Там действительно нужно было работать.

А это меня всегда отвлекало от действительно важного. Наблюдения жизни! Так что на третью неделю я, вроде случайно, уронил ящик с бутылками, полаялся с боссом и швырнул ему в лицо свою рабочую кепку — ну вроде как заявление, — после чего ушел. Не спеша прогулялся по центру города, стараясь не заходить на центральную площадь — там постоянно шли какие-то митинги, а я проявлял гражданскую пассивность (попросту трусил), — и побрел домой.

У ворот Васяни-Обрубка не было. «Значит, уполз на кладбище», — подумал я. Открыл ворота и зашел в дом, придумывая, что сказать вечером Наташе, когда она вернется. Но так ничего и не придумал, потому что она была дома. Сидела на какой-то подушке и скакала вверх-вниз.

— Дрочим, старушка? — сказал я взбудораженно и начал было расстегиваться.

Но она так побледнела, что пришлось мне присмотреться к тому, на чем она скакала. И был это, чтоб ее, Васяня-Обрубок.

— Боже, — сказал я, глядя туда, где они сцепились, как завороженный.

— Милый, я должна все объяснить, — сказала она.

— Все и так понятно, — сказал я.

Со стороны это напоминало огромный сук.

— Как, черт возьми, ты в себя это взяла? — спросил я.

— Почему он, блядь, не реагирует?! — сказал я.

— Мы растягиваемся, милый, — ответила она на первый вопрос.

— Я налила ему из чекушки, — ответила она на второй вопрос.

Я покачал головой.

— Почему ты не на работе? — спросила она.

— Я уволился, — горько сказал я.

— Молдаване… — кивнула она понимающе.

— Типа того, — сказал я и крикнул: — Слезешь ты или нет?! Она покряхтела и жалобно сказала:

— Милый, мне кажется, нас заклинило…

Дальше начался настоящий ад.

Пока Наташа пыталась соскочить с огромного хера Васяни-Обрубка, я вызывал «скорую». От ерзания моей молодой супруги в члене Васи что-то щелкнуло, раздулось, и он стал ЕЩЕ больше. От этого Наташа стала кончать. С криками, матерной руганью и воплями о помощи. Я от этого нервничал еще сильнее, «скорая» ехала, конечно же, медленно, так что за те три часа, что мы ждали врачей, бедняжка едва не умерла. Я о Наташе, конечно. Васи-лий-Обрубок валялся в отключке… А когда приехали врачи, нам, конечно же, не помогли. Парочку загрузили на носилки и под хохот соседей потащили в машину. Наташа все еще кончала.

— Придется оплатить бензин, — сказал врач, ухмыляясь в сторону.

Я оплатил. И услуги медиков оплатил, стоя в коридоре под градом насмешек всего персонала больницы. Наташе вкололи чего-то в ягодицу и, пока она ВСЕ ЕЩЕ кончала, вкололи что-то в член Васи. Спустя еще часа полтора пара, наконец, расцепилась. Меня позвали взглянуть на член Васи. Под самым его основанием все было перевязано ниткой. Наташа, смущаясь, объяснила, что сделала это ради долгой эрекции и просто забыла о нитке. Мне показалось, что она лжет, курва бесстыжая, и ей силы воли не хватило слезть с его члена, когда я пришел домой. Пьяный бомж, похрапывая, начал приходить в себя. Хирург подозвал меня к себе и объяснил, что член у Васи стоял чрезвычайно долго, кровь вообще не циркулировала, поэтому разрушительные процессы необратимы. Начнется гангрена.

— Бедняге отрежут и хер? — спросил я.

Он кивнул. После этого я узнал, что обо всяком случае членовредительства врачи обязаны докладывать полиции.

— А членовредительство налицо, — сказал он, хихикая, — вернее, на член…

Мы сошлись на десяти тысячах долларов. Это была стоимость моего дома по тем безумным временам. Он дал мне две недели сроку, и я пошел проведать Наташу. Она лежала в палате чуть смущенная, но явно НАТРАХАВШАЯСЯ.

— ЗАЧЕМ? — единственное, о чем я ее спросил.

— Он был такой… завораживающе — огромный, — ответила она.

— Ну, ты хоть его вымыла? — спросил я.

Она хотела что-то ответить, но я, плача, вышел и больше не видел ее никогда.

Я продал дом и, зашив вырученные деньги в рубашку, уехал жить в Подмосковье. К сожалению, эти пронырливые молдаване понаехали и сюда, так что толком я не смог устроиться и на новой родине. Работать не стал. Снял квартиру и начал сидеть у окна. В Москве расстреляли какое-то здание из танков, в Чечне началась первая война, а потом и вторая, взорвались дома, листья то падали, то зеленели, а я все сидел и смотрел в окно.

Иногда до меня — из перешептываний местных молдавских дворников — доходили слухи о том, что происходит в Молдавии. Например, я слышал девичью фамилию Наташи. Оказывается, она стала известной журналисткой, телеведущей и активной участницей национального возрождения. Возненавидела русских. Боролась с ФСБ. А те, чтобы ее скомпрометировать, напоили девушку спиртным со снотворным и подложили ей в постель карлика с невероятно огромным членом. Говорили, этот русский агент-карлик выебал таким образом ВСЕХ активистов национально-освободительного движения…

Еще дворники говорили, будто в Кишиневе стали работать очистные, и перестало вонять говном с утра до ночи. Но это была совсем уж фантастика, так что я перестал их слушать.

Просто сидел себе, ждал, пока деньги кончатся, и не задумывался о том, что со мной произойдет, когда это произойдет. Очень наивно с моей стороны… Вроде как ждать зиму, надеясь в глубине души на то, что она все-таки не наступит. Мысли о зиме, в свою очередь, наводили меня на мысли о Васяне-Обрубке. Интересно, как он там, без хера? Мысли о хере навевали на меня мысли о Наташе. Ну, и так без конца. А потом деньги кончились, и меня выставили из съемной квартиры. Вещей у меня было всего на одну сумку — из дому-то я почти не выходил. Так что я приехал на какой-то вокзал налегке и, слегка дрожа от холода, сел в электричку. Что делать и куда ехать, я не знал. «Интересно, попаду ли я, пересаживаясь с одной на другую электричку, во Владивосток», — подумал я.

Почему именно во Владивосток, я не знал.

Может быть, потому, что ехать туда дольше всего?

— Куда ты едешь? — спросил меня человек в форме.

Я задал этот вопрос себе, и меня будто током ударило. Я молчал, потрясенный тем, что ехать-то мне НЕКУДА.

— Кто ты такой? — спросил он.

— Ты пьяный? — спросил он.

— Тебе нехорошо? — спросил он.

— Эй, — позвал он меня.

Я молчал, лишь смотрел на него удивленно.

— Кто ты?! — переспросил он.

— Кто ты — и кто я, — сказал я медленно.

— Я контролер, а ты? — спросил он с издевкой.

— Я? — спросил я его медленно и недоуменно.

— Ты, — сказал он насмешливо.

«И правда, — подумал я. — Кто я?» Мужчина ждал.

— Я поэт, — медленно сказал я ему единственное, что меньше всего смахивало бы на ложь.

Встал на сиденье электрички, та тронулась, и я нараспев начал читать:

Контролер, махнув рукой, пошел дальше. Но я все равно дочитал. Люди в вагоне занимались кто чем и не обращали на меня никакого внимания. Но когда я закончил, кто-то передал мне какую-то мелочь. Получалось как раз на обед.

Я сел и, кажется, понял, чем буду заниматься в ожидании Владивостока.

Я замираю перед витриной Girard-Perragaux Pets.

В витрине копошатся механические щенки. Они сделаны в ретро-стиле, у них иллюминаторы в медных боках: посверкивают вращающиеся шестеренки, крутятся колесики и вздыхают поршни. Щенки играют, встают на задние лапы, звонко тявкают. Старинные электрические лампы накаливания на витых шнурах освещают собачек желтым, как будто их слегка припудрили, светом.