Он хотел пройти сквозь блестящий ряд ожидающих, но, заметив Юлия, остановился и покровительственно потрепал его по плечу.
— Кай Юлий? — сказал он. — Приветствую тебя в Виенне! Тебе нужно что-нибудь от меня?
— Привет и тебе, — ответил Юлий. — Мои очи жаждут видеть божественный лик нашего бессмертного государя.
— Хорошо, хорошо, но только не сегодня и не завтра, а послезавтра. Запишись на листе желающих получить аудиенцию и терпеливо жди своей очереди.
Камергер кивнул головой Юлию и удалился, предшествуемый ликторами.
— Зачем мы унижаемся перед этим сбродом? — вскричал Галерий, размахивая руками. — Зачем мы стучимся в двери, которые для нас никогда не отворятся? Я давно говорил тебе: бить и бить! А вы напрасно тратите время, забавляетесь какой-то игрой. Наши отцы иначе разговаривали с врагами Рима.
— По приказу наших отцов вооружался весь цивилизованный мир, — ответил Юлий с печальной улыбкой. — А за нами не пойдут даже легионы Империи.
— За нами пойдет Италия.
— Арбогаст раздавит Италию в одной битве. Без его помощи мы не можем начать войны с Феодосием, а Арбогаст перейдет на нашу сторону только тогда, когда будет страшно обижен Валентинианом. Нужно как-нибудь ускорить это.
— Мне надоела эта фальшивая игра.
— Она оскорбительна и для моей гордости, но, увы, ложь — это оружие слабых.
Сенаторы, насупившись, шли по улицам Виенны, в которой кипела такая жизнь, как будто она была столицей государства.
Разноцветная и разноязыкая толпа заливала все тротуары.; Посередине улицы тянулись носилки, переносные кресла, колесницы, кареты, повсюду бежали скороходы в пестрых платьях, кричали глашатаи, ликторы, расчищая дорогу для придворных сановников.
На площади перед храмом обоготворенных Августа и Ливии внимание сенаторов обратили на себя носилки необычной формы. Они напоминали форму лебедя, и все были украшены страусовыми перьями. Их несли шесть невольниц в грязных, растерзанных платьях римских плакальщиц.
Прохожие останавливались, таращили глаза, шептались и указывали пальцами друг другу на оригинальные носилки.
Но это, должно быть, не особенно интересовало их хозяйку — молодую женщину, которая небрежно раскинулась на желтых вышитых подушках и презрительно смотрела на любопытную толпу.
— Эмилия! — воскликнул Юлий. — Как эта блудница попала в Виенну?!
Актриса Эмилия, увидев сенаторов, издалека послала им поцелуй.
— Здравствуйте! — радостно крикнула она.
Когда они приблизились к ней, она произнесла?
— Как хорошо, что вы приехали в Виенну. Надеюсь, что вы навестите меня сегодня. Мне так здесь надоело, что я готова в присутствии всего города обнять вас и расцеловать.
Сенаторы быстро отстранились от носилок.
— Вы боитесь? — засмеялась Эмилия. — Не бегите от меня, если вы любите Рим, а я знаю, что вы его любите. И я теперь люблю наш священный вечный город, хотя клеветала на него в минуту разлуки. Только вдали от родины начинаешь ценить ее. Не смотрите на меня так сурово. Я не буду раздражать и смущать вас. Клянусь тенью Софокла, я не буду оскорблять ваших чувств и горестей. Я римлянка, и душа моя жаждет римских воспоминаний. Приходите ко мне…
Она оживилась и говорила горячо, сердечно, с искренней просьбой в глазах.
— Вы не поверите, какое наслаждение встретить своих в толпе чужих людей! И актеры умеют любить родной город.
Сенаторы, которые сначала недоверчиво смотрели не Эмилию, теперь улыбнулись.
— Я не думаю, чтобы в Виенне ты получила столько золотых венков, как в Риме, — сказал Юлий, снова приблизившись к носилкам. — Галилеяне не любят вашего искусства.
— Не за венками и аплодисментами я приехала в Виенну, — ответила Эмилия. — Я по приказанию его вечности должна каяться за грехи молодости, должна обильными слезами смыть с души все пятна и умолять Бога галилеян, чтобы Он смилостивился надо мной. Вот я и каюсь и, как видите, лью слезы, даже на улице.
Она показала рукой на своих невольниц, переодетых плакальщицами.
Констанций и Галерий весело рассмеялись.
— Ты, должно быть, никогда не мечтала о такой роли, — сказал он.
— А тебя это забавляет! — Эмилия погрозила ему пальцем. — В наказание тебя следовало бы хоть в течение дня продержать на той пище, которой меня угощают галилеяне. Представьте себе, что эти постники, эти плакальщицы в мужском платье, беспрестанно навещают меня по приказу его вечности и мучают меня несносной болтовней о каком-то милосердии какого-то Бога, который сжалился даже над блудницей. Вы понимаете?
— А что же ты ответила на это? — перебил Юлий, с губ которого не сходила тонкая улыбка.
— Сначала я внимательно слушала, — что же мне делать в этой трущобе? Но когда мне надоедает их глупая речь, я начинаю защищаться по-женски. Я как будто нечаянно расстегиваю тунику, выставляю из-под платья ногу, приближаюсь к святому мужу, прижимаюсь к нему, кладу руки ему на плечи…
— И святой муж забывает о своей святости, — перебил Галерий, который задыхался от смеха.
— Как бы ни так. Святой муж собирает свои священные книги и уходит, преисполненный священного гнева.
— И все они делают так? — спросил Юлий.
— До сего дня убежало восемь человек. Завтра мне собираются прислать какого-то усмирителя всякого греха. Говорят, что этот неустрашимый герой питается кореньями и акридами, пьет только воздух, дышит запахом неба, а с богами разговаривает так же свободно, как я с вами. Мне становится весело, когда я подумаю о стычке с этим мешком, набитым голодом, жаждой и добродетелью. Приятное развлечение в моем одиночестве.
— Если вы не пренебрегаете моей компанией, славные отцы, — проговорила она, глядя на сенаторов умоляющими глазами, — то я пойду с вами пешком. Я знаю, что болтовня гистрионки смущает ваши важные мысли, но мы находимся в чуждой для нас среде. Римляне, будьте снисходительны к римлянке.
Сенаторы не отказали актрисе в чести, о которой она умоляла и взором и голосом. Они пошли рядом с ней, не обращая внимания на шепот толпы.
— Скажите, зачем вы сюда приехали? — продолжала Эмилия. — Римляне не для одного удовольствия приезжают в Виенну. Может быть, я буду в состоянии помочь вам. Меня окружают разные люди, которые обыкновенно толкутся около молодой женщины, если молва разгласила о ее таланте и веселой жизни.
Юлий и Галерий вопросительно посмотрели друг на друга.
Они знали Эмилию по театру, встречали ее иногда у кого-нибудь из своих родственников или друзей, но никогда не принадлежали к числу ее поклонников. Ревностные язычники, подражающие Марку Аврелию и Юлиану Отступнику, они сторонились шумных забав и развязных женщин.
Эмилия отгадала причину их нерешительности.
— Если бы я вам сказала, что мое пребывание в Биение пробудило во мне римлянку старых времен, вы могли бы не поверить мне. Я все та же Эмилия, которую породили Вакх и Венера. Я не люблю Капитолийского Юпитера за его гром и молнии. Я не понимаю, как вы, молодые и богатые, обладающие всеми средствами для того, чтобы выпить из жизни всю ее сладость, можете проходить мимо человеческого счастья. Я ненавижу печаль, важность, обязанности, но еще больше, чем вы, ненавижу галилейскую веру, превращающую цветущую землю в угрюмую темницу. Наши боги принимают участие в радостях людей и не грозят им постоянно загробной карой за какое-нибудь пустое прегрешение. Наши боги не требуют от смертного, чтобы он для какого-то небесного венца, витающего в облаках, отказался от своей плоти, сделался мумией, увядшим листом, камнем, пеплом. Если безусловно нужно, чтобы какие-нибудь боги вмешивались в дела людей, то пусть уж это будут жители Олимпа. Их легче умилостивить, смягчить их гнев, наконец, обмануть их. За несколько белых телиц, зарезанных в Капитолии, даже громовержец Юпитер проясняет свое громоносное чело. А галилейский Бог сразу требует, чтобы ему посвятили всю жизнь, все помыслы и пожелания, и обещает за это только награду в царстве теней.
— А ты предпочитаешь быть лучше актрисой на земле, чем царицей по другую сторону Стикса, — сказал Галерий. — Плохо же тебя обучают галилейские священники.
