И еще Виктор добавил: «Вообще-то вся история — чуть ли не самое жуткое, что с ним приключилось за долгие годы беспорочного несения службы в этих краях».

«Кира? Да, она ведь и вправду как-то исчезла из некогда любимых ею азиатских краев», — подумал я. Но кто знает, она ведь могла оказаться в Италии или Америке, с ее-то профессией.

Кира — замечательное создание: она ювелир-дизайнер. То есть почти сверхчеловек. Острый длинный носик и светло-серые, спокойные-спокойные глаза. Их не часто увидишь, тот самый носик Киры чаще всего украшен довольно сильными очками, а то и хуже — перед одним глазом подрагивает на проволочке линза. Не ждите тут восторгов глупой женщины, увидевшей сияющий гранями камень. Кира, чуть приоткрыв маленький рот с выпяченной нижней губой, фиксирует взгляд на этом цветном осколке, она видит его насквозь, с прожилками, шелковистыми вкраплениями, трещинами; она кивает и снисходительно говорит: «Очень хорошо. Славный такой камушек».

И ее собеседник, если он продавец камней, отлично понимает — она увидела все. Она знает, сколько этот желтый сапфир стоит на самом деле. Из этого оба и исходят.

Кира, когда мы с ней познакомились, постоянно навещала Тайланд, поскольку работала на великого дизайнера Каперовича. Человек берет мусор и отходы, какие-нибудь там корявые жемчужины, которые еще лет тридцать назад считались браком, и превращает их в сюрреалистическую картину. Искореженное бледное полупрозрачное тело бывшего обитателя раковины подсвечивается осколками бриллиантов, по нему начинает бежать россыпь огней от бросовых маленьких рубинов, золотая проволока повторяет изгиб ожившей жемчужины — и получается нечто, стоящее попросту непристойных уже денег.

Каперовича в наших краях никто и никогда не видел. Закупщиком сырья до своего исчезновения у него работала, повторюсь, Кира. Строгий тропический костюм, чаще — из светло-голубого шелка, каблуки, немилосердный взгляд сквозь очки — в Тайланде ее помнят многие. Это довольно призрачное создание, потому что ювелиры, и особенно закупщики, имеют привычку быть несколько эфемерными, невидимыми. Зачем кому-то знать, где живет человек, который может купить камней на пятьсот тысяч долларов? А если этот человек не успел положить добычу в гостиничный сейф? Не каждый шпион умеет так неожиданно появляться и неожиданно исчезать, как эти люди, через пальцы которых может в день пройти камней — на несколько миллионов. Ювелир — это одиночество.

Но однажды она, оказывается, побывала и в Бирме.

— …И очень нескоро я узнал, что наша Кира потащилась в Могок, — мрачно произнес Виктор Денисов, аккуратными движениями разливая виски.

Если вы увидите когда-нибудь этого человека, то слово «дипломат» придет в вашу голову в последнюю очередь. И вы будете неправы, он именно дипломат, но.

Вы увидите ледяные голубые глаза, очень внимательные. И лицо, состоящее из резких линий: острый длинный подбородок, отчетливые скулы; лицо, проштрихованное очень мелкими и ранними морщинками. И всю эту длинную фигуру, прислонившуюся к потрепанному «лендроверу»: а вы попробуйте покататься в обычной машине по дорогам Рангуна, даже и не в сезон дождей. Как вы проедете по дорогам, которых уже как бы и нет, хотя лет тридцать назад какой-то асфальт здесь клали?

И все вместе — да, я о Викторе Денисове, а не об улицах Рангуна — все вместе. охотник? Шериф из штата типа Аризоны?

В любом случае, не тот человек, на лице которого при слове «Могок» можно ожидать даже намека на страх. Так, чуть дернувшаяся щека.

Да и я, услышав его слова, не то чтобы ощутил холод живота кобры, пробирающейся за воротник. В Могоке, в конце концов, военные так и кишат. И не пускают туда иностранцев.

— Я там вообще, как ни странно, не был, — подтвердил мои мысли Виктор. — Ни разу.

Исключения однако всегда случаются. Киру подговорил на эту бешеную поездку очень крупный рангунский ювелир, а они по определению должны быть знакомы с ключевыми военными, причастными к рубиновым приискам, самым знаменитым во всем мире. Они вообще-то могут выдать разрешение на визит.

— Но это даже на хорошей машине… — поморщился я.

— Шесть часов, — сказал Виктор.

Я поднял бровь.

— От Мандалая, — уточнил он. — Но что вы думаете — у такого ювелира, как в нашем случае, нет маленького частного самолета? Страна-то у нас, может, и африканская по уровню развития, но кто сказал, что по Африке не летают самолеты? Вот она туда с этим своим клиентом и полетела.

— Бирманцы, — начал мне объяснять Виктор, — великие мастера многоходовых интриг.

И когда с Кирой случилась после Могока та самая история, Виктор не стал сразу ломиться в двери тюрьмы, он пошел по знакомым, хоть как-то причастным к ювелирным делам. И начал терпеливо выяснять, что за человек повез нашу девушку в край, где по утрам лежат сырые туманы, из них выплывают нагромождения ржавых жестяных крыш, а внизу, на середине мелкой реки цвета кофейного топаза, стоят отчаявшиеся личности по колено в воде и зачерпывают, зачерпывают придонную грязь совками: вдруг в этих местах, где находили рубины и сапфиры еще при короле Анаврахте, что-то еще осталось?

И, представьте, интрига вырисовалась. Сложная, вовсе не сводимая к тому, что рангунский ювелир уж так возжаждал тела Киры, молочного, пухлого. Женщин с такой грудью и шеей вербуют в антитабачные активистки в Америке как олицетворение здоровья: курение старит кожу, а если кожа такая… Правда, Кире редко хватало одной пачки сигарет в день, но сливочная полупрозрачность, голубые вены под тонкой кожей — это почему-то никуда не девалось.

Интрига имела касательство, конечно, к деньгам и к конкуренции в этой тайно жестокой отрасли. И совершенно не дело Виктора было вступать в эту нескончаемую драку профессионалов; ему просто надо было знать, мог ли летучий ювелир и вправду устроить то, о чем говорили шепотом его коллеги, нужно ли ему было такое. И получалось, что очень даже мог, и очень даже нужно было. Чтобы Кира и те, кто за ней стоит, больше в этих краях не показывались. Чтобы с ними никто не имел дела никогда.

По словам Виктора, Кира вообще-то закупала по большей части нечто не слишком дорогостоящее, а Капе-рович будто нарочно превращал каменный мусор в дерзкие и неожиданные узоры; вот и Могок — на любом рынке там вы увидите эти рубины: ценой доллара два-три, полупрозрачные, далекие от легендарного оттенка «голубиная кровь» — они, скорее, цвета моркови… Да, Каперовичу шлют иной раз заказы и из Нью-Йорка, и тогда в ход идут совсем другие камни, и их тоже надо закупать. Но все это неважно, важно было другое — какой же ювелир откажется показать (а его гость откажется посмотреть) еще и настоящие сокровища.

Я никогда не бывал и вряд ли буду в Могоке, но я вижу эту сцену. Кира на табурете какого-то ювелира — там, в мастерских, нет роскоши в обстановке, но есть роскошь иная. Вот она сидит, нет, не в привычном голубом шелке, в чем-то дорожном цвета хаки, и с умиленной улыбкой мадонны смотрит, смотрит.

Ведь там, в Могоке, бывают не только рубины. Есть звездные сапфиры — неограненные кабошоны, в глубине которых лунно мерцает пятнышко света, иногда в виде шестилучевой звезды. Или сапфиры странного лилово-чернильного цвета, как спелая ежевика.

«Послушай, Саломея: у меня во дворце спрятаны драгоценности, которые даже твоя мать никогда не видела. Это необыкновенные драгоценности. У меня есть ожерелье из четырех рядов жемчуга. Эти жемчужины подобны лунам, нанизанным на серебряные лучи. Они похожи на пятьдесят лун, пойманных в золотую сеть… У меня есть два вида аметистов, черные, как виноград, и красные, как вино, разбавленное водой. У меня есть топазы, желтые, как глаза тигров, и розовые, как глаза лесного голубя, и зеленые, как глаза кошек. У меня есть опалы, которые горят словно ледяным пламенем, опалы, которые делают людей печальными и боятся темноты. У меня есть ониксы, похожие на очи мертвой женщины. У меня есть лунные камни, которые меняются вместе с луной и блекнут при виде солнца. У меня есть сапфиры размером с яйцо, голубые, как голубые цветы. У них внутри разливается море, и никогда луна не тревожит его синевы. Итак, что ты желаешь получить, Саломея? Скажи мне — и ты получишь все, что пожелаешь».