он тоже жить не будет, а разве кишки — главное?

— Тогда сердце, — пожал плечами Майкл.

— И так, и не так. Вот, — Андрей постучал себя пальцем по лбу. — Вот что у человека главное. От этого всё в человеке.

Жариков улыбнулся.

— Что ж, можно и так сказать. И какой твой вывод, Андрей?

— Этим двоим не руки массировать, а мозги перетряхнуть надо.

— Это по башке стукнуть? — ехидно поинтересовался Майкл.

— Не придуривайся, понимаешь ведь, о чём я, — сердито сказал Андрей.

Жариков слушал их молча. Так, что они забывали о его присутствии. Он умел становиться незаметным, чтобы говорили не для него, а для себя.

— Ну, и что предлагаешь? Обработку заново им устроить? — Майкл насмешливо скривил губы. — Больно это — раз. Возни много — два. Ничего этого тут нет — три. И может и не сработать — четыре. Хватит?

— Хватит? — вздохнул Андрей. — Только… боль для дела и перетерпеть можно. Это раз. Возни много, так всё равно с ними возимся. Это два. Всё, что нужно… можно найти. Ни за что не поверю, что всё поломали да сожгли. И врачей питомничных найти можно.

— Постреляли их всех.

— А нас? Нет, наверняка кто-то выжил. Сейчас попрятались, конечно, но найти можно. А насчёт четвёртого, что не поможет… — и по-русски: — Клин клином вышибают.

Майкл несогласно мотнул головой, отпил из чашки. Он искал возражение, и Андрей ждал. Ждал и Жариков.

— Хорошо, — глаза у Майкла заблестели. — Раз так, ты на обработку ляжешь?

— А мне-то зачем?

— А затем же! Чтоб совсем прежним стать, как до всего. Ну, как?

Андрей невольно поёжился, зябко передёрнув плечами.

— Нет, не выдержу.

— То-то, — Майкл торжествующе улыбнулся.

Жариков не вмешивался. Что парни называют «обработкой»? Жаль, он только начал изучать литературу. К тому же там термины, а парни говорят на своём жаргоне. И подбиравший эту литературу меньше всего думал об интересах читателя. И впрямую спрашивать парней нельзя: для них это ещё слишком болезненно. Слишком.

— Иван Дормидонтович, — Андрей допил свой чай, поставил чашку. — Вы тоже считаете, что Ма… Михаил прав?

— Отвечу тоже по пунктам, — улыбнулся Жариков. — Я не знаю, что вы называете «обработкой». Это раз. И… и мозг человека, сознание — слишком сложная и тонкая… штука, чтобы вламываться туда, не зная всего. Разрушить легко, наладить трудно.

— Но если это, — Андрей запнулся, подбирая слова, — если это… плохое… Плохое надо разрушить.

— А что останется? — хмыкнул Майкл. — Мы вот горим, это же тоже разрушение. Хорошо тебе стало после этого?

— А ты что, — насмешливо сощурился Андрей, — прежним хотел остаться? Я — нет. Лучше таким, чем этаким, — Несмотря на явную невнятность последней фразы, Майкл понимающе кивнул, соглашаясь, и Андрей посмотрел на Жарикова. — Иван Дормидонтович, одни они не справятся.

— И как помочь? — с искренним интересом спросил Жариков.

Андрей беспомощно вздохнул.

— Они должны сами захотеть, — убеждённо сказал Майкл. — А боли никто не хочет.

После недолгого упрямого молчания Андрей убеждённо сказал:

— Но не может нормальный человек хотеть быть палачом. Нормальный если. Я читал, Иван Дормидонтович, садист — это который любит мучить, так?

— Так, — заинтересованно кивнул Жариков.

— Я и раньше о таких знал. И слышал, и… ладно. Я только не знал, как это называется, и что они — больные.

— Те, что тебя зимой мордовали, больные? — ехидно поинтересовался Майкл.

— Те — просто сволочи, не мешай, — отмахнулся Андрей. — А эти, Чак с Гэбом, они нормальные?

— А когда ты себя здесь всем предлагал, лишь бы не гореть, ты нормальным был или маньяком? — запас ехидства у Майкла ещё далеко не исчерпался.

Андрей смущённо хлопнул длинными пушистыми ресницами.

— Ну-у… дураком был. Думал…

— И они так же думают, — Майкл стал собирать посуду. — Ладно. Мы, как это, заболтали, нет, заговорили вас, Иван Дормидонтович, так?

— Сказал правильно, а по сути нет, — улыбнулся Жариков и продолжил серьёзно: — Много интересного услышал.

— И нужного? — лукаво улыбнулся Андрей.

— Ненужного в моём деле не бывает, — убеждённо сказал Жариков, вставая. — Да и в других делах тоже. Ладно, парни, спокойного дежурства вам. Если что, сразу вызывайте.

— А как же! — кивнул Майкл. — Андрей, давай, пока я посуду мою, сходи, посмотри.

— Ладно.

Из дежурки они вышли вместе. Андрей вопросительно посмотрел на Жарикова, и тот молча покачал головой, показывая, чтобы Андрей шёл один. И пока Андрей легко, бесшумно ступая, шёл по коридору, Жариков вспомнил, каким он увидел парня зимой…

…Аристов вызвал его по селектору.

— Привезли спальника. Зайди. У него истерика.

Когда он прибежал в Юркин кабинет, молодой негр уже только тихо беспомощно всхлипывал, лёжа навзничь на кушетке с закинутыми за голову руками. На полу валялся ворох грязной рваной одежды.