— Все так трудно сложилось, Гарри… Твое последнее письмо… Я не поверила письму. Поняла — что-то случилось жуткое. Но чтобы ты, ты отчаялся во всем — не верила! И ведь ты был все-таки жив! Все ждала, что дашь знать о себе. Каждый день, каждую минуту ждала… Ну хоть записку, хоть слух о тебе… Но когда газеты напечатали о твоей гибели… показалось, что все кончено. Сначала письмо, потом сообщения газет. Никакой надежды… Гарри, как мне было мучительно!.. И как пусто!

Она замолчала, поглаживая его руку.

Хрустели травой кони. Чему-то весело смеялся Слейн, тормоша Лейнстера.

— Потом приехал из Сан-Гвидо отец. Жаловался, что в его лавчонке дела совсем плохие. Он больше любил свой антикварный товар, чем коммерцию, способен был просиживать часами над какой-нибудь древней инкской статуэткой или светильником с редким орнаментом. Жаловался, что люди перестали понимать истинное искусство, что семье, детям, маме приходится все хуже… Словом, ему грозило разорение, хоть он и не говорил об этом прямо. Он меня не заставлял, не убеждал. Он только напомнил о Розелли. Я познакомилась с Розелли, когда еще заканчивала университет, когда с тобой у нас все шло так хорошо… На одном благотворительном вечере участвовала в сборе пожертвований для бедняков. Розелли тогда обратил на меня внимание. Без громких слов внес в фонд помощи бедным крупную сумму, сейчас уж не помню сколько. И вообще показался мне вполне приличным джентльменом. Несколько раз приезжал ко мне в университет, был корректен и не позволял себе ничего лишнего. А когда случилась беда, когда я сама не своя стала… после твоего письма… он был заботлив, как старший брат, старался отвлечь от дум, развеселить. Ничего не требовал и не просил, уважительное участие друга — и только. Но когда ему показалось, что я успокоилась, — предложил стать его женой. А мне было все равно, ведь ты… тебя больше не было… Если бы ты знал, как тосковала я в его доме! Впрочем, Розелли не в чем упрекнуть, по отношению ко мне он вел себя безукоризненно. Никогда не пришла бы мысль, что он — гангстер! У отца же с помощью Розелли дела пошли как нельзя лучше, семья выбилась из постоянной нужды, брат смог учиться. Меня радовало, что сумела помочь им, ведь они все так много сделали, чтобы дать мне образование.

— Мучительно думать, Анита, что ждет тебя со мной… Передышка ненадолго, и опять надо будет куда-то бежать…

— И пусть! Не думай об этом, Гарри. Мне не о чем жалеть.

— Спасибо, Анита.

— За что?

— За тебя.

Рай кончался после полудня, когда от болот налетали москиты. Пока не наступал вечер, разводить дымокур не решались, чтобы кто-нибудь не заметил дыма над зарослями. Спасались под москитной сеткой, предусмотрительно захваченной Лейнстером. Ночью Слейн и Багров поочередно дежурили, чутко слушая шорохи. Лейнстеру дежурство не доверялось, и это его как будто обижало. С началом периода дождей болота набухали влагой и леса становились непроходимыми, но сейчас, в августе, можно было ожидать, что полиция или американские солдаты вздумают прочесать местность — ведь столица близко.

Багров нервничал и порывался отправиться в столицу, навестить «Подкову» — не пришел ли на место встречи Руми. Слейн отговаривал от рискованной вылазки, а на четвертую ночь вызвался сходить сам.

— Не беспокойтесь за меня, — подбодрил он на прощание. — Слава всевышнему, сейчас опять можно врать сколько захочется, а уж врать-то меня научили в редакции «Экспрессо». И потом, ведь я не изобретал никаких импульсов, мое симпатичное лицо не снится тайной полиции.

Его проводили до края зарослей.

Он вернулся на рассвете третьей ночи, усталый и запыленный. Жадно напился из ручья, умылся и сказал без обычной веселости:

— Время убираться отсюда, Гарри. Они стягивают десантников к болотам. Они поняли, что если нас нет в городе и если мы не провалились под землю, то заросли — самое подходящее для нас место.

— Что в городе? Ты был в «Подкове»?

— В городе отрадного мало. Восстание подавлено американскими войсками, идут аресты и расстрелы. Полковник Либель, новый диктатор, демонстрирует, на что способна военная власть. Командир повстанцев Армандо ранен, и его увезли в Сан-Гвидо, там еще держатся рабочие. Газеты взбесились! Их просто прорвало после вынужденного молчания, врут втрое против прежнего. Оказывается, «Верита» — очередная уловка коммунистов, а ты — агент Москвы! Под импульсами они не могли раскрыть рот, а уж сейчас… Американцы ведут себя как на оккупированной территории. Дважды делали облаву в городских трущобах и на фабричных окраинах — ищут тебя. Полковник Либель обещает уже триста тысяч награды. Поздравляю, мой дорогой друг. Флетчер оценил тебя в двести тысяч, а прошло всего…

— Джо, ты видел Руми?

— Его там нет. И если верить словам хозяина «Подковы», не было.

— Ты расспрашивал хозяина о Руми? Да ведь этого ни в коем случае нельзя было делать! Хозяин видел тебя со мной, и теперь Руми…

— Успокойся и дай договорить. Я и не собирался болтать с хозяином — что мне, жить надоело? И совсем не заходил в «Подкову». Видишь ли, мне удалось разыскать этого чертенка Рамона. Паренек легко ранен в руку, но избежал ареста, теперь скрывается дома и у приятелей. Замечательный парень этот Рамон. Он и навел справки в «Подкове». Если мулат справляется об индейце — что тут особенного? Так вот, в «Подкову» индеец не заходил. Рамон обещал туда наведываться, и если встретит Руми, то передаст, чтобы он постарался найти нас в порту Сальваро, на набережной.

— Где же Руми, что с ним случилось?

— Не знаю, Гарри. Но знаю одно: нам пора сматываться, и притом немедленно. Лейнстер, старина, вы завели нас сюда, теперь постарайтесь вывести.

Но гангстер уже укладывал в рюкзаки остатки провизии и противомоскитную сетку.

— Я очень рад, сэр, что с вами все благополучно, — сказал он, изобразив на лице некое подобие улыбки. — Кони сейчас будут готовы.

Два дня они пробирались сквозь заросли, ведя коней в поводу. Здешних мест Лейнстер не знал, шли наудачу.

— Только бы добраться до побережья, — ободрял Лейнстер спутников. — Там есть у меня надежные приятели…

В конце концов они вышли к индейской деревне. Подойти близко не решились, обогнули стороной и выбрались на дорогу. Остановились на привал в густом мангровом лесу. Слейн сходил в деревню, раздобыл еду, сигареты и скромную одежду, какую обычно носят местные белые поселенцы. Искусанного москитами, обросшего мягкой русой бородкой Багрова трудно было бы опознать по тем фотографиям, что остались в руках полиции. На редкую кустистую бороденку Слейна Анита не могла смотреть без улыбки.

— Никогда не буду бриться, — ухмылялся журналист, — поскольку мое оформление доставляет удовольствие красивым женщинам.

— Не советую, Джо, — смеялась Анита. — Если в таком виде ты придешь брать интервью у дипломата или кинозвезды, они тотчас вызовут полицию.

На дорогах было сравнительно спокойно, и беглецы повеселели. Только Лейнстер хмурился и беспокойно озирался. Он настаивал, что ехать следует глухими тропами и лучше всего по ночам.

— Предчувствие у меня… — угрюмо хрипел он.

— Ну-ну, приятель, — ободрял беспечный журналист. — Ведь вы старый пират, а не монахиня. Стыдно верить предчувствиям.

— Смейтесь, если вам нравится, сэр. Но предчувствие, оно не обманывает, уж я знаю.

Решили послушать Лейнстера и ехать ночью, забиваясь на день в чащобу. Но и тогда Лейнстер не успокоился.

В то время как другие отдыхали, он, превозмогая одышку, вставал и по-кошачьи бесшумно обходил кусты, прислушивался к шорохам. Однажды после привала он сказал Багрову:

— Кто-то подходил к нам, сэр.

— Вы заметили кого-то?

— Нет, сэр. Но я чувствую… Я всегда чувствую, когда подходит беда.

Багров постарался успокоить старика. Слейну он сказал:

— Бедняга здорово боится своего Голдена, и ему всюду мерещится опасность.

— А что, возможно, у бандитов вырабатывается своя профессиональная болезнь — мания преследования. Поживи-ка этак целую жизнь! Но я думаю, наша прогулка пока что никого не раздражает.