– Сукин сын, я ненавижу тебя!

Этель, поплакав, вымыла глаза и посмотрела в зеркало. Слезы хлынули вновь.

– Господи, почему ты не создал меня красивой?

После постыдного изгнания с совещания, проводимого Робином, Этель спряталась до конца рабочего дня в своем отделе. Она не хотела ни с кем встречаться в коридорах, так как была уверена, что все смеются над ней.

Она решила с пользой употребить это время и перепечатала все рекламные анонсы, скопившиеся на ее столе. К половине седьмого весь этаж опустел. Напряженная работа помогала забыть испытанное унижение. К концу дня Этель обессилела.

Она вытащила зеркало и попыталась подправить макияж. Потом в отчаянии уставилась на свое отражение. Она выглядела отвратительно. Этель накрыла машинку чехлом и встала. На юбке образовалась масса складок. Она была слишком узкой. Этель вздохнула. Все, что она съедала, тотчас попадало в бедра. Ей действительно необходимо сесть на строгую диету.

Она спустилась на лифте в вестибюль. Он успел обезлюдеть, но кафе еще работало. Идти в «Луи и Арман» было поздно. Все ее знакомые уже ушли оттуда. Она заказала черный кофе. Обычно она пила его со сливками и двумя кусочками сахара. Диета началась! Официантка налила кофе в чашку. Руки девушки покраснели и покрылись морщинками от мытья посуды. Этель подумала об официантке. Были ли у нее мечты? Надеялась ли она выбраться отсюда? Она была стройной и хорошенькой. И все же мирилась с тем, что весь день проводит на ногах, протирает стойку, убирает грязную посуду и улыбается, получая чаевые размером в десять центов. Этель Эванс зарабатывала сто пятьдесят долларов в неделю.

Она раскрыла косметичку и подкрасила губы. Этель не блистала красотой, но и страшной ее нельзя было назвать. Как замечательно иметь привлекательную внешность! Будь проклята эта щель между зубами. Чертов дантист запросил триста долларов за коронки. Она предложила ему переспать с ней и сделать коронки бесплатно. Он посмеялся, решив, что она шутит. Когда она объяснила ему, что говорит серьезно, он притворился, будто не верит ей. Наконец она поняла, что он просто не хочет ее! Доктор Ирвинг Стейн, жалкий маленький дантист, не хотел Этель Эванс, которая спала только со знаменитостями! В Ай-би-си ее звали Трахальщица Звезд.

Она вышла из кафе и в нерешительности остановилась в вестибюле. Ей не хотелось идти домой. Соседка по квартире собралась сегодня красить волосы, поэтому там будет ужасный беспорядок. Но вообще-то, Этель нравилось жить с Лиллиан, служившей в агентстве Бенсона-Риана. Часы их работы совпадали, девушки принадлежали к одному кругу. Они познакомились на Файр-Айленде. Это было чудесное лето. Шесть девушек сняли в складчину коттедж. Они назвали его домом шести распутниц. Завели грифельную доску с мелом и стали вести счет. Каждый раз, когда кто-то из них одерживал очередную победу, остальные девушки клали в копилку доллар. В конце лета девушка, переспавшая с наибольшим числом мужчин, должна была забрать все деньги. Лиллиан одержала на дюжину побед больше, чем Этель. Лиллиан была доброй, веселой девушкой, но не отличалась разборчивостью. Она переспала даже с помощником режиссера. По меркам Этель помощник режиссера годился лишь для того, чтобы скоротать одинокий вечер в «Луи и Армане», но не более того.

Этель вдруг заметила, что швейцар смотрит на нее. Она покинула здание и зашагала по тротуару. Может быть, она заглянет в «Пи. Джи. Кларк».

Этель подсела там к мужчинам из рекламного агентства. Провела в «Пи. Джи.» больше часа, потягивая пиво, обмениваясь грубыми шутками. Она постоянно наблюдала за входом, следя, не появится ли там кто-нибудь, представляющий для нее интерес. Человек, который может угостить Этель обедом…

В половине восьмого она увидела Дантона Миллера. Он пришел в «Пи. Джи.» один. А где же Сьюзи? – удивилась Этель. Дан скользнул по ней взглядом, даже не кивнув, и присоединился к мужчинам, сидевшим у дальнего конца стойки.

Прошел еще один час, и люди из агентства, точно по команде, допили свои коктейли и заторопились на последний пригородный поезд. Ни один из этих негодяев не оплатил ее счет. Если она зайдет в ресторан и съест гамбургер, Лиллиан к ее возвращению докрасит волосы и наведет порядок в квартире.

Этель сидела в одиночестве за столиком и ела гамбургер. Она была голодна, но все же оставила половину булочки на тарелке. Боже, зачем она выпила пива? Этель весила сейчас шестьдесят четыре килограмма. Однако у нее была тонкая талия и потрясающие груди тридцать восьмого размера – крепкие, высокие. Хуже обстояли дела с бедрами и задом. Надо срочно худеть! В следующем месяце ей стукнет тридцать. А она до сих пор не замужем!

Она могла выйти замуж, если бы ее устроил обычный человек – скажем, оператор из Си-би-эс или хозяин бара из Гринвич-Виллидж. Но Этель мечтала о какой-нибудь знаменитости. Одна ночь со звездой – это лучше, чем тусклая жизнь с посредственностью. Момент, когда она сжимала в своих объятиях известного киноактера, шепчущего при оргазме: «Детка, детка», стоил всего на свете. Тогда она была красивой, что-то из себя представляла. Могла забыть о том, кто она на самом деле…

Толстая маленькая Этель Эвански из детройтского Хэмтрэмка всегда хотела быть красивой – даже в детстве, когда она ела картофельное пюре с жареным луком, слушала говорящих по-польски соседей, читала журналы, посвященные кино, заказывала по почте фотографии Геди Ламарр, Джоан Кроуфорд, Кларка Гейбла. Когда, сидя на крыльце, играла со своей ровесницей полькой Хельгой Селански. Игра заключалась в том, что девочки делились друг с другом своими мечтами и делали вид, будто они сбылись. В этом квартале Хэмтрэмка обитали одни поляки. Второе поколение эмигрантов жило замкнуто. Браки заключались только среди соотечественников. Они ходили в кино, видели другой мир, но им никогда не приходило в голову, что они могут стать его частью. Но для Этель фильмы не были только двухчасовым бегством от реальности. Нью-Йорк, Бродвей, Голливуд действительно существовали. Вечерами Этель слушала радио, и, когда диктор сообщал, что музыка транслируется из голливудского концертного зала, она обхватывала себя руками от восторга – сейчас она как бы находилась рядом с сидевшими там знаменитостями.

Этель знала, что когда-нибудь она покинет Хэмтрэмк. Сначала она отправится в Нью-Йорк. Однажды вечером, слушая оркестр, игравший в нью-йоркском ресторане «Парадиз», Этель принялась думать о том, что наденет на себя, когда вырастет и отправится в это заведение, какой киноактер будет сопровождать ее. Обычно Хельга подыгрывала подруге. Но в этот раз Хельга внезапно выставила вперед нижнюю челюсть и заявила: «Хватит. Надоело. Я уже не ребенок». Этель удивилась. Хельга всегда подчинялась ей, но сейчас подруга Этель заупрямилась: «Моя мама сказала, что нам пора поменьше фантазировать».

– Это не фантазии, – отозвалась Этель. – Когда-нибудь я поеду туда и познакомлюсь с кинозвездами. Они будут водить меня в рестораны и целовать.

– Целовать тебя? – засмеялась Хельга. – Как бы не так! Этель, умоляю тебя – не говори такие вещи нашим соседям по кварталу. Никуда ты не уедешь. Как и все мы, останешься здесь, выйдешь замуж за поляка и заведешь детей.

Глаза Этель сузились.

– Я познакомлюсь со звездами… буду ходить с ними в рестораны… возможно, даже выйду замуж за кого-то из них.

– Моя мама права, – засмеялась Хельга. – Она сказала, что можно говорить о Голливуде, но нельзя забывать, что это лишь мечты. Ты сумасшедшая. Никуда ты не будешь ходить со звездами. Ты – толстая некрасивая Этель Эвански, которая живет в Хэмтрэмке. На кой черт ты нужна звездам?

Этель сильно ударила Хельгу, но все же испугалась: вдруг Хельга права? Она, Этель, не останется здесь и не выйдет за поляка. Не будет готовить картофельное пюре с жареным луком. Зачем ее родители уехали из Польши? Чтобы жить в маленькой детройтской Польше?

Инцидент, после которого Этель перешла от фантазирования к действиям, был связан с Петером Чиночеком – пареньком с торчащими ушами и большими красными руками. Он пришел в гости к шестнадцатилетней Этель. Петер, наполовину чех, наполовину поляк, был сыном подруги тети Лотты. Мать и отец едва не обезумели от радости. Этель помнила, как тщательно убиралась в доме мать перед визитом Петера. Квартира сверкала. А какими были родители в тот вечер! Мать – волнующаяся, в только что отглаженном платье. Отец – худой, лысый, старый, с усталыми бесцветными глазами. Боже, ему было только тридцать восемь.