Отъезд весталки был только началом задуманного дела. В ранние часы в Рим тянутся массы поселян. Теодорих может не найти места, удобного для нападения, а тогда…
При одной мысли о неудаче Фабриций содрогался всем телом и проклинал свое положение, которое связывало свободу его действий. Его юношеская страсть к Фаусте была такой силы, что, если бы ему приказали сейчас же выбирать между любовью весталки и наместничеством Италии, он, не колеблясь, потянулся бы за первым.
Чувствуя, что стены дома будут душить его, как тюремная крыша, он выехал за город, в лагерь, приказал войску выстроиться и в течение нескольких часов мучил солдат упражнениями.
Тем временем Фауста приближалась к Тибуртинским воротам, всюду сопровождаемая приветствиями римлян.
У самых ворот она услыхала за собой топот быстро бегущих лошадей и обернулась… Какая-то женщина мчалась, опустив вожжи. Голубой плащ, точно крылья, развевался над ее головой.
Поравнявшись с весталкой, она остановилась, бросила вожжи одному из невольников и вскочила в экипаж Фаусты.
— Не езди сегодня в Тибур, не езди… — говорила она задыхающимся голосом.
— Это ты, Порция? — отозвалась Фауста, узнав сестру Юлия — Не мягка, должна быть, твоя постель, если ты покидаешь ее в такое раннее время.
— Не езди сегодня в Тибур, святейшая! — умоляла Порция, целуя руку весталки.
Фауста погладила рукой раскрасневшееся лицо девушки.
— Почему, дитя? — спросила она ласково. — От холода пасмурного дня меня охраняет одежда.
— От могущества злых демонов, которые завидуют твоей добродетели, тебя не защитит самое толстое сукно, — продолжала Порция.
И, наклонившись к уху Фаусты, она прошептала:
— Я видела тебя во сне на большом лугу… Ты собирала цветы, чтобы украсить ими алтарь непорочной Весты. Вдруг на тебя налетел огромный ястреб, схватил в когти, унес в небесную лазурь и исчез в воздухе… Сверху на землю падали цветы и лоскутья твоей жреческой одежды… И цветы и лоскутья были смяты, загрязнены. Не езди сегодня в Тибур, святейшая.
Лицо Фаусты омрачилось. Суеверная римлянка вспомнила о трех голубях, которые появились с левой стороны, и начала колебаться. Ее останавливала также и встреча с Фабрицием.
Но если она вернется в атриум Весты, что она скажет верховному жрецу, чем объяснит свое непослушание? В Тибур она ехала по его повелению. Опасение какого-нибудь неожиданного поступка со стороны воеводы не может оправдать ее, никто не должен знать о его грешных чувствах к ней. Любовь христианина была позором для весталки.
Фауста не могла вернуться назад.
— Вчерашние уличные сборища, по-видимому, настолько настращали твое молодое сердце, — сказала она, — что злоба галилеян пугает тебя даже во сне. Не бойся за меня. Наши боги еще царят в Риме и заботятся о безопасности своих служительниц.
Она поцеловала Порцию в голову.
— Завтра я буду ждать тебя в атриуме, чтобы поблагодарить за твое беспокойство.
— Возьми меня с собой, святейшая, — просила Порция.
— Ты хочешь защищать меня от этого огромного ястреба? — улыбнулась Фауста. — Если он настолько силен, как тебе представилось, то он и тебя похитит вместе со мной, а Констанций Галерий мне никогда не простит этого. Не удерживай меня, дитя. Гелиос уже высылал вперед себя розовоперстную денницу, а дорога в Тибур гористая.
Она приказала ликтору перенести Порцию в ее экипаж и выехала за ворота.
Стража опустила перед ней мечи, а сотник приветствовал ее восклицаниями, как и своего начальника.
Дорога в Тибур шла по берегу узкой реки, извиваясь и поворачивая вместе с ней. Вначале приходилось ехать вдоль домов огородников, которые снабжали столицу овощами, но на третьей миле постройки становились все реже. Только одни виллы, летние жилища римских купцов, сверкали белизной своего мрамора из-за куп кипарисов и каштанов.
И телеги, которые прежде тянулись непрерывными рядами, попадались теперь реже. Белый пояс весталки и ленты, развеваемые ветром, издали сдерживали их движение. Путешественники, спешившие в Рим, склонив голову, ожидали, пока экипаж весталки не минует их. Наиболее усердные выходили из экипажей и падали на колени.
Фауста всех приветствовала обычной милостивой и благосклонной улыбкой важной госпожи, с малых лет привыкшей к почестям.
На четвертой миле она поравнялась с телегой, которая тащилась шагом, хотя в ней сидели только трое мужчин.
На окрик ликтора посторонилась с дороги и эта телега, но сидевшие в ней не поклонились весталке. Один из них, который правил, повернул голову в сторону, двое остальных окинули быстрым, пристальным взглядом невольников Фаусты, как бы измеряли их силу.
Когда колесница уже опередила их, то правивший телегой ударил лошадей и поехал в нескольких шагах от весталки.
День становился все светлее. Сквозь тучи, покрывающие восток, просвечивала полоса медного цвета, отблеск которой широко разливался вокруг. Ветер стих, деревья перестали шевелиться — и во всей природе воцарилась тишина.
Среди этой тишины из-за медной полосы показался край огненного шара. Сначала он выкатывался медленно, потом все быстрее и быстрее, пока над сумраком холмов, показавшихся на горизонте, не повис огромный, красный щит, и сразу исчезли последние тени ночи.
Фауста простерла руки к солнцу.
— Привет тебе, Гелиос, бог света! — заговорила она вполголоса. — Осуши своим теплом слезы моего народа. Пусть твое пламенное око сегодня глядит только на улыбки счастливых. Привет тебе, Гелиос!
Красный щит бледнел, желтел — медная полоса пропадала, расплывалась, тучки становились все легче, все (прозрачнее, Ветер проснулся снова, деревья заколыхались.
Фауста плотнее закуталась в плащ и стегнула лошадей.
На сердце у нее таилось какое-то тревожное чувство, которого она не могла осилить. Ей казалось, что кто-то хватает ее сзади за платье, стараясь стащить с колесницы. Несколько раз она оглядывалась назад, и всегда ее взгляд падал на людей, которые ехали за ней следом. Они смотрели на нее с таким напряженным вниманием, с таким нахальством, что она тотчас отворачивала голову, оскорбленная их бесстыдством.
«Что это за люди могли быть?» — спрашивала мысленно она себя. Ни один из почитателей народных богов не осмелился бы приблизиться к весталке на несколько шагов. Может быть, это галилеяне?.. Но и христиане, живущие в Италии, уважали хранительниц священного огня за их чистоту, за отречение от бренного земного счастья.
Воображение рисовало перед глазами Фаусты огромного ястреба Порции. Он висел над ее головой, протягивал к ней когти… Светлые перья покрывали его голову, черные, изумительно блестящие глаза горели над кривым носом…
Фауста так сильно дернула вожжи, что лошади попятились назад.
У ястреба Порции были глаза Фабриция…
Кто эти люди? Ведь Фабриций в ту памятную ночь расстался с ней, угрожая встретиться в другом месте. Это значило, что он не потерял надежды сблизиться с ней, не взирая ни на что.
«Неужели этот галилеянин осмелится поднять руку на весталку оберегаемую всем народом?» — спрашивала Фауста.
А тревожное предчувствие, охватывающее ее с каждым разом все сильнее, отвечало:
«Кто осмелился нарушить неприкосновенность храма Весты, тот не остановится и перед насилием».
И вдруг… лицо Фаусты покрыл румянец, она улыбнулась. Весталка была женщиной, а женщине всегда льстит любовь, более сильная, чем опасение позора и смерти. Если бы она не сложила к ногам Весты мечтания своей молодости, то, может быть, не оттолкнула бы чувства, страстность которого была достойна ее взаимности.
Как раз в это время ей навстречу шла какая-то крестьянка. Увидав весталку, она преклонила на дороге колени.
Почесть, воздаваемая ее сану, напомнила Фаусте обязанности ее положения. Она тряхнула головой, точно хотела освободиться от грешных мыслей, но сердце женщины и дальше пряло золотую нить девических грез.
Фауста очнулась только тогда, когда раздался голос ликтора:
