Поппея поблагодарила его. Тогда он потерял самообладание. Глубокий крик — не то стон, не то ругательство — вырвался из его губ; он бросил на ее прекрасное лицо взгляд, горевший страстью, схватил ее, прижал к груди и осыпал поцелуями.

Поппея слегка вспыхнула, грудь ее поднялась и опустилась, и слабая улыбка тронула углы губ. Но это было чувство гордости. Она видела у своих ног много людей; но все это были или пошлая молодежь, или одуревшие старики; мудрено ли, что они не могли устоять перед обаянием прекраснейшей женщины в Италии.

Но это был ее муж, знавший о ее неверности, относившийся к ней в течение многих лет с презрением, и он-то воспылал страстью при мысли, что она бросает его.

К несчастному Отону она не чувствовала никакого сожаления.

Она вырвалась из его объятий, дала ему несколько советов относительно устройства пира и ушла.

Наконец наступил достопамятный день, когда императорские носилки явились на Делийском холме. Отон принял Нерона с горделивой вежливостью, характеризовавшей отношения патрициев к императору.

Рим не признавал божественного права; Цезарь считался таким же, как и всякий благородный гражданин, и римляне, почтительно признавая авторитет и достоинство его сана, в частной жизни относились к нему как к равному. Даже Нерону никогда не приходило в голову, что он, как римский гражданин, сколько-нибудь выше своего друга Сильвия Отона, потому что ему удалось сделаться императором.

Несколько молодых товарищей императора вышли ему навстречу.

Нерон с некоторым любопытством ожидал появления Поппеи. Он видел ее только издали в амфитеатре. Он не старался встретиться с нею, так как вообще избегал знатных дам с сомнительной репутацией, может быть, потому, что хорошо изучил их в лице своей матери.

Компания весело болтала и смеялась шуткам поэта Петрония, бывшего среди приглашенных.

Обеденный зал был с большими окнами, сквозь которые виднелись прекрасные фонтаны и деревья в саду Отона. Вокруг стола стояли три великолепно убранных ложа: одно на верхнем конце и два по бокам. На каждом могли поместиться трое людей. Нерон занял почетное место на правом конце верхнего ложа, Отон должен был сесть на переднем конце ложа по правую руку от стола. Но к удивлению императора, хозяин с очевидным смущением, и нехотя занял место рядом с ним на переднем конце стола — место, которое позднее обычай предписывал занимать хозяину дома.

Гости уселись, рабы уже подали воду в серебряных тазах, когда занавесь перед дверью отдернулась, и явилась Поппея в сопровождении Роды. Она была одета с изысканной простотой. Только один огромный сапфир красовался в ее волосах. На ней была тонкая белая туника, а поверх нее прекрасная шелковая накидка.

Отон взглянул на нее с удивлением, а Нерон вспыхнул при виде накидки из тирского пурпура, который могли носить только Цезари, ревниво охранявшие эту привилегию. Всем присутствовавшим было известно, что одна из прекраснейших женщин в Риме несколько дней тому назад решилась явиться в амфитеатре в такой же накидке и Нерон без церемоний сорвал ее с плеч.

Одежда Поппеи была вызовом, да и все ее обращение имело вызывающий характер, когда она заняла свободное место, на котором должен был сидеть ее муж. Обыкновенно женщины сидели за столом, но Поппея, в первый раз открыто пренебрегая общественными приличиями, облокотилась на локоть по обычаю мужчин, а служанка покрыла ее ноги богатым покрывалом.

Нерон сдался с первого приступа. Все, что он слышал о ее красоте и чарах, далеко уступало действительности. Он пожирал ее взглядом, тогда как она играла краем накидки, как бы поддразнивая его и желая, чтобы он гневным взглядом приказал ей снять запрещенную одежду.

Но Нерон был далек от мысли об этом.

— Царица любви, — сказал он, — почтила Цезаря, надев его пурпур.

Потом, подняв кубок с вином и слегка поклонившись Поппее, он воскликнул:

— Пью за царицу любви!

Все радостно подхватили тост, за столом зашумели. И лишь Отон сидел хмурый, с полным кубком перед собой.

— Как, Отон! — насмешливо воскликнул Нерон. — Ты не Принимаешь моего тоста?

— Нет, — резко отвечал супруг, — я пью за царицу любви!

Он осушил кубок и разбил драгоценный хрусталь об пол.

Выражение детского удовольствия мелькнуло на лице Поппеи. Волнение Отона доставляло ей наслаждение. Она подумала, что он, пожалуй, решится на самоубийство из любви к ней, и глаза ее переходили от Нерона к мужу с выражением невинной радости.

Встретив огненный взгляд Нерона, Поппея слегка отвернула голову, что дало ей возможность принять новую и еще более восхитительную позу.

В жилах Нерона недаром текла кровь двенадцати знатных поколений; несмотря на свое безумие и распущенность, он знал, как держать себя в обществе и поддерживать учтивый разговор с дамой.

Обед уже заканчивался, прежде чем красавица успела вступить в настоящую борьбу со своим восхищенным противником. Поднося к губам кубок с вином, она сказала:

— Позволю себе поздравить Цезаря с предстоящим браком.

— Браком? — удивился он. — Каким браком?

— С Актеей, благородной дочерью сенатора Клювия Руфа, воспитанной пастухом в Самосе, — отвечала Поппея самым сладким тоном.

— Как, — воскликнул Нерон, — ты слышала о глупой истории, которую задумала распространить эта гречанка? Нахальство греческих женщин невозможно описать.

— В особенности когда они христианки, — прибавила она вполголоса.

— Христианки? Что это такое? — спросил Нерон, никогда не слыхавший о новой вере.

— Христианство — суеверие, распространенное среди худшей части евреев, — отвечала она, — говорят, что христиане придерживаются самых возмутительных обычаев и что к ним принадлежит много развратных женщин.

Поппея Сабина говорила об этом с видимым отвращением.

— Клянусь богами, — воскликнул Нерон, — я встретил однажды у нее какого-то старого еврея и отправил его в Мамертинскую тюрьму.

— Без сомнения, какой-нибудь священник этой нелепой секты, — сказала она.

Нерон покраснел от гнева и беспокойно заворочался на своем ложе.

Поппея поняла, что сделала ошибку, возбудив его ревность. Пока мужчина ревнует, он не может быть равнодушным.

Нерон собирался уйти, но Поппея постаралась укротить его ласковыми взглядами.

— Я знаю, что ты никогда не женишься на рабыне, — прошептала она.

— Почему ты так думаешь? — спросил Нерон, который и сам не был уверен в этом.

— Я прочла это по звездам.

— Странно, — заметил он, — мне говорил то же самое один астролог.

— О, — воскликнула она, — астрология — вздор.

— Нет, — твердо ответил Нерон. — Бабилл предсказал мне многое верно. Притом я и сам гадатель. Дай мне твою руку.

Он наклонился к ней, и Поппея, приподнявшись на ложе, протянула ему руку. Он схватил ее и дрожащими пальцами стал ощупывать вены до самого локтя. Он молчал, но лицо его говорило яснее всяких слов.

Поппея отняла у него руку и встала. Нерон схватил вышитый край ее накидки и прошептал:

— Царица любви! Сегодня ты носишь этот пурпур по праву красоты, завтра будешь носить его по праву сана.

Невыразимая гордость блеснула в серых глазах Поппеи, и она оставила комнату.

Услышав от самого Нерона рассказ о банкете у Сильвия Отона и похвалы Поппее, Сенека решил про себя, что наконец-то тигр нашел свою тигрицу.

— Что за глаза, Сенека! — восклицал влюбленный император. — Они просто сжигают. А голос! Точно флейта. А черты лица! Боги! Какое совершенство. Ты знаешь, Сенека, красота — моя пища и питье, я преклоняюсь перед ней.

Сенека вздохнул; он чувствовал, что приближается ураган, который должен погубить его.

— Ах, Цезарь! — сказал он неохотно. — Лучше бы ты поменьше любил красоту и побольше доброту.

— Нет, я тебя поймаю! — воскликнул Нерон, который был на этот раз в отличном расположении духа. — Вы, философы, слишком положительный народ. Я утверждаю, что красота есть по крайней мере лучшее дитя доброты. Что такое добродетель? Симметрия духа. А красой та? Симметрия тела. Но вряд ли найдутся двое людей, согласных в том, что такое симметрия духа. Стоики говорят одно, эпикурейцы — другое, Платон — третье, Аристотель — четвертое; ты, мой достойный учитель, соглашаешься отчасти со всеми ними и ни с кем вполне; а большинство людей ничего не знают да и не хотят знать об этих вещах. Теперь обратимся к симметрии тела. Каждый, у кого есть глаза на лбу, может видеть и оценить ее, насчет нее не возникает никаких сомнений, она вдохновляет поэтов и музыкантов; она сохраняется для нас и художниками, и скульпторами, и богами, которые наделяют ею своих любимцев; она всегда с нами. Тогда как твоя симметрия духа существует только в воображении философов, которые выдумали ее, чтобы сбивать с толку простых людей. Поэтому, превосходный Сенека, я утверждаю, что лучше служить красоте, чем добродетели.