Моим соседом по «бидонвилю» оказался еще не старый, но до невозможности потрепанный человек по прозвищу Эдди Ящерица. Наверное, так прозвали его за лицо — с выпученными глазами, вытянутыми вперед широкими губами, маленьким безвольным подбородком и странно желтым цветом кожи. Я терпеть не могу всяких пресмыкающихся. Но этот Ящерица вызывал у меня симпатию, он право же был неплохим парнем. Бывало, всегда готов поделиться всем, что у него имелось. Всем, кроме героина. Вот героин и загнал его в трущобы. Поговаривали, что прежде Эдди был врачом и будто бы неплохим. В самом деле, он ловко справлялся с переломами, вывихами, ножевыми и огнестрельными ранами — такое постоянно случалось среди буйного населения «бидонвиля». Но все, что удавалось заработать правдами и неправдами, он тратил на наркотики. Подкрепившись хорошей дозой, обычно приходил ко мне, если я бывал дома. И мы беседовали о самых разнообразных предметах. О космосе, о раке, о краже каменного угля с соседнего склада, о последнем мордобое в кабачке и музыке Бетховена. Но проходило действие наркотика, и Ящерица увядал, становился безразличным ко всему. И шел добывать новую дозу. Жаль было человека. Да он и сам понимал, что его дело дрянь.
Как-то хмурым зимним вечером Ящерица пришел ко мне не по погоде бодрый и вроде бы даже веселый. На ящик из-под макарон, заменявший мне стол, он выставил большую бутылку дорогого вина и коробку консервов.
— У вас какое-то торжество сегодня, Эдди? — спросил я сквозь зубы (я чинил ботинок и держал в зубах иглу).
— Вот именно. Торжество. Хоть и плачевное. У вас здесь так уютно, — он оглядел стены, украшенные полустертыми клеймами всевозможных фирм.
— Такой же уют, как и у вас, — усмехнулся я.
— «У меня» — такого понятия уже нет. Ибо я презрел всяческую собственность и сегодня богат, как Рокфеллер.
— То есть?
— Во-первых, у меня день рождения. Сегодня исполнилось тридцать пять лет, — он вынул из кармана пластмассовый стаканчик, вытер его полой пиджака и налил вино.
— Поздравляю вас, Эдди, — я выплюнул иглу на койку и пододвинул свой стакан. — За ваше здоровье, сосед.
— За мое здоровье? Это очень кстати. Мерси. Ну вот… А во-вторых, два часа назад я продал свою «квартиру» и все имущество в придачу.
— О! И нашелся покупатель?
— Да, какой-то чудак, скатившийся к нам на дно с последней ступеньки общественной лестницы. И знаете, за сколько я продал? За тридцать серебряных монеток. Иудина цена за последний призрак благополучия. Право, это удачнейшая коммерция за всю мою жизнь. Теперь я гуляю…
Он один из немногих знал мое настоящее имя и был настолько деликатен, что никогда не произносил его вслух.
— За эти деньги я приобрел вот что: вино и… — он повертел перед глазами флакончик с белым порошком. — Кокаин! До утра мне хватит. Не хотите ли?
Я удивился. Такая щедрость, даже расточительность в отношении наркотика для него необычна.
— Надо бы вам бросить это дело, — сказал я и отвел его руку.
— Напротив! Сейчас по всем статьям, моральным и медицинским, я имею право нюхать сколько влезет. Не спорьте. Сейчас объясню. Видите ли, я по профессии врач. Ну, да вы знаете. Говорят, был способным лекарем когда-то. Пока не завербовался в армию Соединенных Штатов и не уехал во Вьетнам. Там тоже лечил. Но больше лечился сам — от собственной совести. Если бы я не научился успокаиваться наркотиками, то пустил бы себе пулю в лоб там, во Вьетнаме. Очень уж все это было мерзко и грязно… Ну ладно, наплевать. Так вот, я врач. И полгода назад совершил важное медицинское открытие — обнаружил у себя рак печени.
— Ну, знаете, Эдди!.. Слишком мрачная шутка для дня рождения. Стоило нюхать кокаин, чтобы потом так шутить!
При свете керосиновой лампы Эдди казался мертвецки желтым, и мне стало не по себе.
— Какие там шутки, сеньор мой приятель! Это трезвый взгляд на вещи, хотя я и под хмельком. Я ведь не трус и умею смотреть правде в глаза. Словом, опухоль уже дала метастазы. Еще какой-нибудь месяц, ну два от силы — и я не смогу выползать из берлоги на поиски героина. А вот это будет уже настоящая трагедия. Увезут в больницу для бедняков… Нет, такой оборот мне не подходит. Если мы не можем умереть на чьих-то любящих руках, мы должны погибать на ногах. По крайней мере, как двуногое разумное существо, а не как пресмыкающееся…
Он бережно насыпал порошок на кисть левой руки у большого пальца, втянул ноздрями и блаженно зажмурился.
— Вот я и продал свое имущество — на черта мне оно? И теперь богат! И даже намерен сделать вам, Гарри, ценный подарок. Нет, я серьезно. Ведь вы хороший парень и были мне ближайшим соседом, территориально и по духу. Вот только вы не нюхаете… Ну и правильно. Так выпейте хоть.
Мы выпили. Я смотрел на Ящерицу с уважением. Передо мной сидел слабый, но по-своему мужественный и гордый человек.
— Знаете что, — сказал он. — Я заметил, конечно, что вы не в ладах с полицией. Недаром вы шарахаетесь, если сюда забредет синий мундир. Не знаю, на какой почве вы с ними разошлись. И знать не хочу, любопытство не входит в список моих пороков. Так вот. У вас есть какие-нибудь документы? Паспорт или что-нибудь в этом роде?
У меня сохранились паспорт и диплом, хотя и сильно подмоченные водой во время бегства из лаборатории. Я вынул их и показал Ящерице — ему можно было.
— Отлично! — похвалил Эдди. — Предлагаю поменяться. Вот мой паспорт, а вот и врачебный диплом. Обратите внимание, они ничем не подмочены. Документы чистые, как у настоящего человека. Хотите? Я даже ничего не прошу в придачу.
— Но зачем?
— Как зачем? Если не ошибаюсь, вы что-то смыслите в медицине? Ну вот вы и станете доктором Эдвардом Беллингемом, к которому полиция не имеет никаких претензий. А некий… — он заглянул в мои документы, — некий инженер Георгий Багров — о, так вы русский! — этот неугодный полиции инженер умирает… от рака или от чего другого.
Только теперь до меня дошло, какую великодушную мену он предлагает. Флетчер не может найти меня живого, и это его, вероятно, очень беспокоит. Флетчер будет рад, узнав о смерти бывшего сотрудника, и мне это развяжет руки. Вернувшийся из Вьетнама американский врач может жить без опасений — конечно, не в столице и не в Санта-Доре. Я говорю, что этот Эдди Ящерица был замечательным парнем. Впрочем, тогда я его еще не до конца понимал.
— Фотографии надо поменять, — деловито бормотал Эдди, рассматривая документы. — Это пустяки, здесь есть хорошие специалисты, они могли бы служить даже в тайной полиции, если бы не были порядочными людьми. Вы доверяете мне эти бумаги? Тогда выпьем еще.
— Ничего не выйдет, Эдди, — сказал я и выпил. — Я против. Вам будет плохо с моими бумагами.
— Вот уж это не ваше дело. Да пейте еще, вино хорошее.
Он принялся болтать о пустяках, возбужденный кокаином, был оживлен и остроумен. Я смотрел и раздумывал, шутил он насчет болезни или нет. Смертельно больному так шутить вряд ли под силу.
А он скоро собрался уходить.
— Куда вы пойдете ночью, в дождь! Нет, не отпущу! — возразил я. — Ночуйте у меня, устроимся как-нибудь.
— Мне все равно не уснуть, только вас буду беспокоить, — он показал флакончик. — Дождь стихает. Пойду поброжу у реки. Я всегда любил реку. Мудрая и веселая штука — как жизнь. Прощайте, Гарри… пока вы Гарри, ха! Утром забегу с документами.
Я загасил лампу и лег, все думая об Эдди. Уснул лишь под утро.
А когда проснулся, на моей соломенной подушке лежали документы врача Эдварда Беллингема. С моей фотографией.
Целый день просидел дома, ожидая, что Эдди еще зайдет. Но он не зашел и на второй день. И на третий. И только через неделю газетная заметка объяснила мне, куда он ушел от меня в то утро. В отделе происшествий сообщалось, что некий инженер Георгий Багров покончил жизнь самоубийством, бросившись под поезд… Личность удалось установить только по документам… Причина самоубийства — злоупотребление наркотиками и тяжелое неизлечимое заболевание.
