Освобожденное от своих диковинных спутников, солнце с обычной величавостью клонилось к западному горизонту. И тут — мы не решались поверить своим глазам, только что ослепленным, — море поднялось ему навстречу; оно подымалось все выше и выше; солнечный диск уже скрылся в нем²⁹⁰, а водяная стена все росла. Казалось, вращение Земли открылось нам, и мы не живем уже по ее законам, но брошены в мировое пространство. Многие закричали, что это были не метеориты, а куски расплавленной материи, которые подожгли землю, потому и клокочет у наших ног огромный котел; что наступил Судный день и мы сейчас предстанем перед Всемогущим судией. Люди, менее склонные верить видениям, полагали причиной представшего нам феномена столкновение двух ураганов и в подтверждение этого указывали, что восточный ветер совершенно стих, а западный уже смешивал свои завывания с ревом волн. Выдержит ли утес такой напор? Не поднимутся ли волны выше него? Стоявшие на утесе зрители разбежались. Они неслись по полям, временами останавливаясь и в ужасе оглядываясь. Сознание величия того, что совершалось, успокоило стук моего сердца. Я ожидал погибели с тем торжественным смирением, какое внушает нам неотвратимая судьба. Океан ежеминутно приобретал все более устрашающий вид. Сумерки наступили быстрее из-за облаков, нагроможденных западным ветром. Однако гигантская волна, приблизившись, выглядела уже менее грозно. Причиной мог стать воздушный поток или препятствие, возникшее на дне. Огромный вал начал опадать и стлаться по поверхности моря. Эта перемена избавила нас от страха неминуемой смерти, хотя, чем все кончится, было еще неясно. Всю ночь продолжали мы наблюдать волнение на море, клубившиеся облака и редкие звезды, мерцавшие между ними. Грохот боровшихся стихий не давал нам уснуть.

Это длилось три дня и три ночи. Самые отважные сердца робели перед враждебностью природы. Нам стало недоставать припасов, хотя мы ежедневно посылали за ними в ближайшие города. Напрасно старались мы уверить себя, что в наблюдаемых нами явлениях нет ничего сверхъестественного: страшные бедствия превращали в трусов даже лучших из нас. Смерть уже много месяцев охотилась за каждым; не отставала она и теперь, в этот краткий промежуток времени, на этой узкой полосе земли. Да, очень узкой и сотрясаемой бурями была полоска твердой земли под нашими ногами, а вокруг бушевал океан бедствий.

Чтобы противостоять смертельной опасности, повсюду нас окружавшей, нужны были сверхчеловеческие силы.

Спустя три дня шторм утих; в безветренном воздухе парили чайки; последний желтый лист на верхней ветке дуба висел не шевелясь. Море уже не бушевало; вместо разбивавшихся с грохотом валов к берегу шла, угрюмо шурша, мертвая зыбь. Однако эта перемена вселила в нас надежду; мы не сомневались, что через несколько дней море успокоится. Это сулил и закат четвертого дня: он был тихим и ясным. Глядя на золотившееся море, мы увидели нечто новое: темная точка, при приближении оказавшаяся лодкой, то подымалась на волнах, то исчезала в глубоких впадинах между ними. Мы следили за нею с пристальным вниманием. Убедившись, что лодка направляется к берегу, мы спустились к единственному удобному для причала месту и стали подавать сигналы, указывающие путь. В подзорные трубы мы разглядели находившихся в лодке: то были девять англичан из числа тех, кто уехал раньше нас и уже несколько недель находился в Париже. Как всегда бывает при встрече соотечественников в чужом краю, мы приветствовали прибывших, радостно простирая к ним руки. Они не спешили ответить на приветствия, а глядели так же угрюмо и злобно, как море, которое только что пересекли с немалым риском; однако гнев их был направлен более друг на друга, чем на нас. Странно было видеть, что человеческие существа, которые были теперь на земле подобны редким и драгоценным растениям, так раздражены и озлоблены друг против друга. Прежде всего они потребовали, чтобы их провели к лорду-протектору. Так называли они Адриана, хотя он давно отбросил пустой титул, звучавший горькой насмешкой над тенью, какой стала теперь эта власть. Мы поспешили привести их в Дуврский замок, откуда Адриан наблюдал за приближавшейся лодкой. Он принял их с интересом и тем удивлением, какое вызывал столь странный визит. Из-за того, что каждый громко и сердито требовал быть выслушанным первым, мы долго не могли понять смысла всей этой сцены. Мало-помалу из гневных восклицаний одного, тотчас же злобно прерываемых вторым, и из ядовитых реплик третьего мы поняли, что это была посланная нашими переселенцами, находившимися в Париже, депутация от трех партий, образовавшихся там и яростно друг с другом соперничавших. Депутаты направлялись к Адриану, который был всеми признан арбитром. Весь путь от Парижа до Кале, мимо безлюдных городов и вымерших селений, они проделали, пылая ненавистью друг к другу, и теперь отстаивали каждый свою точку зрения с такой же непримиримостью.

Побеседовав с каждым депутатом отдельно, тщательно их расспросив, мы поняли, что происходит в Париже. После того как парламент избрал Адриана заместителем Райленда, ему подчинились все остававшиеся в живых англичане. Он стал капитаном, увозившим нас из родной страны в неведомые края; стал и законодателем, и заступником. По первоначальному нашему замыслу мы не предполагали разделяться. Власть над всеми эмигрантами восходила к графу Виндзорскому. Однако непредвиденные обстоятельства изменили наши планы и вынудили большую часть людей почти два месяца быть вдалеке от верховной власти. Из Англии они отправились двумя отдельными отрядами, и по прибытии в Париж меж ними тотчас же начались распри.

В Париже они застали безлюдную пустыню. При первом появлении чумы прибывавшие оттуда путешественники и негоцианты, а также почта постоянно осведомляли нас, насколько распространилась болезнь на континенте. Но с увеличением смертности наши связи с материком постепенно прервались. Да и в самой Англии области ее все менее сообщались друг с другом. Между Кале и Дувром уже не ходили суда; если какой-нибудь горемычный путник, желая узнать, живы ли его близкие, отплывал из Франции, чтобы возвратиться к нам, ненасытный океан часто поглощал его утлое суденышко или же он заболевал в пути и умирал, не доставив вестей. Поэтому мы мало что знали о положении дел на континенте и питали смутную надежду найти там многочисленных попутчиков. Но те самые причины, которые так сократили численность английского народа, наделали еще больших бед в соседней стране. Франция опустела. На всем пути от Кале до Парижа не оставалось ни единого живого человека. В Париже их была какая-нибудь сотня; смирившись со своей участью, они бродили по улицам столицы или, собираясь, беседовали о минувших днях с той живостью и даже веселостью, какая редко покидает представителей этой нации.

Парижем овладели англичане. В его высоких домах и узких улицах угасла всякая жизнь. Немногие жители, словно бледные тени, еще появлялись в привычном месте, возле дворца Тюильри²⁹⁷. Они дивились, зачем островитяне прибыли в их обреченный город, ибо при большой общей беде люди всегда думают, что в их краях она всего тяжелей. Не так ли, страдая от невыносимой боли, человек готов сменить эту боль на любую другую, лишь бы в иной части тела? Французы слушали, как эмигранты объясняют свое решение покинуть родную страну, и с презрением пожимали плечами. «Возвращайтесь, — говорили они, — возвращайтесь на ваш остров, где морской ветер и отдаленность от материка оставляют вам надежду на выздоровление. Если у вас чума убила сотни жертв, то у нас — тысячи. Разве вас сейчас не больше, чем нас? Еще год назад вы застали бы здесь лишь больных, которые хоронили мертвых; сейчас нам лучше, ибо мы совершенно смирились, и те немногие, кого вы здесь видите, терпеливо ждут конца. Но вам, кто еще не смирился со смертью, не надо дышать воздухом Франции, иначе вы скоро станете частью ее земли».