Анна молчала, и Мари продолжила:

— Дэвид рассказывал мне о глубоководных рыбах, которые называются Ceratias holboelli. Они живут в полной темноте на дне моря, где, кроме них, почти нет живых организмов. И если самец встречает самку, он так крепко прижимается к ней, что их тела срастаются, и возникает даже общее кровообращение. Каждый раз, когда он о них рассказывал, я испытывала отвращение. Может, я чувствовала, что эти рыбы — метафора наших отношений. Дэвид временами жил в кромешной тьме. Но он видел меня. Он смотрел мне в лицо и видел глаза, нос, рот… мои мысли… Он лепил мое тело и считал меня особенной. Для него я что-то собой представляла, Анна. Понимаешь?

— Да, понимаю. Мне тоже знакомо это чувство. Маму никогда не интересовало, какая я на самом деле. Она уделяла внимание только моей сестре. Думаю, у Фредерика были те же проблемы. Родители даже заставляли его изображать воздух — то, чего нет. Ты встретила мужчину, который пусть не всегда, но все-таки видел тебя, и ради него была готова на все. Фредерик, похоже, предпочел одиночество.

— Ты так думаешь?

Они надолго замолчали. Мари обратила внимание, что портвейн переливается в бокале, словно темнокрасный бархат.

— Когда мы ему скажем? — спросила она наконец. Анна покачала головой.

— Не знаю, — ответила она. — Я хотела попросить его прийти сюда сегодня, но он внезапно исчез с этих странных поминок. Понятия не имею, куда он подевался. Телефон у него не отвечает. Я переживаю за Фредерика. Он похудел, осунулся, все время молчит. И эти его слова о том, чтобы начать свое дело, что-то связанное с музыкой и танцами… Он меня беспокоит. Мы так мало о нем знаем. О чем он думает?

— Наверное, о том же, что и мы с тобой. О смерти Ханса Карлстена.

Кафе погрузилось в темноту. Единственным источником света осталась свеча на столе. Лицо Анны походило на театральную маску: широко раскрытые глаза полны тревоги, губы подрагивают.

— Что нам делать, Мари? Что сказать Мартину Данелиусу, когда он обратится к нам с просьбой помочь переправить жену на ту сторону? И как быть с Фредериком?

— С Фредериком надо поговорить. Рассказать ему все. Он, конечно, еще больше расстроится, но что же делать… Вместе мы придумаем, как вежливо отказать Мартину. И поговорим с Эльсой. Возьмем с нее обещание молчать. В худшем случае вернем деньги.

Анна покачала головой.

— Уже поздно, — прошептала она. — Я позвонила в дом престарелых в Даларне и зарезервировала палату для папы. Одну из последних свободных. Он так рад. Конечно, он спросил, откуда у меня взялись деньги, и я придумала легенду о сбережениях, которых, конечно же, у меня нет. Я не могу вернуть эти деньги. Это невозможно.

— Я тоже. Я обещала Дэвиду… — вырвалось у Мари, и она тут же замолчала, надеясь, что Анна не расслышала конец фразы, но поздно.

— Что ты ему обещала, Мари? Ты собираешься сдержать слово? Он по-прежнему контролирует твои мысли и поступки? — встревожилась Анна.

— Нет, я только сказала…

Анна вскочила. Она опустилась перед Мари на колени и взяла ее за руки.

— Мне неизвестно, как вы жили вместе, но я знаю, чем это закончилось. Ты мне рассказывала, помнишь? Вы поехали в Рэнвиль-Пойнт. Туда, где скалы так красиво поднимаются из воды. Вы пили вино и болтали о выставке, любуясь морем внизу. Дэвид говорил, что научит тебя летать. Потом он раскинул руки в стороны и прыгнул вниз…

— Нет! — Мари вырвала руки и заткнула уши, чтобы не слышать. Зеленые холмы, синее море, скалы, руины, овцы, опрокинутая бутылка вращались у нее перед глазами, и она бормотала: — Нет, нет, нет…

Но Анна была беспощадна.

— Он прыгнул, Мари. Сказал, что научит тебя летать, а потом бросился со скалы в море. Ты сама мне это рассказала. Что он летел вниз, как птица. Рубашка развевалась на ветру. Ты слышала его крик, но не могла различить слов. Ты кинулась к обрыву и чуть не совалась вниз. Ты слышала звук удара, когда он упал на камни. Ты кричала и кричала, пока не прибежали туристы, которые позвонили в полицию и службу спасения. Ты сама мне все это говорила. Ты была в шоке, тебя отправили в больницу, где ты провела несколько недель, пока не пришла в себя. Набравшись сил, ты занялась организацией похорон Дэвида. Ты связалась с его семьей, и они тоже присутствовали. С ними трудно было договориться, потому что они упертые католики, но в конце концов они послушались тебя. Прах поместили в одну из урн, которые вылепил сам Дэвид, ты поехала в Рэнвиль-Пойнт и развеяла пепел по ветру.

— Анна, пожалуйста, прекрати! Замолчи, прекрати, перестань…

— Нет, Мари, я не замолчу, пока ты не осознаешь: нет больше никакого Дэвида. Неважно, что он думает или считает. Он мертв. Дэвид мертв, Мари. Ты сама мне это сказала. Он больше не вернется. Никогда.

Мари стояла на коленях, уставившись на скульптуру слившихся в одно целое мужчины и женщины и глиняную урну с ручками в виде рыб. Она не знала, как долго стоит так. Помнила только, что вскочила с кресла в кафе, оттолкнув Анну с силой, так что та упала, выбежала на улицу, поймала такси и поехала домой.

Домой. Мари расхохоталась. Ее смех эхом метался между покрытых белой краской стен. Она так и не удосужилась украсить их картинами. Домом для нее навсегда остался Клифден. Ресторан. Мэрроу, «Русалка». Это лишь временное пристанище. Мари могла бы собрать вещи уже сегодня, взяв с собой только самое необходимое и конверт с деньгами, и завтра утром первым самолетом улететь в Ирландию. С деньгами нет ничего невозможного. Деньги у нее есть. И уверенность в том, что это будет правильно.

«Дэвид мертв», — сказала Анна. Мертв. Мертв? Что значит — мертв? Если человек остается в твоих мыслях, в твоих воспоминаниях — жив он или мертв?

Разве, чтобы жить, обязательно нужно быть осязаемым? Разве все эти люди вокруг нее живут?

Мари встала, приподняла крышку урны и посмотрела на серый пепел на дне. Там, внизу, лежит Дэвид. Нет, это невозможно. Дэвид у нее в душе. Он не в этой урне. И теперь он стоит рядом с ней. Поднимает ее на руки и летит с ней сквозь огонь, воздух и воду, а потом опускает ее на матрас на втором этаже. Их дом в Клифдене выглядит так, словно они его только что покинули.

«Помнишь Инишбофин, Мари? Как я поцеловал тебя и назвал своим ангелом?»

Дэвид был в хорошем настроении. У него уже несколько дней не было приступов депрессии, он спокойно спал по ночам, не впадая в меланхолию и не испытывая страха. В то утро они проснулись рано, разбуженные лучами солнца, проникающими сквозь гардины.

Она обернулась к окну и смотрела, как пыль кружится в воздухе. Дэвид встал, пошел в кухню и вернулся с омлетом, ветчиной, соком и чаем. Они кормили друг друга и целовались. Дэвид сказал, что они поедут в Клегган, а оттуда на лодке в Инишбофин.

«Я несколько раз выступал там в пабах», — добавил Дэвид и рассказал, что на острове все еще живут несколько сотен человек, они занимаются рыболовством или овцеводством. Мари тут же согласилась, зная, что его хорошее настроение продлится недолго. Вскоре они уже сидели в машине. Дэвид с интересом выслушал ее мысли о том, что она тоже мечтает самовыражаться, как он — своим искусством. Мари предложила расширить ресторан и оборудовать под ним большой подвал для хранения вин. Дэвид согласился, что это будет неплохо. Они ехали, и Мари наслаждалась великолепными видами, открывавшимися со Скай-роуд.

Клегган оказалась скучной и сонной рыбацкой деревушкой. Попадая в такие, Мари нередко задумывалась о так называемом «экономическом чуде» Ирландии. Она заметила пожилого мужчину в поношенной одежде и с собакой, который охранял парковку — несколько метров посыпанной гравием земли за старыми домами, где во дворах на веревках сохло белье. Посасывая трубку, старик указал им место, принял плату через окно и сунул монетку в карман. Они с Дэвидом немного поболтали, и старик кивнул в сторону гавани. Они отправились туда и оказались среди туристов с рюкзаками и велосипедами. Запах моря и дегтя успокаивал, и, когда катер отошел от пристани, Мари, как и все остальные, с восхищением разглядывала поднимающиеся навстречу острова с ровными прибрежными лугами, как на иллюстрациях в туристических брошюрах.