Обнесенные низенькой изгородью, ряд за рядом на желтой песчаной земле — серые гранитные плиты с чугунными досками. К чему такая тяжесть над теми, кто все равно не встанет? Пусть бы цвел красный кустарник, пахнущий пряно и сладко…

Рядовые:

Рядченко А. Н., Ачкосов П. В., Луйков И. К., Иббинов Ф. Т., Казачиков Г. А. Погибли в 1941—1945.

Рядовой Морозов И. Б. Погиб в 1941—1945.

Лейтенант Гаврилов А. П. Погиб в 1941—1945.

Рядовой Горчаков П. П. Погиб в 1941—1945.

Рядовые:

Словач А., Курницов Н. А., Колмогоров А. М., Кашевитин С., Зятьков К. Т., Багурников Г. К., Роблундов Г. В., Синдиков Ю. Н. Погибли в 1941—1945.

Они погибли в разное время и, вернее всего, никогда не знали, никогда не видели друг друга — лежащие теперь в одной могиле солдаты. Но каждый из них однажды пробежал по этим холмам, топоча тяжелыми сапогами, оскальзываясь на хвойной подстилке, лицо его было красно и потно, изменено ненавистью, азартом боя или страхом. Каждый из них перед смертью жил и чувствовал полно…

Лейтенант Коротков. Погиб 16.VII.1944.

Литва праздновала двадцатилетие своего освобождения от немцев 18 июля 1964 года. Вот почему так точно известно, когда погиб безымянный Коротков…

Младший лейтенант Конуркин Алексей Матвеевич. 1924—1944.

Ему было двадцать лет.

Майор Таран И. Я. 1921—1944.

Двадцать три…

Младший лейтенант Максимов А. М. 1923—1944.

Двадцать один…

Младший лейтенант Ремизов Алексей Федорович. 1924—1944.

Двадцать лет…

Старший лейтенант Кузьмин Сергей Сергеевич. 1914—1944.

Тридцать лет. Мой брат тоже четырнадцатого года рождения, ему сейчас пятьдесят.

Герой Советского Союза, гвардии старший лейтенант Феофилов П. П. 1915—16.VII.1944.

Двадцать девять.

Полковник Назаров Н. К. Погиб в 1941—1945. На ленте, перевившей железный венок, написано: «Jūs visada gyvi» — «Вы всегда живы».

Шесть неизвестных воинов. Погибли в 1941—1945.

Лейтенант медицинской службы Гудкова М. Г. Погибла в 1941—1945.

Наверное, ее звали Мария.

Полковник Бузырин И. В. 1908—1944.

Он мой ровесник, хотя я родилась на двадцать лет позже.

Рядовые:

Барниев П. П., Поварин Г. А., Ванаев Я. А., Шубин, Сиходеев В. Погибли в 1941—1945.

Вот и всё… Я не знала никого из тех, кто здесь похоронен.

Зато я знала Лешку.

Осенью сорок второго года я поступила на первый курс механического техникума. Сначала Лешка и его друг Илья нравились мне одинаково, но потом я влюбилась в Лешку. Случилось это так.

Как-то я «отоваривала» мясо и жиры в магазине, к которому были прикреплены наши карточки. Очередь шла медленно. Продавцы выстригали и подсчитывали талоны, покупатели следили, чтобы стрелка весов приходилась точно на нужное деление: голодная весна сорок второго года научила нас беречь крохи.

Я слушала, о чем судачат вокруг бабы, и, покачиваясь вместе с монолитом людей — почему-то тогда было принято стоять, навалившись на передних, — продвигалась к прилавку. К тому времени мы, подростки, уже были натренированы терпеливо стоять в очередях.

Тут я почувствовала, что на меня кто-то смотрит, и обернулась. Это был Лешка. Он сразу же отвернулся, но потом взглядывал еще два раза. Я подумала, что, наверное, нравлюсь ему, и влюбилась.

На переменках девчонки обычно парами прогуливались по коридору, ребята либо толклись возле дверей, либо торчали в аудиториях. Если мне удавалось увидеть Лешку хотя бы на одной из перемен — это мгновение было словно какой-то вспышкой, неожиданным счастливым ударом. После не сразу налаживалось дыхание и биение сердца. Это было событием.

Однажды Лешка не пришел. Я угадала это, едва мы с Маргариткой прошлись по коридору. Обычно, если я и не слышала его голос в аудитории, все равно как-то зналось, что он здесь. Но теперь я чувствовала, что его нет, даже заглянула, чтобы убедиться, в дверь — ни Лешки, ни Ильи не было.

У меня похолодели ноги и ладони, я кое-как доплелась домой, легла. Утром я все же поднялась. Лешка не пришел опять, но пришел Илья. Мы с Маргариткой опять ходили по коридору, я глядела на Илью, мне было пусто, но покойно.

На третий день Лешка пришел, я встретила его два раза: на первой и четвертой перемене.

Не знаю, выглядела ли я тогда хорошенькой, все мы, наверное, были одинаковы — голодные худущие девчонки сорок второго года. Но я знала точно, что нравлюсь Лешке. Последнее время он обязательно стоял возле дверей на переменах и, когда мы проходили мимо, встречался со мной глазами. Я теперь даже пробовала делать вид, что мне будто бы все равно, — глядела в сторону, но Лешка тогда просто уходил, и я бывала наказана.

В один из дней ноября нам объявили, что надо разгрузить баржи с капустой в Южном порту. Мне можно было не ехать из-за больного сердца, но, поскольку на разгрузку отправлялся и Лешкин курс, я поехала.

И сейчас помню огромный склад, замусоренный капустным листом, запах подгнивших овощей, бурты картофеля и баржи с капустой на причалах.

Прежде всего мы до тошноты наелись капусты и длинных кочерыжек, остругивая их, как палки. Потом принялись за разгрузку. Перекинули доску на берег, сделали цепочку — и кочаны пошли по рукам. Старшекурсники работали на других баржах, но я знала, что Лешка где-то недалеко, и была довольна и тем.

Вдруг кто-то прыгнул с берега в нашу баржу — прямо под собой я увидела Лешку. Он поднял кочан и кинул мне:

— Держи!

Я поймала, передала дальше, даже не удивившись, что вижу Лешку, что это он сказал «держи», первый раз обратившись прямо ко мне. Я схватила и тот кочан, что передали по цепочке, после поймала Лешкин, потом опять тот, что передали, потом снова Лешкин… Я улыбалась, не успевала дышать, слышала, как холодеют губы и ломит в плече и в запястье левую руку.

А потом я очнулась в каморке сторожа, там было жарко натоплено, но меня так тряс озноб, что стучали зубы. В дверях стоял Лешка и смотрел на меня. У него были впалые румяные щеки, чуть вывернутые яркие губы и широкая нежная шея, видная в вороте футболки. В его глубоко посаженных сощуренных глазах было любопытство здорового звереныша, почуявшего смерть.

Я услышала, как часто, невесомо-поверхностно трепыхается сердце, взбалтывая что-то посередине груди. Окоченевшие ноги стянуло. Услышала, как неуловимо теряется время, заглушаемое этим трепыханием. Я задергалась, пытаясь подняться. Дома мать часто ругалась, когда я старалась не отставать от подруг: «Прыгай, прыгай, перекроется клапан — и подохнешь!..» Но только сейчас я поняла, что это жутко — умереть. Я подняла руку и медленно провела ладонью по лицу, ощупав щеки и нос, потом по шее, по груди. Лицо было мягким, но ледяным, нос будто заострился. Я закрыла глаза, сглотнув спазму ужаса.

Когда я их открыла, Лешка все еще стоял и смотрел на меня.

— И ты тоже умрешь! — закричала я Лешке. — Ты, наоборот, умрешь, а я нет!.. Бабушка мне говорила, что скрипучее дерево долго скрипит!..

Я потеряла сознание.

Больше Лешку я не видела. Месяц провалялась в больнице и дома, а в декабре двадцать пятый год призвали. Лешка и Илья погибли в марте сорок третьего года.