Вот тяжелейшая для меня задача: рассказать о себе, представить читателю мое «Избранное»…

Что рассказать? В книжке этой — моя жизнь, то, что со мной приключалось от раннего детства до сей, вполне зрелой, если не сказать больше, поры. Я не умею выдумывать, фантазировать. Все, о чем я писала, начиная с опубликованной в «толстом» журнале («Новый мир», 1954) повести «Первые испытания» до вошедших в эту книгу «Нерожденных» (1979), чему подвергала я своих героев, так или иначе происходило со мной или на моих глазах. Прочтите эту книгу — будете знать, что я люблю и что ненавижу, где, в каких дальних краях успела побывать за тридцать лет азартных странствий по труднодоступным уголкам нашей страны и за рубежом. О чем думала, о чем мечтала, чем была сокрушена и чем обрадована в эти самые долгие и вместе с тем краткие тридцать лет…

О чем же рассказать? О чем главном?

Наверное, все-таки о детстве. Это справедливо, что человек, его пристрастия и привязанности, его будущая судьба закладывается в детские годы. Да не только для человека это истинно. Оглянитесь вокруг: дерево, животное, цветок. Каково семя, таково и племя, а каковы всходы, таков и урожай.

Так уж вышло, что родилась я ребенком нежданным и нежеланным для матери. Прожила она с моим отцом совсем немного, а когда рассталась с ним, то меня взял к себе отец. Редкий случай, но бывает и подобное. Оглядываясь назад, я понимаю, что многим обязана и отцу и предназначению, распорядившемуся моим будущим.

Моя мать Лидия Васильевна Ильинская была уроженкой Владимира, отец Анатолий Андреевич Ганин — сибиряк. Оба они работали в Верховном суде СССР, отцу к моменту моего рождения было сорок лет, матери двадцать два. Мое рождение, конфликт с матерью испортили отцу юридическую карьеру: ему пришлось уйти из Верховного суда. Много чего потом с ним происходило, и все, так или иначе, косвенно отражалось на мне: время тогда шло серьезное, суровое. На пенсию батюшка вышел с должности инженера автозавода им. Сталина в шестьдесят, как и положено, лет, а умер в 1974 году на восемьдесят шестом году жизни…

Об отце я писала много, пытаясь осмыслить его удивительную судьбу. В романе «Слово о зерне горчичном» (1965), в повести «Услышь свой час» (1976), в рассказах «Записки неизвестной поэтессы» и «Путь к нирване» (1966) — я говорила впрямую: вот — человек, вот — характер, и вот такая судьба. А в скольких моих вещах отец, опыт общения с ним присутствуют, так сказать, незримо!.. И будут еще присутствовать, я знаю это, потому что отец был человеком необычным, ярким, как, впрочем, и большинство его ровесников. Мало исследованное литературой поколение, на плечи которого легли сначала империалистическая война, потом революция, потом гражданская война и разруха, коллективизация, затем тридцатые и сороковые годы, а затем Великая Отечественная война. Жизнь от начала и до конца полная событий, сложностей, трагедий. Те, кто не погиб под колесом истории, оказались, как правило, долгожителями — вот что удивительно! В феномене том предстоит разобраться не только литературе, но и науке.

До самой школы я росла, в общем, взаперти. Жили мы с отцом, как теперь сказали бы, в однокомнатной квартире, а если точнее — в келье «высшего разряда» в бывшем монастырском доме на Воздвиженке, ныне проспект Калинина. Уходя утром на работу, отец меня запирал, возвращался он зачастую поздно — у него была какая-то своя личная жизнь, к тому же тогда он преподавал вечерами на рабфаке. Так что, особенно зимой, я месяцами почти не видела людей, привыкла занимать себя сама. Существовала в своем собственном, интересном мне мире. Читать я начала рано, лет с четырех, читала все подряд. Не только «Маугли» и «Жизнь животных» Сетон-Томпсона — любимые мои книги, но и «Сагу о Форсайтах», к примеру. Первый том я прочла лет в десять, помню его до сих пор в подробностях.

Надо полагать, именно это, на нынешний родительский взгляд, «жестокое» отца со мной обращение, скорее всего и способствовало тому, что я стала писать, когда пришло время. Первые свои стихи я сочинила в шесть лет, а уже потом писала что-то постоянно — то стихи, то прозу. Не для того чтобы выделиться таким способом — наоборот, я, в общем, даже стеснялась этого сладкого греха, рассказывала о том, что пишу, только близким подругам. Впрочем, как водится, «секрет» этот вскоре стал известен многим, ибо подруги тайну мою разглашали охотно. Первую свою повесть я написала в пятнадцать лет; тогда уже шла война, я училась в Московском машиностроительном техникуме. Подружка тех моих лет, Маргарита, потрясенная объемом проделанного мною труда (две толстых тетради!) и вполне искренне считавшая, что ничего интереснее она за всю свою жизнь не читала, уговорила меня отнести сей труд в издательство. Мы выбрали Гослитиздат — как самое солидное, вручили эти две тетради главному редактору лично. Из стеснительности фамилию свою на титульном листе повести я не поставила, поэтому, надо полагать, она так и не увидела света…

Все это, понятно, не означает, что для того, чтобы сделать из ребенка писателя, следует посадить его на первые шесть-семь лет под замок. Конечно, существует и «предназначение», и «поцелуй бога в колыбели»… Но для формирования личности, в себя углубленной, привыкшей жить «второй жизнью», подобно моей героине из «Нерожденных», — это сидение взаперти сделало, бесспорно, свое дело.

И страсть моя к дальним дорогам, которую я смогла удовлетворить лишь после окончания Литературного института (окончив техникум, я работала технологом на заводе, поэтому в Литинституте училась заочно), — тоже, наверное, следствие закона компенсации. Не израсходовала энергию движения в детстве — всю жизнь потом суждено мне было искать, жаждать дальних, трудных дорог, там и находить героев, судьбы, сюжеты для всего того, что я писала позднее. Дорогам, и только им, я обязана лучшими своими вещами. Рассказ «Настины дети» (полагаю, что с него я «началась» как прозаик) «нашла» я на станции Бискамжа на строившейся там железной дороге Сталинск — Абакан; рассказ «По Витиму — на материк» — когда ехала на пароходе с Ленских золотых приисков по той самой реке. «Марию-Антуанетту» — на Амуре; «Счастье» — на острове Сааремаа, «Дальнюю поездку» — в пути от Командорских островов к Курильским. Рассказ «Путь к нирване» я «услышала», когда ехала в кабине грузовика в пятидесятиградусную жару от Душанбе до Хорога по великому Памирскому тракту. «Старые письма» — в экспрессе Москва — Иркутск. Опять же не надо все это понимать буквально. Просто ходят в тебе неоформленные до поры до времени мысли, характеры, судьбы. Образуется своего рода насыщенный раствор. И вот — пейзаж ли, услышанная ли фраза или человек с необычной судьбой (впрочем, для меня чаще всего пейзаж!) — раствор становится перенасыщенным, происходит кристаллизация.

Дорога способствует отключению от быта, свободному размышлению, дает возможность сравнивать и обобщать. Трудные дороги приучают к терпению, к упорству в достижении цели.

Но зачем одному человеку столько дорог? Честнее будет ответить: не знаю. Не разум, а зов крови гнал меня в путь. Сначала в Сибирь, потом, насытившись Сибирью, я стала рваться в Индию — если существует память генетическая, то, значит, в одно из своих прежних рождений я жила в Индии, потому что, приехав туда впервые, я многое как бы «вспоминала»… А Сибирь — это родное, знакомое тоже по крови и по бесконечным рассказам отца, был он великолепный рассказчик…

Поскиталась я подолгу, подробно по всем нашим крупным современным стройкам в Сибири и в России. Много раз ездила на КамАЗ и на БАМ. Писала о них много — очерки, рассказы, повести. Недавно закончила роман на материале этих поездок.